утончающийся конец как бы указывал на рекламируемые трусики. Под плакатом этой девушки сидел нищий в инвалидной коляске и раздавал образки подающим милостыню. Перед тем как я вышел из кондитерской «Евклид», в моей записной книжке с изображением облаченных высохших тел епископов и кардиналов из Коридора Священников в катакомбах капуцинов в Палермо я сделал запись о том, что в кондитерской «Евклид» на площади Евклида пил капучино рядом с больной подагрой женщиной, слизывавшей майонез со своей скрюченной руки. Выйдя из кондитерской, я наткнулся на нищенку с протянутой рукой, которая вместе с мужчиной в инвалидном кресле по выходным просила милостыню под рекламным плакатом фирмы по производству нижнего белья. В тот день я был безжалостен. Именно в этот день я должен был дать нищенке пару лир, хотя бы потому, что я чувствовал радость от того, что пил капучино рядом с женщиной, больной подагрой, слизывавшей майонез со своих скрюченных пальцев. Когда я теперь представляю себе, что эта нищенка стояла бы рядом с женщиной, больной подагрой, слизывавшей майонез со своих скрюченных пальцев, а я вместо нее стоял бы перед дверью кондитерской «Евклид» и протягивал руку выходящей женщине, которая на этот раз не нищенка, но женщина, с которой я пил капучино, и которая несла бы пакет с марципановыми епископскими тиарами для своих детей и прошла бы мимо моей протянутой руки, как я прошел мимо тонкой морщинистой руки нищенки, но я не могу себе представить, что разозлился бы на эту женщину, что вместо меня пила бы капучино рядом с женщиной, больной подагрой, слизывавшей майонез со своих скрюченных пальцев и наконец вышедшей из кондитерской «Евклид» с пакетом марципановых епископских тиар, не положившей в мою протянутую руку пару лир, то столь же трудно мне представить и обратное, хотя и не трудно это предположить. Напротив кондитерской «Евклид» на другой стороне улицы целыми днями, если только не шел проливной дождь, за столиком, на котором рядами были выставлены пластиковые бюсты пап и завернутые в целлофан фигурки скорбящей Богоматери, стоял торговец сувенирами. Над крышей его автомобиля, привязанные веревочками, на ветру трепыхались разноцветные воздушные шары, время от времени со скрипом тершиеся друг о друга. На них был изображен папа Иоанн Павел II.
Прежде чем залезть в наполненное водой деревянное корыто для купания, мы с братом пустили в него живых карпов, плававших в ведре, стоявшем в черной кухне рядом с корытом для купания. Затем, раздевшись, мы залезли в наполненное по грудь корыто, и рыбы, пойманные в тот же день отцом в затонах реки, плавали между нашими нагими телами, а затем мы били их головами о край корыта до тех пор, пока они не погибли. И весь следующий день наша нежная детская кожа пахла рыбой, а на ноги налипала чешуя карпов.
Сняв туфли и носки и закатав брюки выше колен, я Целый километр шел вдоль кромки воды по черному песку пляжа Лидо ди Остия, морские волны омывали мои лодыжки. Брызги морской воды доставали до колен и намочили брюки. Я смотрел на пожилых и молодых женщин, загоравших без лифчиков, на худющего негра, сладострастно катавшегося по песку. Не черепа ли смотрели из иллюминаторов самолета на купающихся и жарящихся на солнце полуобнаженных людей. Целый час идя по пляжу и неся то в левой, то в правой руке туфли с засунутыми в них носками, я увидел шестерых обнаженных шестнадцатилетних парней, стоящих возле двух сидящих на песке девушек в купальниках. У одного из парней были совершенно белые, как у старика, волосы. Я присел неподалеку от них и смотрел то на парней и девушек, то на слабеющее, садящееся в море солнце. Беловолосый мальчишка несколько раз перекатился по песку так, что на его загорелой спине и ягодицах, на крайней плоти его члена, на его бедрах налипли черно-белые песчинки. Он набрал полные кулаки песка и под смех других мальчишек медленно высыпал его на свои обнаженные бедра. Девушки издали стыдливо смотрели на покрасневшее закатное солнце. Когда виндсерфера вместе с его нелепой доской возле самого берега перевернула и накрыла волна, мальчишки смеясь захлопали в ладоши, а беловолосый опять стал сладострастно кататься в песке. Когда он встал, груда песка с волос на его лобке посыпалась на бедра, а затем на землю. Только для того чтобы обратить на себя