много от слез Най-эквы народилось, жрицы храмы построили! Весь Сивир храмами покрылся!
– Угу, – мрачно согласился Орунг.
– А как понял Кайгал, что побеждают его черное воинство… – Пукы опасливо понизил голос и свистящим шепотом закончил: – Говорят, друзей своих подземному повелителю в жертву принес! Чтоб помощь от него вызвать! – И уже нормальным голосом добавил: – Нашли тоже, с кем дружить, дурные, с Черным Донгаром! А воинство подземное жрицы все равно Голубым огнем пожгли! Бежал Кайгал невесть куда, в тундру-тайгу, и помер один, вдали от людей, как зверь дикий. И никто ему даже фигурку-иттерма не сделал, чтоб его душа могла в ней жить, пока не возродится! – торжественно закончил Пукы. – Победили Черных вчистую, так, что одни Белые остались!
– И теперь по Ночам камлать некому – ни отвернувшуюся удачу обратно призвать, ни болезнь вылечить… – мрачно дополнил Орунг.
– Да не лечили Черные! – затряс головой Пукы. – А если лечили, так только богатых! За плату!
– Что-то не замечал я, чтоб Храм что забесплатно делал! – ухмыльнулся Орунг. – Эту историю про доблестных жриц и злобных Черных наш шаман по пять раз на День рассказывает! А вот мне… – Орунг понизил голос, как признаются в самом сокровенном: – мне Черный Донгар нравится даже. Не знаю, наверное, он и правда всякое страшное делал… – Орунг неловко замялся, его хорей раз за разом втыкался в снег, оставляя глубокие ямки. – Зато смелый был, как охотник! Как жрицы шаманов Голубому огню покоряли, Белые сразу струсили, а Донгар драться стал. А как проиграл – все равно не сдался.
Пукы даже жалеть себя перестал. С каждым словом он все дальше отодвигался от брата, глядя на него испуганно расширившимися глазами:
– Ты такое неправильное говоришь, Орунг, что мне от твоих слов на сердце жарко делается! – наконец не выдержав, перебил он. – Ничего Белые не струсили – они просто сразу поняли, что жрицы правильные! Тоже скажешь – Черный Донгар смелый! Смелый людей в жертву приносить не станет! Нет, Орунг, ты мне брат, конечно… – Пукы помотал головой, будто получивший удар олень. – Только придем в пауль, я твои глупые слова нашему шаману передам! Пусть он тебе объяснит, как думать правильно!
– Тебе какой возраст, Пукы? – с насмешливой вкрадчивостью осведомился Орунг.
Пукы немедленно растопырил обе пятерни и зашевелил губами, видно, производя сложные подсчеты. Порой он взглядывал на свои обутые в торбоза ноги, словно сожалея, что еще десять пальцев прячутся там и ими нельзя воспользоваться. Заметивший это Орунг откровенно ухмыльнулся и услужливо предложил брату свои десять пальцев. Пукы смутился, торопливо спрятал руки за спину.
– Тринадцать Дней мне! – обиженно проворчал он и уточнил: – Тринадцать Долгих дней и Долгих ночей, если точно!
– Шамана нашего слушаешь, предков слушаешь, жриц голубоволосых так слушаешь, как будто у тебя не два, а четыре уха! – вздохнул Орунг, осуждающе глядя на брата. – Себя слушать не пробовал? В тринадцать Дней хант-ман не должен уже такой правильный быть. Беда может выйти.
Пукы словно подавился холодным воздухом, судорожно закашлялся, глядя на брата так, будто тот сознался, что он – злой дух милк и каждую ночь ходит кусать старую тетку Секак за попу.
– Ты, может, у чувала заснул? Голову нагрел – мозги потекли? – откашливаясь, прохрипел Пукы. – Это если неправильно делать – тогда беда! Правильно надо жить – обычаи старинные соблюдать, запреты соблюдать, законы соблюдать, жриц слушаться, шамана слушаться, старших слушаться, предков почитать… – сосредоточенно перечислял он, загибая пальцы.
– А кое-что не треснет? – хмыкнул Орунг.
– А мы хоть пробуем? – завопил Пукы так, что с сосны обрушилась очередная порция снега. – Хант- маны почему плохо живут, бедно? Неправильно потому что!
– Один ты правильно.
– Я стараюсь, – прошептал Пукы, – Очень стараюсь.
– Чего тогда… – вскипел Орунг и осекся, как поперхнувшись.
