1.
Сын писал редко, но в остальном не халтурил — конверты распирало от бумаги, старик брал почту, как добычу, выглядывал — не мелькнут ли среди газет знакомые синие чернила. Потом шел в комнату, к любимому креслу, незамужняя дочь Олеся, закинув кошку на плечо, как воротник, включала низко висящую лампу.
Две Алешкиных фотографии — пухлая младенческая и совсем недавно сделанная, цветная, на фоне только что купленной машины — должны были присутствовать при чтении: так хотелось старику. После каждой прочитанной строчки он смотрел то на щекастого малыша в ползунках, то на взрослого, рослого парня — и Олеся, зная эту его привычку, тоже вглядывались в снимки, засмотренные, будто старые иконы.
“Странно, — думала в такие минуты Олеся, — старые фотографии выглядят темными и грустными, а нынешние — цветными, праздничными. Но ведь на самом деле это в детстве все было цветным и праздничным, а теперь поблекло и выцвело.... Фотографии врут так же, как врут люди”.
Кошка пригревалась на коленях, засыпала, старик громко и четко — как на уроке, думала Олеся, — читал Алешкино письмо. Незначительные, мелкие новости — был на рыбалке, затеял мелкий ремонт в саду, помогал другу продать гараж — старик переосмыслял подробно и старательно, даже краткую сводку погоды, которую Алешка приводил в каждом письме, старик обязательно обсуждал с дочерью, и Олеся раздражалась — ну какое ей дело до погоды в чужом, далеком Хабаровске?
...Алешка остался в Хабаровске сразу после дембеля — познакомился с девушкой, влюбился, женился, все как обычно. Обычно для всех, кроме Олеси — она так и не смогла понять, как это совершенно незнакомые люди начинают вдруг спать в одной постели. Олеся не представляла себе, ради кого и чего она сможет однажды это сделать — и поскольку желающих разубедить ее в особом изобилии не было, со временем и мысли эти отпали сами собой. Старая дева, так старая дева, подумаешь. Зато — отличный специалист, ветеринар, к которому выстраиваются очереди напуганных хозяев. Телефонный номер Олеси еще с советских времен передавали друг другу, как великую ценность.
Животных Олеся любила с детства, это с людьми у нее не складывалось — исключением был только папа с его нежным, больным сердцем. Родители Олеси и Алешка сильно рисковали и в том, и в другом случае — но дети получились замечательные, и с сердцем ни у сына, ни у дочери не было проблем. Олеся всегда думала о папе с мучительной нежностью, с исступленным, почти что материнским чувством — иногда ей казалось, что она и замуж не захотела выходить только для того, чтобы всегда быть рядом с отцом. А он, отец, всегда выделял Алешку. Олеся давно отучилась обижаться и ревновать — отцы всегда любят сыновей, и разве можно не любить Алешку? Бледная, некрасивая, тощая дочка — “негладкая”, как говорят на Украине, и яркий, солнечный сын, гордиться которым смог бы даже самый большой мизантроп на свете. Яичница и Божий Дар. Олеся никогда не пыталась соперничать с братом, ей хватало мелких крох со стола семейной любви, и потом, у нее всегда были животные, любившие ее так сильно и преданно, как людям и не снилось.
И сама она не могла пройти мимо дворовой кошки с пораненной лапой, мимо старенькой собаки, трясущейся от холода в подъезде, мимо голубя с подбитым крылом. Программы о животных, которые Олеся привыкла смотреть по вечерам, заставляли ее рыдать в голос — особенно тот фильм о пингвинах, где мамаша оплакивает замерзшего в снегу птенца, а потом дерется с другой самкой, отнимая ее детеныша.
— Олеся, успокойся, — говорил папа, — это всего лишь природа. Люди относятся друг к другу гораздо хуже, я тебя уверяю.
Все школьные годы Олеся мечтала о домашнем питомце, просила собаку, но родители разрешили только рыбок — и еще попугайчика, и черепаху под твердым, каменным панцирем. Еще Алешка притащил однажды от школьного друга хомячиху, та оказалась на сносях, и ее розовое потомство сидело потом в банке, набитой ватками, а после разбежалось по всему дому — вся семья отлавливала грызунов. Школа юннатов, ветеринарное училище, клиника — Олеся всегда знала, что будет главным в ее жизни, и она была благодарна отцу, что он ни разу не попытался высмеять ее любовь к животным — хоть никогда и не пытался ее понять. Сейчас, без малого в сорок лет, Олеся думала иначе — отцу было все равно, чем она станет заниматься, всерьез он волновался в своей жизни только за одного человека — Алешку. После смерти жены старик смог прийти в себя только благодаря сыну — он всегда так говорил, и Олеся старалась не думать о том, что ей почему-то обидно слышать эти слова. Да, Алешка сильно поддержал всех тогда, приехал из своего Хабаровска вместе с женой, “всё полностью взял на себя”, — говорил отец. Да, но ведь Алешка потом уехал, а Олеся осталась с папой, утешала его, готовила еду — даже мясо, которое сама не ела уже много лет (еще в детстве увидела однажды, как мама разделывает курицу, и с тех пор не могла в рот взять ничего из того, что было когда-то живым). Она ходила с отцом на кладбище, она покупала ему лекарства, она была его руками, глазами, ногами и кошельком — а вот сердцем его был Алешка, и с этим ничего нельзя было поделать.
