людей. И тут же за кустом, за поворотом дорожки, разбаловавшийся Витюся стал отнимать трехколесный велосипед у малыша. Тот удивленно посмотрел на Витюсю и, разгадав его намерения, крепче вцепился в руль своего сокровища. Но силы были неравны, и малыш не усидел в седле под натиском, сполз набок и рухнул на дорожку, увлекая с собой велосипед. Витюсе осталось только разжать маленькие кулачки и усесться в седло. Когда обиженный заплакал, Витюся высунул язык и скорчил преотвратительную, должно быть устрашающую гримасу. (Папа мысленно провел аналогию с обрядовыми масками.)
Но нашелся защитник. Мальчик в школьной фуражке подскочил к упивающемуся победой Витюсе.
— Не смей обижать малыша! Слезь! — крикнул он.
Витюся попытался увернуться, ускользнуть от неожиданного врага, но тот ухватил его за рукав. Пришлось подчиниться, мало того, вырываться и позорно спасаться бегством. Школьник попробовал его догнать, но, увидев, что Витюся уселся на скамейке рядом с бабушкой, оставил его в покое...
Отец отправился домой удовлетворенный наблюдениями. Он не находил в действиях сына никаких других мотивов, кроме проявления первобытного закона силы. Первобытный закон в чистом виде!.. Оценка своих сил, возможностей противника и действия сообразно обстановке!..
На следующий день Витюся получил от отца подарок — матросскую шапку с надписью золотом на голубой ленточке «Смелый». Он давно мечтал о такой шапке.
К концу осени подошла очередь, и Витюсю приняли в детский сад. Дома же. его воспитанием целиком занялась бабушка: папа отправился с группой студентов на практику, а маме предложили читать лекции в институте усовершенствования учителей.
Мама приходила поздно. Помимо занятий она бывала на совещаниях, в библиотеках, читала лекции в университете культуры. Последнее не было для нее обязательной нагрузкой, но раз представлялась возможность подработать, было бы глупо упускать ее.
Родители зарабатывали хорошо, но ведь так часто человеку бывает всего мало и хочется большего. Мама считала, что их семья должна жить «в ногу с веком», быть «современно» одетой.
Не ронять престижа семьи должен был и Витюся, вернее его одежда. В остальном же родителей тешила та исключительность ребенка, с которой они, казалось, сталкивались на каждом шагу.
Особенно восхищало их то, что он умел за себя постоять. Бабушка докладывала об этом маме, а мама не забывала черкнуть в письме отцу:
«Витюся стал вполне самостоятельным...»
Самостоятельность была весьма своеобразной. Одеваться сам он дома и не пытался. Зачем же это делать, если рядом всегда готовая к услугам бабушка? Зато жалобы от воспитателей поступали ежедневно: вчера он разорвал пальто Гале, сегодня ударил палкой по голове Вову и еще столкнул с горки Сережу, да так, что у того три дня болела спина.
Бабушка не оставалась в долгу:
— Плохо смотрите за детьми, — поджимая губы, говорила она в ответ. — Дома он у меня никого не колотит, а вы распускаете. Чем виноват ребенок, если воспитатели не могут внушить ему, как себя вести?
Скоро бабушке пришлось привыкать выслушивать жалобы и от детей:
— Тетенька, а ваш Витя опять поколотил Сашу!
— И не врите, не врите! — махала руками бабушка. — Его самого больше колотят!
А Витюся показывал из-за бабушкиной спины кулак.
В третьем классе уже не было ни Витюси, ни Вити, а появился Вик, который вскоре для солидности решил воспользоваться еще и частичкой отчества и стал называть себя Викник. Еще в первом классе он сумел пресечь всякие попытки дразнить его Сюсюсей.
— Запомните все, Викник! А кто попробует еще сюсюкать — получит по шее! — пригрозил он.
Но Витюся великодушно стерпел, когда его маленький сподвижник по кличке «Козявка» перекрестил его на «Финика». Финик! Это звучало. Прозвище пришлось по душе.
Нетрудно догадаться, что родители «подвижного, неуравновешенного ребенка» хорошо изучили дорогу в школу. И не только из-за двоек...
Двоек тоже хватало. Мальчик был несомненно способным, и родителей возмущало, что педагоги не могут понять его натуры. Удивляла мелочная придирчивость учительницы, непонятно было, почему кляксы и помарки так сильно влияют на отметки. Почему? Они считали, что такое отношение снижает у мальчика стимул к учебе.
Эти вопросы обсуждались не очень часто, но, когда уж заходил такой разговор, папа ссылался на авторитеты, вспоминал Достоевского, который проходил повторные курсы, Горького, Грина, которым не пришлось даже как следует учиться в настоящей школе. В этом он находил если не оправдание плохим успехам сына, то подтверждение своим теоретическим изысканиям о развитии человеческой личности.
— Хорошее учение в школе еще ни о чем не говорит, дорогая, — говорил он жене, подводя итог своим размышлениям. — Не стоит наседать на мальчика. Еще, чего доброго, вообще отобьешь вкус к занятиям.
Мама отмалчивалась, а папа заносил еще один тезис в тетрадь сокровенных мыслей: «Не надо давить на психику ребенка... Надо дать свободу его самостоятельному развитию. Пусть он привыкает существовать в обществе, бороться за свое место в жизни. Когда слишком много заботятся о детях, вырастают пай- мальчики и пай-девочки, которых родителям приходится и в институт за ручку вести и на работу пристраивать. Ни на что такие не годятся...»
Действовал ли отец согласно этой теории или лишь подтверждал ею правильность своего невмешательства в воспитание сына, он упускал из виду одно, что общество — это люди, которые окружают его сына. А люди бывают разные — хорошие и плохие. Он забывал, что ребенок — не растение, которое тянется только к свету. Он не задумывался над тем, сможет ли сын противостоять вредным влияниям, если у него не будет поддержки родителей?
Мать придерживалась своей точки зрения и готова была опекать Витюсю где надо и где не надо. Но события чаще всего складывались так, что опекать где надо она просто не успевала...
А сын рос. Менялись его товарищи, интересы, только дома он всё еще оставался Витюсей.
Дядя Костя считался первым голубятником квартала. Он жил в том же доме, что и Козявка. Козявка и познакомил Витюсю с дядей Костей.
Уже одно пребывание на чердаке было для мальчиков заманчиво, а тут еще голуби. Гонять дяди- Костиных голубей было почетно. Добиться расположения дяди Кости не так-то просто. Чего это стоило Витюсе, можно было видеть по его дневнику, в котором запестрели двойки; прогуливать занятия он пока не решался, но о приготовлений домашних уроков не могло быть и речи. Считалось, что он готовил их в отсутствие родителей, хотя в действительности, едва возвратившись из школы, он сразу же отправлялся на чердак и до позднего вечера пропадал на голубятне. Нужно было не только накормить птиц, но и ухаживать за ними: вычистить гнезда, наносить песку, чистой воды в ванночки, разыскать доски для расширения вольера.
Когда приходили дяди-Костины приятели, он похлопывал мальчишек по плечам и говорил:
— Самостоятельные ребята. Настоящие мужчины, и голубятники из них будут — во! На большой палец!
По мнению дяди Кости, тринадцать лет — возраст, вполне позволяющий мужчине быть самостоятельным.
— Мужчине, а не девчонке, — говорил он Витюсе. — Понял? Над девчонкой и до двадцати лет родичи будут квохтать, а тебе уже соображать надо. А что отец с матерью побрюзжат, так не принимай близко к сердцу.
