Я отговорился тем (отшутился тоже), что думал, она суток 15 просидит, не ждал так скоро; да и готовить–то нечего. Но уже сегодня, когда я завтракал, сперва подошел второй, друг местных узбеков из Твери, несостоявшийся “земляк” “телефониста”: мол, “выручай”. Я спросил, в чем дело, хотя уже вполне догадывался. Так и есть: дай чего–нибудь на хлеб, поесть чего–нибудь! Так и норовят сесть на шею всей своей кодлой, пристроиться жрать за мой счет, – нет уж, дудки! Этот ушел, и через пару секунд подошел уже блатной азиат, уселся на мою шконку и заскулил: мол, чего ты жадничаешь; я же, мол, знаю, что у тебя есть... Мол, “всю ночь играли” (в карты) – проголодались... Ну и наглая же тварь, – подумал я.
Есть, да не про вашу честь, ребятки! (Хотя я знаю, что это печально отразится на моей связи через их телефон, увы...) “Крыса” ворует (одно время я думал даже, не по узбекскому ли поручению она шарит по моим сумкам), блатные клянчат; самое печальное – на хлеб еще что–то есть, но самого хлеба уже нет! Вольный кончился, – осталось 2 кусочка, а мне на завтрак нужно 3. Кинув все свое имущество на разграбление “крысе”, сегодня после обеда придется тащиться в ларек – узнавать, есть ли там хлеб, хотя бы черный. Едва ли; а если вдруг есть – еще добиться, чтоб пустили (хотя сейчас там охрана и сменилась, и с новой у меня – еще по 11–му бараку – отношения лучше, – но если там будет толпа, завоз и пр., то и они не пустят).
На улице мороз и солнце. Дым из трубы бани столбом кверху – к холодам. Ясно, солнечно, морозно, лужи с вечера еще замерзли. Вчера и сегодня опять приходила Рыська, я ее кормил – и она, свернувшись и спрятав нос (к холодам), спала здесь; сейчас ее нет, бегает где–то. Мне осталось 122 дня.
12–45
Еще штришок. Цыганенок вчера к ночи притащил доску – вместо щита – и улегся на нее. Доска короче, чем обычные щиты – в конце проходняка даже можно было встать во весь рост, и вылезать нетрудно. В общем, я бы не возражал, чтобы он не убирал свою постель и днем (он так и хотел) – но остальным не понравилось. Сегодня, с самого утра, после зарядки, та же самая “крыса” сказала ему, что, мол, его положили где–то еще (напротив), “сказали”, мол, чтобы щитов не было. А потом, уже после завтрака, шнырю, пришедшему выяснять насчет занятого цыганенком своего (шныря) места эта тварь пояснила подробнее: мол, “дорожник” из той секции (т.е. уже блатной) “сказал”, что, мол, “комиссия” – и поэтому щитов быть не должно.
Мрази, твари, гнусные выродки, Untermenschen с наследственной рабской психологией! Каким презренным, жалким рабом надо быть, чтобы в реальности жить в жуткой тесноте, где без щитов никак не обойтись, – а перед комиссиями щиты убирать и делать вид, что, мол, у нас все хорошо, все нормально – вместо того, чтобы ткнуть в морду этим комиссиям, в каких скотских условиях держит зэков начальство, в какой тесноте и скученности, и потребовать от всех этих бесконечных комиссий улучшения условий хотя бы до уровня, положенного по закону!..
19.11.10. 9–33
Омерзительно, тошно, противно... В столовской хлеборезке вчера в обед хлеба мне не дали – мол, весь хлеб по списку, по числу з/к в отряде, забрали заготовщики, бери, мол, у них. Ясно, что это туфта, пайку лишнюю дать не трудно, никто их так уж строго не считает – но, говорят, это “из–за комиссии (–й)” начались такие строгости....
В ларьке хлеба тоже не оказалось! Не привозят, раз вы черный не берете, – объяснила продавщица. Я бы взял и черный, ей–богу!.. Была, как назло, и колбаса, и хорошее сливочное масло – но куда их, если нет хлеба? Пачку дешевого краснобаковского “спреда” (сливочное масло плюс растительное) я взял только потому, что оставались деньги, как раз такая сумма (29 рублей, а оно стоит 28).
Мерзкая азербайджанская обезьяна с 11–го когда–то хвасталась мне, что может из столовой брать хлеб чуть ли не целыми буханками. Вчера, встретив ее в ларьке, я напомнил ей об этом и попросил зайти ко мне по этой теме – хлеб нужен до завтра. Клятвенно обещала зайти вечером – и, конечно же, не появилась1 Тварь... Потом встретил сигаретчика, рассказал эту беду ему – он обещал завтра (т.е. сегодня) принести пайку, и действительно принес... утром! Маленькую, тощенькую, тоненькую... Я попросил принести уж и в обед, – я ведь именно обеденную, толстую, и просил. Обещал...