— Ты когда замуж выйдешь? — в шутку спрашивал отец, и Олеся в тон ему отвечала — завтра! При этом думала, что муж ей в принципе не нужен — как не нужно новое зимнее пальто, зачем, если ей и в пуховике тепло? Телесные радости безотказно и быстро обеспечивал душ с гибким шлангом, деньги она худо-бедно зарабатывала. А зачем еще нужен муж? Чтобы полочку прибить? Так Олеся сама все умеет, у нее руки растут правильно — этот факт озвучила еще учительница труда в средней школе.
— А внука мне когда родишь? — любопытствовал отец, без особого, впрочем, интереса любопытствовал — и так, оказывается, бывает. Тут Олесе приходилось выстраивать куда более продуманную аргументацию, мысленную, но стройную, как ряд новеньких карандашей в коробке. Отцу-то хватало виноватой улыбки и обиженного: “Ну, папа...” Олеся не хотела детей, она много раз видела, как мучаются животные со своим потомством, и как тяжело они им достаются. Человеческие дети вгоняли ее в ужас и панику — неведомые, жестокие существа. Соседского мальчишку, который тушил спички о бок одичавшей от боли собаки, Олеся лично, за руку, оттащила в милицию — рука ныла потом несколько дней, а мальчишка написал на Олесиной двери ругательство, совершенно в ее случае неоправданное. Нет, внуков от нее папе было не дождаться — вот если только взять еще одного кота... А у Алешки была девочка, дочка Юляша, фотографиями ее заставлен весь дом — Юляша в пеленках, Юляша на утреннике, Юляша с папой на море... Отец видел в девочке явное сходство с Алешкой, но Олеся считала, он выдумывает — Юляша была словно срисована с Алешкиной жены Маши: луноликая, испуганно распахнутые черные глаза и легкая, красивая сутулость. Юляша присылала рисунки — “дарагому дедушки от Юляши 5 лет”: дистрофичные медведи и кошки с длинными мушкетерскими усами.
В тот день Олеся возвращалась из клиники позднее обычного — уже после шести привезли больную догиню, здоровенную мраморную красавицу — как водится, с пищевым отравлением. Олеся от души отругала хозяйку, потом подробно объяснила, как нужно лечить собаку. Заведут животное и даже не пытаются содержать его правильно — кормят чем попало. Догинина хозяйка, например, додумалась давать псине шоколадные конфеты. “Она их так любит!” Олеся все еще дрожала от ярости, хотя и догиня, и ее хозяйка давным-давно покинули кабинет. Мало того, что такая дурища, так еще и задержала Олесю больше чем на час — а еще надо зайти в аптеку. К счастью, рядом с клиникой есть круглосуточная.
Дверь в аптеку была распахнута, прямо у входа пищал и извивался пластиковый пакет с рекламой универсама “Наша марка”. Олеся наклонилась над пакетом и — так и есть — увидела кучку крохотных телец. Новорожденные котята, слепые и одуревшие от холода, бились в мешке, как птицы в клетке; пакет задубел от мороза. Олеся взяла “котов в мешке”, поднесла к аптекарше — та спряталась за стеклом, как будто это был щит.
— А я что могу сделать? Принесли, подбросили.
Олеся понимала, что аптекарша права — и все равно злилась и на нее, и на того бессердечного гада, что притащил малышей в аптеку — рассчитывал, наверное, что у кого-нибудь сердце дрогнет, да только что толку в этих содроганиях. Олеся злилась еще и на себя — она ничего не может сделать для этих несчастных созданий, дома — кот, неизвестно, как он отнесется к пришельцам, кроме того дома — папа...
— Как будто трудно было утопить, — пожала плечами аптекарша. Олеся процедила сквозь зубы названия лекарств, аптекарша подчеркнуто вежливо обслужила ее. Пакет извивался и голосил уже, кажется, из самых последних сил. Олеся заглянула внутрь и увидела, что один из котят больше не двигается