внимание, я засмеялся вместе с ними, хотя мне было совершенно все равно, столь же элегантно, как босоногий из Назарета, идет по волнам со своей доской серфингист, либо трижды перекувыркнувшись через голову. Чтобы скрыть свое возбуждение, я прикрыл бедра рубашкой, которую снял, еще гуляя по пляжу. Девушки заметили, что мой взгляд устремлен на мальчишку, так широко расставившего ноги, что я мог видеть его покрытый легким пушком анус. Они пошептались и захихикали. Беловолосый мальчишка, облепленный толстым слоем песка, кинулся к морю так стремительно, что его мошонка и член стали биться о бедра, взял у выбравшегося на берег виндсерфера спасательный жилет и доску и прыгнул в море. На черном морском песке валялись окурки и банки из-под колы. Вдоль самой пенящейся кромки волн ветер, надувая, гнал полиэтиленовый пакет. Достав из кальки завернутый в нее кусок пирога, голый мальчишка стал пальцами ноги закапывать ее в песок. Сперва он предложил кусок пирога девушкам, которые скромно отломили кусочек. Выскочив нагишом из моря, двое мальчишек подбежали и откусили от пирога по солидному куску, так что хозяину остался лишь маленький кусочек, который он сразу же засунул в рот. Тем временем беловолосый, до черноты загорелый мальчишка далеко в море лавировал по волнам на своей доске среди других серфингистов. Я мог его отличить только по белому цвету волос. Капли соленой морской воды падали с лобковых волос жующего пирог мальчишки, который поглядывал на двух девушек. Когда же один из мальчишек, под смех своих друзей, стал задирать крайнюю плоть своего члена, обнажая влажную головку, девушки встали и, пройдя немного вдоль берега, наконец вошли в воду чуть поодаль от мальчишек. На песке валялись разорванные плавки, помятые жестянки из-под колы и фанты, порванный детский башмачок; пятеро шестнадцатилетних мальчишек, крутя сальто, бросились в море; с громким свистом рассекая воздух, над пляжем пролетел бело-зеленый самолет. Вынырнув из воды, голые загорелые мальчишки, задрав головы, следили за набирающим высоту самолетом. Неловкие в своей подростковой женственности две девушки уселись на черный песок нога за ногу. В пене набежавшей волны кувыркался череп морского конька. Пузырь пены окутал череп, а затем, лопнув, снова дал ему свободу. Далеко в открытом море появились паруса двух яхт. По дороге к шоссе, на обочине, мне повстречался продававший водителю килограмм мидий рыбак и, гордясь перед покупателем, обнимал за плечи и ерошил волосы своего пятнадцатилетнего сына. В метро, которое снова должно было доставить меня на станцию «Термини», я сел к стене кабины локомотива. Напротив меня уселись четырнадцатилетний мальчишка и такого же возраста девушка. У мальчика в руках был электронный футбол, а девушка надела наушники аудиоплейера, но его батарейки забастовали, и юноша сначала должен был поковыряться в плейере, прежде чем он заработал, и девушка закачала головой и туловищем в такт музыке. С озлоблением нажимая кнопки своей электронной игры, парень время от времени испытующе глядел на меня. Я глядел вверх в потолок, в котором, как в зеркале, видел нагого катающегося в песке беловолосого юношу с подрагивающими белыми лобковыми волосами. На сморщенной крайней плоти его члена и в складках его мошонки налипли черно-белые песчинки. Иногда он вставал, аккуратно отряхивал песчинки с ягодиц и снова опускался на песок к сидящим радом с девушками парням. Щека к щеке они сидели здесь, девушка, кивающая в такт диско-музыки, и юноша, нажимающий на кнопки своего электронного футбола. В темноте туннеля поезд въехал на станцию «Термини».
Я стоял перед освещенным высоко висящими голыми лампочками прилавком с фруктами на площади Чинкваченто и рассматривал пирамидки красной с черными семечками вырезанной арбузной мякоти, сложенные горками ананасы, мякоть кокосов в мисках. Я слушал арабскую музыку. Верблюды стояли на коленях перед богато украшенным цветами алтарем Тела Христова. Церковные нищие сновали по улицам, играя на свирелях. На газоне на площади Чинкваченто сидели голодающие из Африки. Они ели пиццу и тут же мочились, затем, когда опустилась ночь и роса, спали, завернувшись в лохмотья, пока не были разбужены карабинерами и их собаками. Расхаживая взад-вперед, пара трансвеститов нервно цокала высокими каблуками