– Чего?
– Ничего. – Орунг отвернулся. Он мог бы спросить брата, почему весь малый достаток, который есть в их доме, приносит он, Орунг, а не старательный Пукы. И порадовался, что удержал язык. Нечестно бы вышло. Потому что Пукы действительно старался. Стрелять из лука, копье кидать, невод тянуть, ловушки ставить, охотничий чум ладить, по дереву резать… Пукы слушал наставников так, что, казалось, в рот им ушами залезал (отчего те бесились, как волками покусанные). А потом тренировался истово, до полусмерти, до изнеможения, пока непокорные лук и копье не начинали повиноваться ему. Только получалось почему-то хуже, чем у остальных парней, хотя делал все Пукы… правильно. Как наставники учили. Только Орунг ведь тоже не виноват, что все, дававшееся Пукы таким трудом, ему покорялось само, без всяких стараний. Будто все это он умел раньше, а теперь лишь вспоминал. И наставников особо не слушал – а зверь под его копье будто сам выскакивал. И олени у него не разбегались, и волки их обходили стороной, словно боясь приблизиться. А Пукы последнее время старики вовсе со стадом не хотели пускать – когда он оказывался поблизости, серые убийцы резали оленей одного за другим. По нынешним временам, когда за огорожу крохотного пауля на десяток домов хант-маны высовывались не дальше, чем на переход, да и то после долгой разведки, потеря даже одного оленя грозила голодом. Но когда сказали, что и Рап, и даже Тан идут, а он останется в поселке, у брата стало такое лицо, что Орунг стариков уговорил.
– Хочешь, можешь сказать шаману, что я про Черного Донгара говорил, – великодушно согласился Орунг, поднимаясь.
– Он тебя пороть будет! – предостерегающе сказал Пукы.
– Ха! – небрежно отмахнулся Орунг, словно такие мелочи, как порка толстым жгутом из оленьих жил, его вовсе и не волновали. – Пошли, проверим оленей – и обратно, к ребятам. А то Тан одна осталась.
– Как же это она от тебя отвязалась? – проворчал Пукы.
– Велел ей, – пристально вглядываясь в темноту в надежде различить силуэты бредущих оленей, отмахнулся Орунг. В голосе его звучала абсолютная уверенность в том, что ослушаться его, да еще какой-то девчонке, просто невозможно.
Пукы поглядел на брата с невольным восхищением и побрел следом, как всегда стараясь ступать в его следы. Ну что ты с ним будешь делать? Всегда он такой – неправильный. Нехорошо думает, нехорошо говорит, а сам – хороший. И любят его все. С тем, что брата в стойбище любят, а его, правильного Пукы, – нет, он уже давно смирился. Хотя понять, почему так, до сих пор не мог. И напрасно Орунг думал, что своим разрешением пересказать шаману глупые слова про Черного Донгара Кайгала он брату жизнь облегчил. Конечно, если знаешь, кто из соседей твоих или родичей плохое, противное Голубому огню говорит, делает или думает, – расскажи! Шаману или хотя бы ору-старосте. Ведь если никто про ошибки не узнает – никто и не поправит. Но мысль о том, как их шаман – хороший шаман, настоящий Белый! – поправляет ошибающихся, заставляла его невольно поджимать пальцы на ногах. Хотя шаман смеялся так радостно, когда Пукы ему рассказывал, где чего неправильное слышал. Всегда слушал Пукы, хвалил сильно. Старую Секак или других теток не слушал и не хвалил, ругал даже. Наверное, доверял Пукы больше всех, знал, что тот всегда правильное говорит, напрасно не станет. Рассказать про брата тоже правильно – но почему-то сильно не хотелось. Может, самому еще с ним поговорить, без шамана?
Свиток 3
В котором два брата идут по следу беды
Идущий впереди Орунг резко остановился, пристально уставившись себе под ноги. Пукы невольно ткнулся ему в спину.
– Гляди-ка, – напряженно сказал он.
Пукы выглянул из-за плеча. Все-таки брат станет великим охотником. А может, даже величайшим из великих. Пукы ничего бы и не заметил в темноте Долгой ночи – плотно слежавшийся наст плохо держал следы. Но след, несомненно, был – мелкие хрусткие трещинки, похожие на отпечаток ноги.
– Может, из наших кто? – жалобно пробормотал Пукы.
Орунг даже отвечать не стал. Пукы прерывисто вздохнул – и сам все понимал. Своих, из пауля, он
