Его предсказание не замедлило сбыться. Когда джип, лихо развернувшись, затормозил у здания штаба, там уже стоял команданте Диего, окруженный кучкой солдат. Его смуглое отечное лицо подергивалось от гнева, неповоротливые маслянистые глазки выражали злобу. Подступив вплотную к Корсакову, вышедшему из машины, он заорал:
— Кто тебе разрешил брать этих буржуйских писак с собой на секретный объект? Какого черта ты у нас здесь распоряжаешься, ты, безродный иностранец? Я найду на тебя управу!
Корсаков с насмешливым видом выслушал все эти возгласы, после чего дружелюбно похлопал своего ненавистника по плечу и спросил:
— Сколько ты уже выпил с утра, старина? Только тут Тавернье заметил, что команданта
Диего и впрямь изрядно пьян. В толпе партизан послышались смешки.
— Что вы смеетесь, идиоты? — взвизгнул Диего. — Они раззвонят по всему миру, что мы делаем, кокаин, — кто нам тогда поможет? Друзья бросят нас на произвол судьбы, и гориллы нас раздавят. А все из-за таких международных авантюристов, как этот тип, которые из-за денег готовы служить кому угодно. Сколько они тебе заплатили за интервью?!
В ответ Корсаков сделал неуловимое движение правой рукой, и команданта Диего с удивлением обнаружил, что его противник держит в руке пистолет стволом вверх. Все окружающие притихли. Возможно, кто-то из них и сочувствовал команданте Диего, однако все знали, что в случае чего Корсаков успеет выстрелить первым и не промахнется.
— Капрал Роа, капрал Хименес! — позвал Корсаков.
— Здесь! Здесь, команданте! — послышалось из толпы, и двое партизан встали перед Корсаковым навытяжку. Тавернье узнал этих людей — он видел их при захвате парламентского дворца накануне. Еще тогда он обратил внимание на то, с каким обожанием они смотрят на команданте Виктора и с какой готовностью бросаются выполнять его приказания.
— Арестуйте этого типа за попытку сорвать рейд в тыл противника, — приказал Корсаков. — Мы — солдаты, и не потерпим, чтобы в военные дела вмешивались всякие безответственные болтуны.
Капралы подхватили команданте Диего под локти. Тот возмущенно крикнул:
— Вы с ума сошли! Я — представитель ЦК Фронта национального освобождения, я возглавляю этот освобожденный район! Вас всех расстреляют!
— А это хорошая мысль, — задумчиво промолвил Корсаков. — Расстреляйте-ка его, пожалуй. Все равно от него один только вред. С таким начальством много не навоюешь.
Капралы поволокли упирающегося команданте Диего за угол. Тот дергался в их руках, словно паяц, изрыгая страшные угрозы, но затем, видимо, осознав бедственность своего положения, неожиданно перешел к униженным мольбам о пощаде.
— Я был не прав, команданте! Я сделал политическую ошибку! — истошно вопил приговоренный. — У революции нет иностранцев, я это понял только теперь! Позвольте мне кровью врага смыть свою вину!
— Какая там кровь врага, — пробормотал Корсаков. — Такие могут только других посылать на смерть, а сами в бою первыми наваливают в штаны. Эй, Роа, Хименес! — крикнул он. — Ладно, так и быть, отведите его на гауптвахту. Когда вернемся, решим, что с ним делать.
— Спасибо, команданте! — с чувством воскликнул пленник. — А нельзя ли мне прихватить с собой на нары бутылочку текилы?
Все партизаны и Корсаков вместе с ними покатились со смеху.
— Боже мой, что за клоун, — отдышавшись, проговорил Корсаков, утирая слезы. — Вроде бы и образование есть, и подвешенный язык, а на самом деле — полное ничтожество.
Он приказал отряду взять из казармы оружие и припасы, необходимые для рейда, и затем построиться на площади. Когда приказ был выполнен, Корсаков, расхаживая перед строем, разъяснил:
— С нами в рейд пойдут два французских журналиста, искренние друзья революции. Они понимают, что производство кокаина для нас — неизбежное зло, потому что нам нужны деньги на оплату нашей борьбы. Мы тратим эти деньги на оружие, на питание и лекарства для бедняков, на школы для детей, в то время как правящая верхушка производит отраву для личного обогащения и во имя этого стремится лишить крестьян даже тех жалких клочков земли, которые у них еще остались. В этой стране быди люди, сумевшие провести земельную реформу и дать крестьянам землю, но эти люди погибли, и убили их помещики и прочие богатеи, которым выгодно, чтобы народ не имел земли и вынужден был продавать свои рабочие руки за жалкий кусок хлеба. Но толстосумы забыли, что руки могут держать не только заступ, но и винтовку. Они забыли о том, что у тех, кто борется за справедливость, найдутся друзья по всему миру. Двое из этих друзей стоят перед вами, — Корсаков широким жестом показал на французов. — Они всей душой сочувствуют нашей борьбе, и лучшее тому доказательство — их желание отправиться с нами сегодня в рейд, из которого вряд ли все мы вернемся живыми. Затем они покажут миру нашу борьбу. Мир увидит и то, каким образом богатеют наши противники, которым уже не хватает тех денег, которые они выжимают из обездоленных масс. Пусть мир увидит кокаиновые фабрики, принадлежащие правительству страны, постоянно выступающей за борьбу с наркобизнесом. Ваша задача — охранять наших друзей в бою, выполнять все их пожелания, беречь их аппаратуру. Вопросы есть? Тогда напра-во! Разведчики — в голову колонны! Шагом марш!
