поднялись краснозвездные «ястребки». Враг был рассеян на подступах к Ленинграду».
Комиссар Ермолин вручил, учрежденное с этого дня, переходящее Красное знамя лучшему расчету «дозора» — как стали называться позиции «Редутов». Вручил не начальнику установки, а Калашникову. Для Николая это было самой большой наградой.
Глава IV
«…Противник подошел к Неве в районе Ивановского и перерезал последние железные дороги, связывающие Ленинград со страной. Пользуясь превосходством в силах, он с юга и с юго-запада вышел к Пулковским высотам и Кировскому заводу… Общая численность фашистских войск составляет свыше 40 дивизий, которые поддерживаются с воздуха соединениями 1-го германского воздушного флота, усиленного 5-м и 8-м авиационными корпусами. По данным разведки, в их составе действует до 2000 самолетов…
На обеспечение противовоздушной обороны Ленинграда и боевых действий 2-го корпуса ПВО, оперативно подчиненного ему 7-го истребительного авиационного корпуса осталось 62 поста воздушного наблюдения, оповещения и связи. Передовая линия постов проходит на севере по рубежу: Н. Никулесы — Лемболово — Сестрорецк; на юге — Торговый порт — Пулково — Усть-Ижора и далее по реке Нева… На вооружение 72-го отдельного радиобатальона с радиозавода поступило еще три установки РУС-2 («Редут»). Однако в виду быстроменяющейся обстановки сплошное поле радионаблюдения создать не удалось…
…Бомбардировка города не допускалась…»
Старший политрук Ермолин собрал партийно-комсомольский актив. Зачитал опубликованное в «Ленинградской правде» воззвание, подписанное Ворошиловым, Ждановым, Попковым. Глухим, с легкой хрипотцой голосом комиссар произносил слова, от которых сжималось сердце: «Над нашим родным и любимым городом нависла непосредственная угроза нападения немецко-фашистских войск…»
Первым взял слово старшина Гаркуша:
— Как секретарь комсомольской организации штаба батальона заявляю от имени комсомольцев: мы хотим на фронт!
— А разве вы в тылу? — перебил Гаркушу Ермолин.
— Да. Но мы хотим на передовую, с оружием в руках бить врага и защищать город!
— Мы тоже!
— И мы!
— Тише, товарищи! Будем соблюдать дисциплину, — остановил не в меру расшумевшихся активистов комиссар. — Пусть воентехник первого ранга Осинин, член комитета комсомола батальона, вам расскажет о городе. Он был вчера в Ленинграде. Пожалуйста, Сергей Алексеевич.
Осинин поднялся, вышел к столу, кашлянул.
— Натянули маскировочный чехол на Адмиралтейскую иглу, чтобы не красовалась в центре города ориентиром. Закрасили купол Исаакиевского, шпиль Петропавловской крепости. А памятник Петру обнесли опалубкой и засыпали песком…
— Это что ж получается! Неужели допускается мысль о бомбежке города? — выкрикнул кто-то с места.
Осинин, помолчав, продолжил:
— Смольный сетями опутали, пятнистыми. Летчики рассказывали, что города сверху и не видно…
— Выходит, подготовились к бомбежкам! Живи — не тужи, так, что ли? — снова раздался удивленный голос, и Осинин не сдержался:
— Нет, не так. Никто сложа руки не сидит. А подготовились — верно. Все надо предвидеть в такой ситуации. Давайте проанализируем создавшуюся обстановку… Сколько от линии фронта лету до города? Всего ничего, минуты. А сколько времени требуется, чтобы визуальный пост наблюдения, обнаружив воздушного противника, сообщил о нем куда следует, а потом еще чтобы команда дошла бы до летчиков и зенитчиков? Примерно столько же. Но ведь нашим самолетам необходимо время на взлет и на выход на боевой курс. А зенитки нужно подготовить к стрельбе…
— А что же они спят, почему не дежурят, не баражируют в воздухе? — не унимался иронический голос. — Эдак можно…
— Зенитчики дежурят, летчики все время в воздухе, — перебил Осинин. — Но этого недостаточно. Поэтому, товарищи, руководство противовоздушной обороны города возлагает большие надежды на нас. Тот, кому положено, знает возможности нашей техники. От нас с вами тоже зависит — быть городу или не быть. И мы стоим на передовой… — Осинин вдруг замолк от изумления. По проходу между табуретками к нему направлялись чернявая девушка в военной форме и комбат Бондаренко. Ермолин тут же скомандовал:
— Встать!
— Сидите, сидите, товарищи, — остановил всколыхнувшихся бойцов Бондаренко. — Продолжайте.
Но Осинин словно онемел. Он неотрывно смотрел на девушку, и все невольно зашушукались. Девушка удивленно вскрикнула:
— Сергей!
— Вы знакомы? — в свою очередь удивился комбат. — Ну и ну! — вроде бы с сожалением пробормотал он, качая головой. Потом обратился ко всем присутствующим:
— Товарищи! Представляю вам назначенного к нам в батальон военврача третьего ранга Казакову Нину Владимировну. Смею вас заверить, товарищ она боевой, мы вместе выходили из окружения. Дело свое знает. В общем, прошу любить и жаловать! Предупреждаю! Приказы и распоряжения медслужбы выполнять безоговорочно!
Нина и Осинин сели в первом ряду вместе. Сергей успел шепнуть: «Здравствуй!» Нина чуть прикоснулась рукой к его пальцам. Комбат нахмурился и посмотрел на Осинина. Тот смутился, отвел глаза.
Снова выступал Гаркуша.
— …Конечно, нам поручена важная задача. Хотя она, может, и незаметная на первый взгляд. Мне мой дядя, академик из Ленинграда, открытку прислал. Чудом, видно, она с Украины ему попала. Пишет женщина. Хотите, прочту выдержки?
— Давай!
— Только короче, суть…
— Вот… — старшина достал из кармана открытку. — «Нет у меня больше моих сыновей-близнецов Вадика и Саши. Вадика фашист убил за то, что он отказался сливать на руки воду, когда тот хотел умыться. А Саша гранатой подорвал четверых извергов у столовой, где раньше была лаборатория. Я не видела, но мне рассказали, что, когда его вешали, он не плакал… Мне тридцать лет, а я совсем седая. Живу в лесу у партизан. Недавно убили того самого фашиста, который погубил Вадика, и еще двух фрицев. И, поверьте, стало легче… Буду мстить, а погибну сама — муж отомстит. А если и муж погибнет, нас не забудут — отомстят другие…»
Гаркуша спрятал открытку и, не говоря ни слова, сел. В напряженной тишине кто-то глухо пробормотал: «Вот гады!»
— У меня есть предложение, разрешите? — поднялся белобрысый сержант.
— А, Калашников, герой четвертого «дозора», — представил его комиссар. — Говорите.
— О том, что мы сейчас услыхали — все должны узнать, — сказал Калашников, волнуясь. —
