Кладбище мертвых апельсинов

Из классной комнаты общества Данте Алигьери в Риме я увидел в окне противоположного дома двух белых павлинов, качая головами, ходящими взад-вперед по гостиной, как раз когда учительница итальянского спрашивала у одной из учениц: «Ti piace Venezia!», и девушка испуганно отвечала: «Si, Venezia ebella!» Я и Карло шли по Венеции из одного зала для прощания в другой, чтобы посмотреть на выставленных там в открытых гробах покойников. Едва мы ступили на территорию больницы, где в первом этаже, рядом с Каналом, чтобы быстрее было доставлять покойников речным трамваем на кладбище Сан- Микеле, располагался зал прощания, нам в нос ударил трупный запах. Мертвец был обряжен в фиолетовый шелк. Кончик его носа и ногти уже посинели. Его щеки ввалились и стали похожи на те золотые тарелки, на которые священник кладет Тело Христово, облатки с отпечатками пальцев римского папы, а затем сует ее меж синюшных губ умирающего во время агонии. Служащий морга с помощью сварочного аппарата запаивает цинковый гроб, который, как матрешка, вставляется в деревянный. Родственники прикасались к разлагающейся плоти умершего, оплакивая и свою собственную несчастную долю. Если бы покойник мог разнять свои сложенные как для молитвы руки – ведь в действительности никто не знает, хотел ли он, чтобы его руки были сложены в последней молитве – и схватить того, кто оплакивает самого себя, а вовсе не его, и в наказание за это потащить его за собой в гроб, прежде чем венецианский могильщик запаяет его в гроб! Но он лежит в гробу совершенно беспомощный и не способен отогнать от себя даже обсевших его мух. Здесь, где мертвая плоть, здесь же и паразиты, где паразиты, там и я. Я поднял клочки фотопортретов, сделанных венецианским юношей на центральном вокзале, а потом разорванных и брошенных перед Canale Grande, и наклеил их в мою записную книжку. Затем я пошел в кино, еще раз посмотрел феллиниевский «Сатирикон». Я снял туфли, совершенно промокшие из-за наводнения в Венеции, положил носки на горячую батарею, задрал голые влажные ноги на мягкую обивку откидного кресла и уставился на экран.

Римские уличные мальчишки, прислонившись к каменным столбам на площади Фирдоуси, держали в руках мертвых ящериц.

Мой брат рассказывал, что наша покойная бабушка была положена в гроб не в той комнате, где умерла, а ее тело было завернуто отцом и служителем морга Штимникером в одеяло и перенесено из комнаты, где она умерла, по лестнице в шестнадцать ступеней в прокуренную комнату работников, из которой всех удалили, и именно там, а не в комнате, где она умерла, как я много раз описывал, ее положили в гроб и в гробу снесли вниз по лестнице в шестнадцать ступеней. Кого из нас, детей, ночами не накрывали этим одеялом, в которое заворачивали мертвое тело нашей бабушки, ночами, когда было холодно и снежинки заметали окна? Кроме того, я лишь недавно узнал, что, по слухам, Якоб в одной пижаме повесился рядом с Робертом в сарае священника.

В память о молодом батраке, который несколько лет работал на его дворе, мой отец взял две окровавленные свиные отбивные из своей бухгалтерской книги и, идя по заснеженному двору к хлеву, бормотал себе под нос: «Он был хороший работник!» В хлеву он подошел к тельной корове и дал ей полизать кровавые свиные отбивные. Проснувшись, я кратко записал этот сон и, перед тем как снова заснуть, я услышал над Римом вороний грай. Не вызван ли этот сон мозолями на пятках, которые я несколько дней назад натер жесткой кожей моих новых туфель и теперь вынужден был каждый день смазывать противовоспалительной мазью и заклеивать пластырем? Не были ли две мои кровавые мозоли на пятках двумя окровавленными свиными отбивными, которые он странным образом вынимал не из холодильника, а из своей бухгалтерской книги?

Так как после самоубийства их тела не были найдены, могильщики похоронили их заграничные паспорта и поставили над могильными холмами деревянные кресты, на которых было написано: «Здесь покоятся удостоверения личности Якоба и Роберта!»

