расстояние броска гранаты. Минометы умолкли* дабы не поразить своих, но вдоль линии укреплений захлопали разрывы гранат. Тавернье понял, почему солдаты Корсакова, несмотря на трудность перехода, были сплошь обвешаны подсумками с ручными гранатами и гранатометными зарядами в специальных мешках и корзинах. Разрывы на секунду смолкли, фигурки наступающих метнулись вперед и затерялись среди укрытий, воронок, построек фабрики. Стрельба почти прекратилась, доносились только отдельные короткие очереди и одиночные выстрелы. Фигура Корсакова скрылась из виду, и Тавернье подумал, что им с Шарлем следует переместиться поближе к центру событий, дабы до отхода успеть заснять как можно больше на захваченном объекте. На территории фабрики метались какие-то фигуры, черные на фоне пожара, и было невозможно понять, кто это — повстанцы или солдаты-охранники. Вскоре стрельба вспыхнула с новой силой — вспышки выстрелов замигали среди построек. Стало ясно, что выбитые из укреплений защитники фабрики не собираются признавать свое поражение и намерены драться за каждый барак. К тому же их еще предстояло выбить из укрытий по другим сторонам периметра охраняемой территории. Конечно, легкие бараки не представляли собой надежного убежища — один из них запылал буквально за минуту, пораженный из гранатомета. Однако у нападавших было мало времени — с минуты на минуту к оборонявшимся могли перебросить подмогу по воздуху, а затем и по земле. Тавернье с Шарлем переглянулись и, не сговариваясь, перебежками двинулись вперед. Когда они в очередной раз залегли, то, озираясь, заметили с правой стороны на дороге три армейских грузовика, на полном ходу приближающихся к фабрике. Сердце Тавернье заколотилось. Он не знал, удалось ли повстанцам перехватить этот конвой, и потому неотрывно следил за машинами. Приход подмоги к одной из борющихся сторон мог сейчас решить исход сражения. Журналисты подобрались уже настолько близко к огороженному периметру, что могли теперь укрываться в неглубоких воронках, оставленных недолетевшими партизанскими минами. Шарль вел объектив своей камеры за головным грузовиком, а Тавернье снял с плеча винтовку Корсакова, которую прихватил с собой, и стал рассматривать тот же грузовик в оптический прицел. Он увидел силуэты двух человек в кабине, но ему не удалось понять, кто это — повстанцы или солдаты правительственной армии. И те и другие носили камуфляжную форму, а разницу в ее оттенках на таком расстоянии уловить было невозможно. К тому же Тавернье догадывался, что для достижения полной внезапности нападения партизаны, перехватившие конвой, вполне могли надеть армейскую форму. В огороженной зоне продолжалась перестрелка, один за другим загорались бараки, и по всей долине бродили розоватые отсветы пожаров, хотя солнце еще не показалось из-за гребня окружающих гор. Не сбавляя скорости, грузовики пронеслись через контрольно-пропускной пункт, представлявший собой сооруженное из мешков с песком пулеметное гнездо. Пулеметчики не стреляли, видимо, уверенные в том, что это свои мчатся им на помощь. Свою ошибку они поняли через несколько секунд, когда из последнего грузовика в них полетели гранаты. Взрывы взметнули в воздух землю, песок, клочья мешков и человеческих тел, а пулемет выбросили на бруствер. Головной грузовик пересек открытую площадку перед выездом с территории фабрики и на полном ходу вломился под один из навесов. Было видно, как партизаны прыгают через борта и рассредоточиваются вокруг, ища укрытия. Второй грузовик на такой же бешеной скорости, что и первый, зигзагами миновал открытое пространство и скрылся за бараками. Там, где он исчез, тут же вспыхнула стрельба. Третий грузовик круто свернул у самого КПП и вылетел с тыла к самой линии укреплений, так что сидевшие в нем партизаны могли прыгать чуть ли не прямо в траншеи. Охранники, которым на головы посыпались сначала гранаты, а потом вооруженные партизаны, немедленно прекратили сопротивление. На остальной территории стрельба стихала; между горящих строений перебегали и падали какие-то фигуры, но ближе к тому месту, откуда велась съемка, партизаны ходили, почти не пригибаясь, и занимались уже не боевыми делами: собирали брошенное оружие, раненых и пленных, а также, как мог разглядеть Тавернье, обшаривали мертвецов и минировали все мало-мальски сохранившиеся постройки и укрепления. С той части территории фабрики, которая была охвачена пожаром и почти скрылась в дыму, появились группы пленных с поднятыми руками. Партизаны подталкивали их стволами автоматов, спешно выстраивая в колонну. Вдруг где-то среди охваченных пламенем бараков неистово затрещала пальба, и трассирующие очереди во всех направлениях понеслись в небо. Тавернье понял, что огонь добрался до склада