По селению отряд двигался колонной по два, но, вступив в лес, растянулся в колонну по одному. Впереди, по сторонам и позади колонны шли хорошо знавшие местность разведчики, уже успевшие ранее изучить подходы к плантации, скрывавшейся в лесах за много миль от партизанской зоны. Во главе с Корсаковым они обшаривали эти подходы много суток, составили схемы минных полей и скрытой сигнализации, нанесли на схему посты охраны и вернулись, сумев не обнаружить себя и разработать наиболее безопасный, хотя и не самый короткий маршрут выдвижения к объекту атаки. Все это Корсаков вполголоса сообщил Тавернье, пристроившемуся в колонне рядом с ним. Журналист, в штабе наскоро переодевшийся в камуфляжную форму, теперь на ходу мазал лицо и руки легко смываемой темной мазью.
— Ближе к месту вас возьмет под опеку капрал Роа, — сказал Корсаков. — Я не сомневаюсь в том, что вам уже приходилось работать в джунглях, но это было давно. К джунглям надо привыкнуть. Кое-что все же запомните: избегайте лишних движений, потому что человеческий глаз в джунглях видит прежде всего движущиеся предметы; соблюдайте полную тишину, ибо звук здесь разносится гораздо дальше, чем в других местах, особенно ночью; ничего не должно белеть, блестеть, никаких ярких пятен, поскольку джунгли однотонны, и опытный наблюдатель сразу выделит на их фоне все необычное. Ну и, само собой, надо сохранять хладнокровие. Потеряв голову, вы не увидите и сотой доли того, что следует видеть в джунглях, а стало быть, станете легкой добычей для того, кто остался спокоен.
Корсаков ушел в голову колонны, и французы молча зашагали след в след за впереди идущим. Им было легче, чем солдатам, потому что те несли на себе оружие и боеприпасы — не только личные стрелковые, но и минометные трубы, и мины в специальных плетушках, и ячеистые мешки с гранатометными зарядами. Мягкая лесная почва глубоко вминалась под солдатскими ботинками кубинского производства, приспособленными для тропиков — легкими, но с подошвой и носком каменной твердости. В колонне после Шарля и Тавернье неизвестно откуда появился капрал Роа, коренастый паренек с лицом чисто индейского типа, таким темным, что ему даже не требовалась мазь. Повинуясь сигналам невидимых разведчиков, колонна время от времени меняла направление марша, то поднимаясь в гору, то спускаясь, но не замедляя скорости хода. Бойцы закусывали на ходу, порой делали глоток воды из фляги, но час ходьбы следовал за часом, а никто и не собирался останавливаться. Тавернье обливался потом и чувствовал, что мышцы ног у него вконец одеревенели. Внезапно по колонне от головы к хвосту пробежал словно какой-то беззвучный импульс, и все солдаты повалились на мягкую землю. Отдых продолжался с полчаса, и за все это время никто не проронил ни единого слова, не кашлянул, не закурил. Затем так же безмолвно солдаты от головы к хвосту поднялись на ноги, поправили амуницию и снова зашагали вперед. Отдых не успел восстановить силы журналистов, не привыкших к подобным переходам: Тавернье видел, какой неуверенной сделалась походка Шарля, как он без нужды поправляет то рюкзак, то камеру на боку. Вдруг Тавернье кто-то сзади похлопал по руке. Он обернулся — шедший следом за ним капрал Роа делал ему какие-то знаки. Не увидев понимания в глазах француза, капрал ловко сдернул с его плеч лямки рюкзака и потянул рюкзак на себя. Тавернье было ужасно стыдно, но он не нашел в себе сил сопротивляться. Капрал продел сквозь лямки палку, закинул палку себе на шею и таким образом приладил рюкзак себе на грудь. Затем он догнал Шарля, с той же мягкой
