Присаживайтесь здесь, у стойки, поболтаем. Горячего шоколада, кофе с пряностями? Ручка кофейной мельнички вращается с тихим скрипом. В пузатую тёмную джезву ложкой на длинной, тонкой, витой ручке кладу свежесмолотый кофе и, может быть — мёд, может — корицу, кардамон, или можно слегка присолить. Вам что больше по вкусу? Сегодня здесь малолюдно — вы да те двоё влюблённых в дальнем уголке, в нише, в зелёных бархатных креслах, придвинутых к овальному столику на кованых ножках, с мозаичной столешницей. Наша беседа вполголоса им не помешает. Ставлю на стойку блюдце и чашку — блёклые розы и ленты на кремовом нежном фарфоре. Хотите пирожное? Да-да, разыскивала все эти мелочи по блошиным рынкам, по крохотным неприметным магазинчикам — дагерротипы, исправный граммофон, пластинки к нему. Кресла плетёные, бархатные диванчики, подушки и валики. Посуду — истончившиеся старинные чашки, бокалы дымчатого стекла, серебряные вилки. Розы и свечи привозят каждое утро, а пирожные и круассаны я заказываю в пекарне здесь по соседству, через два дома. Завтракая, можно пролистать газету, никаких плохих новостей, анонсы спектаклей, расписание фильмов и выставок, немного сплетен. По четвергам, вечерами, играет оркестр.
Улочка тихая, тупичком. На углу старуха держит шляпную лавку, от неё наискось кафе. Днями гарсон в длинном фартуке скучает в дверях, у белой рубахи закатаны рукава. Дальше дом, длинный, поветшавший, вывеска тусклым золотом и вовсе никакого над дверью нет фонаря. В зале диванчики потёртым бархатом обитые, медные гвоздики впились, держат пурпурную ткань. Вечерами оркестрик — аккордеон, виолончель. дДевочки спускаются с этажей, ведут рукой по перилам — классические типажи. «Француженка» хрупкая, трогательная шейка, стрижечка, туфли на ломких золочёных каблучках. «Прекрасная еврейка»: газельи глаза, облако вьющих волос подхвачено лентой, тяжелые груди. «Турчанка» в шальварах. «Знойная негритянка» с дерзким ртом, с золотыми крупными кольцами в ушах, с жемчужиной в пупке. «Испанка» в монистах, с розой, пурпурной розой. Подают шампанское, икру. Зеркала над кроватями, узорчатое бельё, пологи, биде за ширмой, расчетная книжка заложена павлиньим пером. По вторникам закрыто — у девочек прогулка, парк, магазины, кино. А по выходным отпускаю к мессе.
Ольга Морозова
Эшвиш
Эшвиш, как обычно, пришел на работу без пяти девять. О такой работе мечтали многие — сидишь в теплом кабинете, от звонка до звонка, заполняешь карточки, заносишь в компьютер. А вечером домой. Красота. Не то, что за гроши рвать спину тяжелыми мешками или на ледяном ветру покрывать раствором новую кладку. Эшвиш сидел за столом и тупо разглядывал серый заоконный пейзаж — до начала рабочего дня было еще пять минут. Он всегда старался прийти пораньше, потому что за опоздания сурово штрафовали, и даже провели пару показательных увольнений. До сих пор Эшвишу удавалось не опаздывать. Поэтому никто на работе не догадывался, что ранние пробуждения для него являлись самым настоящим ужасом. И подвигом.
До самого рассвета Эшвиш мог делать все, что угодно. Единственное, чего он не мог — спать. К утру он задремывал, успевал увидеть во сне что-то высокое и летящее, но совсем скоро ему приходилось выдирать себя из теплой постели. Жизнь превращалась в ад каждое утро. И так было до самого вечера. Только когда в длинных офисных кабинетах загорались тусклые лампы, Эшвиш начинал себя хоть как-то чувствовать.
Сегодня предстоял день выплаты премий, а Эшвиш едва не опоздал. В прошлом месяце он проспал и пришел на работу в девять ноль пять. Премию ему тогда не дали. Эшвиш задумался о постели и быстро выпрямился. Не хватало еще заснуть…
У него был один секрет. Маленькая подушка, набитая сушеными травами, в нижнем ящике стола, закрытом на ключ. На ее атласной поверхности можно было выспаться буквально за четверть часа. Подушку ему когда-то подарила мама.
Она умерла восемь лет назад. Еще до того, как он стал взрослым и получил хорошую работу. Она не дожила до его совершеннолетия. И некому было рассказать ему в самый торжественный день, кто он такой и как ему следует жить дальше…
Эшвишу удалось сосредоточиться и нормально проработать до обеда. Когда все ушли в столовую, он аккуратно закрыл дверь и только было собрался прибегнуть к верному противо- (или за?) сонному средству, как вернулся коллега, забывший кошелек. Потом начали звонить все телефоны одновременно. Затем его вызвали к начальству — вручать премию. В общем, поспать так и не удалось… А вечером им объявили о неделе аврала — начиналась подготовка к ежегодной комиссии, работа без обеда.
Через четыре дня Эшвиш, как обычно, сидел за столом. Стояла серая дождливая погода. Люди работали, и только у него все валилось из рук. Он по-прежнему не мог уснуть ночью, а днем ему спать не давали. Чтобы развеяться, он подошел к окну. Встал, прижавшись лбом к стеклу, и смотрел, как летят вниз дождевые капли. Он вспомнил, как мама называла дождик — соннышко. Пробормотав что-то о проветривании помещений, Эшвиш открыл окно. В кабинет ворвались мокрые запахи и звуки будничного города.
Никто не заметил, как он ступил на широкий карниз. Постояв секунду, он повернулся направо и медленно пошел к углу дома. Там была глубокая ниша, защищенная от дождя. Он сел, подтянул ноги и закурил.
Заметили его исчезновение не сразу, а когда в кабинете стало холодно. Окно закрыли, мимолетно удивившись, куда подевался Эшвиш. Впрочем, все тут же забыли о нем — разбирали архивы, не до того… А он стянул пиджак, рубашку, накрылся ими и уснул. Ему снилась большая птица, парящая над городом…
Наступал вечер, дождь затих и Эшвиш проснулся от рева пожарных машин. Это кто-то из младших служащих, возвращаясь с поручения, заметил скрюченную фигурку в нише, а дежурная, перепугавшись, позвонила в пожарную охрану.
Когда Эшвиш понял, что сейчас к нему доберутся люди в ярко-желтых спецовках, он поморгал, выпрямился и шагнул в сторону от поднявшейся лестницы. Тело затекло, нога неуклюже поехала по скользкому карнизу…
Он летел вниз, медленно, как во сне. Мимо проскальзывали окна, освященные всеми оттенками желто-белого цвета, иногда попадались зеленые или синие. Мелькали удивленные или испуганные фигуры, застывшие в нелепых позах. Внизу ждал город — мокрый, встрепанный, покрытый серым асфальтом.
Эшвиш улыбнулся, распахнул руки, будто хотел обнять этот город, и плавно заскользил вниз — в сторону — вниз — в сторону… Он понял, что летит.
«Я — сова», — думал Эшвиш. — «Я — сова».
Лена Элтанг
le pepin
Он подошел ко мне в коридоре колледжа, на плече у него сидела морская свинка, глаза у обоих были голодные.
Ты, говорят, лофт на две