боеприпасов. Затем загрохотали взрывы, и вверх полетели горящие обломки — видимо, это начали работать подрывные заряды, уничтожая все то, что уцелело во время боя. Колонна партизан, разбавленная пленными, выстроилась на глазах и тут же начала двигаться вперед, повинуясь жестам Корсакова, заставлявшего своих людей поторапливаться. Из-за бараков выбегали отставшие подрывники и пристраивались в хвост колонны. Один из них мимоходом полоснул короткой очередью по бензобаку стоявшего у траншеи грузовика и затем что-то бросил в сторону продырявленного бака. Раздался глухой взрыв, и машину охватило пламя. Колонна уже вышла на открытое пространство и вступила на взлетную полосу, где чадили останки самолета. Вокруг нее кружили бойцы с носилками, подбирая раненых. Дрожь отвращения пробежала по телу Тавернье: он заметил, как один из санитаров, сняв берет и набожно перекрестившись, затем выстрелил в голову своему лежавшему на земле беспомощному товарищу. Минутой позже то же самое проделал другой санитар. Однако не время было давать волю чувствам: колонна уже проходила мимо позиции журналистов, и Корсаков, шагавший сбоку, повелительно помахал им рукой. Тавернье и Шарль поднялись и пошли, однако Шарль продолжал снимать горящую фабрику, уже превратившуюся в один колоссальный костер. В глубинах ревущего пламени рвались боеприпасы и емкости с топливом, и тогда огненная стихия изрыгала из себя пылающие обломки и светящиеся стрелы трассирующих пуль, терявшиеся в прозрачном воздухе. Пиршество уничтожения происходило на фоне мирного горного пейзажа, на который уже брызнули лучи солнца, поднявшегося над хребтом. Шарль успел напоследок заснять догонявшего колонну подрывника: тот остановился на секунду, нажал на кнопку передающего устройства, и тут же две ближайшие караульные вышки бессильно повалились на землю, подкошенные взрывами, прогремевшими у их основания. Когда колонна вступила в лес, к ней присоединились минометчики и бойцы штурмовых групп, уничтожавших расставленные в лесу посты правительственных войск. Сократив подлежащую переноске поклажу за счет расстрелянных боеприпасов, партизаны зато с избытком восполнили это облегчение, взяв с собой трофейное оружие, многочисленных раненых, а также около сотни мешков готового кокаина. Впрочем, раненых несли пленные — одни носилки на четырех человек. А уходить следовало как можно скорей — пленные утверждали, что из ближайшего города была вызвана подмога на вертолетах. Счет времени поэтому шел на минуты. На тропе, которую, проходя, успевала вытоптать колонна, замыкающая группа, имевшая в своем составе нескольких подрывников, оставляла противопехотные мины, причем на постановку каждой саперам, благодаря долгой тренировке, требовалось всего несколько секунд.
Тавернье молча шагал сбоку от колонны рядом с Корсаковым. Шарль пристроился следом за ними. Оба француза получили обратно свой багаж от сержанта Роа и оттого сразу помрачнели, памятуя о том, как трудно им было дойти до цели, даже проделав заключительную часть пути налегке. Однако оба понимали, что на помощь теперь рассчитывать нечего — тот же сержант Роа был весь увешан трофейным оружием и нес на себе два гранатомета, три пулемета, а в руке держал автомат. Впрочем, самому командиру отряда приходилось не легче — при одном взгляде на Корсакова у Тавернье начинали ныть плечи. На груди у Корсакова висела снайперская винтовка, которую он отобрал у Тавернье. Положив на нее руки, Корсаков шел бодро, чуть ли не приплясывая, и поминутно оборачивался, чтобы обвести взглядом колонну, порой отдавая распоряжение или отпуская шутку.
— Неплохой был бой, верно? — весело обратился он к Тавернье. Журналиста несколько покоробило такое любовное отношение к той вакханалии уничтожения, которую ему пришлось наблюдать.
— По-моему, вы понесли большие потери, — заметил Тавернье, руководствуясь подсознательным стремлением уколоть собеседника.
Корсаков остро взглянул на него и усмехнулся:
— Это как посмотреть. При атаке на подобный объект командир вправе потерять и вдесятеро больше людей, чем я потерял сегодня. Просто я не могу позволить себе роскошь тратить людей в таких количествах, а сократить потери можно только одним способом: тщательно готовиться к бою. Только изучать подходы к этой фабрике пришлось добрых два месяца. Я уж не говорю о том, сколько времени требуется на то, чтобы люди умели не только метко стрелять и бросать гранаты, но и взаимодействовать друг с другом в бою. А ведь раньше тактического обучения в повстанческой армии почти не велось. Отсюда стремление решать все боевые задачи числом, отсюда и большие потери — по-настоящему большие, а не такие, как сегодня.
— Я все же, наверное, никогда не смогу относиться к человекоубийству как к эстетическому явлению,