В дождливый день, когда множество людей прятались от непогоды в метро и полиция заглянула в здание вокзала, бездомные, словно испуганные куры, двигались по залам вокзала Термини, а затем из теплых залов вокзала кинулись в холодное одноэтажное здание метро. Вытянув свободную руку навстречу прохожим и прося милостыню в тон звука своих четок, ярко одетая цыганка кормила грудью ребенка, который тянул ее сосок и одновременно широко растопыривал пальчики правой руки. Ногти у него были длинные и грязные. Красивый высокий сорокалетний уроженец Ямайки с многочисленными косичками- дредами, у которого не было пальцев на ногах, опираясь на палку, гордо прошел на своих слоновьих ногах по площади Чинкваченто, сел в углу душного, пропахшего мочой зала метро и, окруженный солдатами и полицейскими, стал барабанить в кокосовый орех. Как только на площади перед станцией метро ко мне подошла цыганка и, схватив мою руку, предложила погадать, я буквально шарахнулся от нее в сторону и заспешил дальше. Ее двухлетний, одетый в лохмотья ребенок сидел у стены и играл с двумя белыми, блестящими в свете привокзальных фонарей столировыми монетами. Молодой военный с такой набожной почтительностью нес в руках свою фуражку, что, когда я, оторвав взгляд от книги, посмотрел на него, мне сначала показалось, что это зеленая дароносица, в центре которой вместо облатки военная кокарда. Множество молодых людей без дела слонялись по залу метро, кто-то лежал на спине, кто-то на животе, кто-то прислонился к грязным стенам или, мотаясь, как пьяный, бродил вверх-вниз по каменным лестницам. Я не хотел возвращаться домой раньше полуночи, так как Леонтина Фэншоу сказала буквально, что теперь, когда в ее квартире поселился жилец, вся ее Sexlife, как она выразилась, протекает вне дома. Возможно, она позвонила между делом какому-то римлянину, который охотно с ней спит, но только если может одновременно смотреть телевизор. «Вместо этого он смотрит мне в лицо!» – кричит синьора. Бездомная женщина, прислонившись к стене, пыталась консервным ножом открыть банку печеночного паштета, но затем взяла нож и с его помощью выковыряла содержимое банки через маленький разрез. Грязный десятилетний мальчишка причесывал перед зеркалом кабинки моментальной фотографии свои длинные черные сальные волосы, испробовав при этом множество причесок. Затем он внимательно осмотрел расческу на наличие волос и вшей и снова повернулся затылком к своим бездельничавшим на лестнице друзьям. Будто всходя на эшафот и ожидая только падающего сверху со свистом ножа, мужчина склонил голову над раковиной парикмахерской. Женщина смела множество лежащих под разными креслами локонов всех цветов в кучу и, подтолкнув ее ногой в совок, отправила в черный полупустой мешок для мусора с изображением Колизея. Трое одетых в коричневую форму солдат, прежде чем прокомпостировать свои билеты, с испугом и в то же время не отрывая глаз смотрели на женщину, которая, не стесняясь людей, сняла трусы, присела прямо в зале метро, с шумом помочилась на каменный пол, так что теплая моча потекла по босым пальцам ее ног и ступням. Девушка-бродяжка, у которой не было нижних зубов, держа во рту сигарету, одновременно причесывалась перед зеркалом кабины моментальной фотографии. На влажной жвачке отпечатывались следы и двух верхних зубов, и десен верхней челюсти. Засовывая расческу в карман брюк, она, чтобы привлечь к себе внимание сидящих, входящих и выходящих из метро пассажиров, несколько раз упала, покатилась по каменным плитам пола, встала и, смеясь, снова рухнула как подкошенная, когда в метро вошла женщина с пластиковой сумкой с надписью «Citu del sole». За окном фотоувеличительного аппарата я увидел цветную фотографию ребенка, удивительно похожего на недавно похищенную в Риме девушку. Однако, одновременно с жадностью поглощая подробности историй и лиц, я не мог обнаружить связь между похищенной девушкой и портретом девушки под стеклом фотоувеличительного аппарата. Однорукий гитарист разбил о каменный пол метро прямо перед пятьюдесятью стоящими перед ним людьми полную бутылку вина, когда его игре и пению стал упорно мешать пьяный нищий. Уже пару месяцев перед остекленной станцией метро по многу часов подряд взад-вперед непрерывно ходит лысеющий длинноволосый мужчина, а затем он ложится и по полдня спит прямо на каменном полу перед стеклянной стеной. Я часто блуждаю в лабиринте станции метро «Термини» или сажусь в поезд, чтобы пересечь под землей Рим и добраться до находящихся над моей головой его дворцов, его кардиналов и епископов, цыганок, трансвеститов и уличных мальчишек. Часами, живо жестикулируя, я брожу, закатав брюки, по морскому берегу вдоль Остии, а морские волны массируют мои икры. Кому из вас выпадало счастье иметь слушателями обитателей моря? Иногда, желая отдохнуть от моих долгих созерцательных прогулок по залам