Заодно он остался меня ждать, лежа на моей шконке, с завтрака. А вчера мне удалось – после позавчерашнего рассказа и описания всех ужасов – припахать и цыгана с 10–го к борьбе с “крысой”: он сидел в проходняке напротив, наискось, пока меня не было, и болтал с цыганом – ночным стремщиком, который на обед ходит после барака, а заодно, по моей просьбе, поглядывал... Так что ничего украсть этой мрази пока не удается (после моей майки с веревки), но уже пару раз я его заставал, когда он, после моего ухода на улицу (перед столовкой) сидел на моей шконке – и сзади, незаметно, пытался отцепить с крючков под шконкой ремни, которыми моя сумка зацеплена, чтоб нельзя было выдвинуть. Ню–ню! – отцепишь, да все равно быстро не вытащишь, сучка, – она еще 20 раз зацепится этими же ремнями и всякими другими местами по дороге; провозишься, пока я или кто другой придет.
На улице мороз, небольшой, правда, и сильный ветер. Уже зима... Снега, правда, еще нет – и не надо.
Недолго я радовался – всего пару–тройку дней калитка “1–го поста” открывалась свободно, без всякого домофона, т.е. стояла открытая. Я уж думал – все, лопнула их “гениальная” затея, не справляется “мусор” в будке “нулевого поста” и с “нулевым” – перед глазами, да еще и с 1–м – по телефону. Но нет – снова все закрыто и надо нажимать кнопку и ждать. Видимо, и впрямь, как я слышал – этот их проклятый домофон был эти дни просто сломан.
15–24
Ну, с обеда, конечно, никакого хлеба нет, хотя еще утром сигаретчик вытряс с меня несколько пакетиков чая и 2 конфеты, а перед проверкой и после нее – специально являлся 2 раза, играл с Рыськой – еще и пачку сигарет, из последних, спасенных от “крысы” запасов. И обещал, обещал... Тварь...
Забыл еще рассказать про этих ублюдков в соседнем проходняке и про сегодняшнюю ночь. Карт, слава богу, не было, и шконку свою догадались завесить хотя бы большим полотенцем, полностью развернутым. Но – зажгли там опять лампу, и все равно светло, все равно мешает этот свет, разговоры, отсутствие тишины и покоя, – мешает спать. А еще того пуще – эти ублюдки повадились и по ночам, и днем слушать через динамик мобильника песни, специально для этого скачиваемые из интернета. Дешевый, дерьмовый блатной “шансон” – днем–то еще ладно, но ночью, уже в 3 или в 4, в полной тишине – дико мешает этот концерт, да еще при свете лампы и под их разговоры. В общем, спать эти ублюдки не дают. Бессмысленные, но вредные и опасные куски биомассы, подлежащие безусловной аннигиляции во имя безопасности и комфорта нормальных людей.
21.11.10. 7–50
Воскресенье. Пока ждал чайник на ужин, наблюдал в “фойе” красочную сцену, давно привычную, еще с 13–го барака, очень здесь характерную, но просто давно не попадавшуюся на глаза – с конца той зимы на 11–м, наверное.
При мне один из самых злобных здесь блатных, 30 лет, небольшого росточка (видимо, это он и рулит здесь бараком, а не тот ублюдок, на которого я думал раньше – который гавкал на меня и выгонял из блатной секции) подошел к главному здесь “обиженному” работяге, с утра до вечера этой стиркой загруженному, – я знаю его с 13–го, описывал, как его избивали тогда, якобы за то, что он не сказал сразу, что он обиженный. Стирает он и мне – и быстрее, чем на 11–м, да и на 13–м этот памятный мне Юра. Блатной, постоянно ходящий в дорогих спортивных костюмах и кроссовках, подошел к с претензиями – тот что–то из этого спортивного шмотья ему плохо постирал, “я только сейчас заметил”. Сперва выговаривал ему злобно; потом сказал: мол, “я сейчас возьму дрын...” – но это частая здесь угроза, и не так часто она выполняется, как произносится. Но тут эта злобная мразь вдруг схватила швабру, здесь же стоявшую, и, перевернув нижней перекладиной, на которую наматывается тряпка, ударила бедолагу по голове. Тот метнулся в туалет (возле которого все и происходило) и жутко завыл там, – так же, как тогда, в августе 2008, в раздевалке 13–го, когда его били первый раз. Блатной пошел за ним туда и, видимо, ударил там еще раз, после чего стал говорить: мол, кровь идет, да? Помой, прижми чем–нибудь, завяжи (заботливый какой!..) – и, по–моему, потребовал, чтобы “обиженный” сейчас же, остановив только кровь, снова ему что–то стирал и перестирывал...
Тот был весь в крови, особенно шея сзади, и долго еще прижимал к голове мокрую тряпку, но потом опять взялся за работу. Блатной выродок уже после экзекуции пообещал ему в следующий раз “размозжить всю голову” и предупредил, что не дай бог тот “сломится на вахту”.
