раздевалке, в углу. Шрек орёт истошно и пытается оправдаться. Общее одобрение расправы и ненависть к нему. Несоразмерностью вины и наказания, как и вообще садистской зверской жестокостью нравов, царящих среди всей этой уголовной мрази, никто не выражает ни возмущения, ни даже удивления. Они веками привыкли жить именно так, – ползать на коленях перед более сильными и безжалостно топтать тех, кто слабее...
10–09
Тем временем – сперва тревожные слухи: на вахте стоит 20 'мусоров'! – потом ещё более тревожные крики стрёмщика из 'культяшки', от окна: 'Шмон–бригада на большом!' (“продоле”, имеется в виду); 'Шмон– бригада на тот “продол”!', 'Шмон–бригада на 6–м!'... Слава богу, что не к нам в этот раз. Но – шмоны начались снова, или, точнее, они и не прекращаются. У нас последний шмон был совсем недавно, 27 (?) марта, – как раз в последний день моего длительного свидания. Расшвыряли мне все бумаги, тетради и журналы, лежавшие в изголовье под матрасом, но в баулы, к счастью, не лазили, не выворачивали их наружу.
10.4.08. 11–07
Показательные издевательства продолжаются. Сегодня утром только успел побриться, в начале 10–го – шмон! Только недавно был, в конце марта, – и вот опять!
Но это уже – открытая и явная месть за вчерашний инцидент, когда вечером 'мусоров' пришло 2 или 3 – и во дворе барака (в 'локалке') с ними, говорят, дрался 1 (а они сегодня говорили, что и не один) из зэков. Отобрали у него, говорят, новый мобильник, и дрался, видимо, потому, что не хотел отдавать. Потом они увели его с собой, в ШИЗО. Я всего этого происшествия во дворе не видел, был в бараке, так что сужу только с чужих слов.
Показательная месть: баулы не тронули, но шконки перерыли все вверх дном. Все лежавшие у меня под изголовьем матраса книги, журналы, тетради и прочие бумаги, – все вытрясли из папок и пакетов, перебрали и перетрясли по одной бумажке. Вынули половину фотографий из альбома! И некоторые я не нашёл, когда прибирался уже после шмона. Сперва испугался – пропала одна из фотографий Ленки моей, самое ценное для меня из всего этого. Но эту карточку всё же вскоре нашёл (какое счастье!), но других – нет...
После шмона ещё устроили проверку формы одежды, построили в 2 шеренги во дворе. Жирный, запредельно наглый 'мусор' в камуфляже, разговаривающий исключительно матом, традиционно плоско 'шутя', то бишь изощряясь в хамстве, командовал этим 'парадом'. Велел снять шапки и (завхозу) записать всех, у кого, по его мнению, волосы были длиннее, чем надо. Мне 'на первый раз' сказал: 'Тебя, Москва, прощаю'. (Как–то он меня выделил и в самом начале, при личном шмоне на выходе из барака, спросил, давно ли со свидания. Видимо, всё же, знает меня здесь не только высшее начальство, но и эти...). Велел всем расстегнуться, у кого молнии на куртках вместо пуговиц – здесь же отрывать их (но никто, по–моему, в итоге так ничего и не оторвал), долго ругался на замеченные вещи вольного образца, на то, сколько канистр из–под браги сейчас нашли при шмоне, – но и из 'вольных' вещей ничего вроде бы в этом строю ни у кого не отнял. Таким образом, подтвердилось моё уже давнее наблюдение, что шмон у них – что на тюрьмах, что в зонах, – это просто форма 'наказания' и издевательства, способ потрепать нервы.
Начальник постарше стоял во время 'построения' у 'спортгородка' (который тоже тщательно прошмонали, ломая доски в дощатом настиле 'пола'). Остальные 'мусора' – у двери барака. Я смотрел в упор, во все глаза на этого вот жирного ублюдка в камуфляже, занятого нами, слушал его тупоумные жалкие попытки матерно 'шутить' и 'острить'. Такие любят производить 'оглушающее' впечатление на неподготовленных фонтаном самого отвязного хамства. нет, таких надо только убивать! Вот этих самых, низовых, не при больших 'звёздах', исполнителей, самое младшее начальство и рядовой состав палачей и сатрапов государства российского. Только убивать! Разговаривать с ними, продираясь через их хамские 'шуточки', всё равно невозможно, оскорбительно для человеческого достоинства.
Я смотрел на него. Здоровенный, жирный, как слон. Тут уже не только очередью автоматной вспарывать это жирное брюхо, чтобы фонтан крови и куски мяса в стороны, нет. Тут уже я – лично, своими бы руками его и топором, и ножом, и камнем, и чем угодно. Валялась у нас тут в раздевалке толстая, тяжёлая железная трубка, – так вот ею, со всей силы, по башке эту жирную мразь! Своими руками! Просто на разделочный крюк подвесил бы эту тушу в камуфляже, этого выродка, это тупое животное – и кромсал, кромсал, кромсал бы его огромным, острым разделочным ножом, чтобы он, ещё живой, издыхал в мучениях! Око за око, зуб за зуб, а может быть – десять ИХ зубов за один наш! Кровь за кровь, короче, и нацедить из каждого, кто носит форму, имеет звание и служит российскому государству, по целой лохани крови! Чем больше, тем лучше! Пусть потом приедет ОМОН, всех изобьёт дубинками, запинает, 'положит', после этого и ЗА это оставшихся тут 'мусоров', особенно начальство, вроде русиновых–макаревичей этих всех (не только конкретно этих и на этой зоне, а на любой, вообще на всех) можно (да и нужно!) будет убить. Случаев предостаточно, было бы желание. Убивать их, несмотря ни на какой ОМОН, раз за разом, в ответ на каждую их наглую насильническую меру вроде сегодняшней. Сделать так, чтобы они постоянно тряслись за свою жизнь, чтобы они боялись зэков, а не зэки – их...
12–47
А убивать их, и вообще сопротивляться, между тем это быдло боится. 'Лучше язык в жопу засунуть и как–нибудь, потихоньку, а то загонят ещё чёрт знает куда', – сказал мне сейчас один из них, не самый худший, не уголовник, случайно попавший мужик 60 лет. Не дословно привожу фразу, но 'язык в жопу' – это дословно. А то, мол, он боится УДО не пройти. Как будто ему кто–то обещал, что в состоянии 'язык в жопу' он его пройдёт...
13–02
Чувство бессильной ярости, отвращения к себе и к миру и смертельной усталости после произошедшего. Что можно ИМ сделать в одиночку, когда вокруг одни трусливые рабы? Только попасть в ШИЗО, – даже за откровенно сказанное 'мусору' в глаза всё, что хочется сказать. А на воле? Там тоже сплошное трусливое и рабское быдло, и там, делая что–то в одиночку, – можно только попасть сюда, в зону. Хоть в этом моя совесть спокойна, что ТАМ я не молчал...
Впрочем, если уж совсем припрёт, – на воле можно обвязаться взрывчаткой и пойти взрывать какое– нибудь их 'отделение милиции'. А здесь? Ну, здесь одного–то 'мусора', удачно выбрав момент, можно убить и в одиночку. Как–нибудь исхитриться, зайдя сзади, – заточкой в шею или вот той железной тяжёлой трубой со всей силы по затылку.
15–15
'Джинсы синего образца'. Прекрасный заголовок, блин, для материала о сегодняшнем беспределе. Жирное чмо в погонах так велело записать 'неположенные' джинсы на одном из 'обиженных'.
Прекрасный тёплый день. На улице уже даже жарко. Достал и надел прошлогодние (куплены ещё в 2005–м) старые мокасины, – все зашитые–перезашитые уже здесь. Но хорошо, что хоть они есть. Стали каждый день опять отключать свет, – ненадолго, правда. После шмона вырубили, после обеда включили.
А в общем – достало всё так, что сил нет. Как же мне всё–таки когда–нибудь им отомстить за всё это?!
11.4.08. 9–00
Глухая тоска без причины
И дум неотвязный угар...
Увы, тут она совсем не без причины. Всё никак не могу я, видимо, отойти от вчерашнего. Да ещё с сукразитом непонятная проблема, – как его теперь получать; эти выродки в погонах придумали все лекарства (и сукразит у них тоже идёт как лекарство), привозимые родственниками, выдавать только по назначению врача, привезённому из дому!.. Совсем рехнулись, суки!..
В общем, это даже скорее не глухая тоска, а глухая ненависть. 'К державе – ненависть глухая', как у Некипелова. За один этот мой носовой платок, календарик и листок с записями, демонстративно брошенные 'мусором' на грязную землю во время вчерашнего шмона по карманам на выходе из барака, – я бы, не задумываясь, своими руками перестрелял, одной пулемётной очередью выкосил бы ВЕСЬ личный состав администрации ФГУ ИК–4 Нижегородской области. Легко и с огромным удовольствием расстрелял бы их всех, от Милютина (начальника) и его замов, – до последнего 'контролёра'. До тётки в форме из спецчасти. Всех!
