букву «М». Хотели узнать, что такое мираж. Но то, что мы прочитали, не удовлетворило нас. То, что мы видели своими глазами, то, что чувствовали, было чем-то большим, чем сухое научное толкование оптического явления в атмосфере. И лишь недавно, перелистывая толковый словарь Даля, я нашел потрясающее своей точностью и выразительностью описание степной фата-морганы. Не могу удержаться, чтобы не привести его полностью.
«В южных и восточных степях, — сказано у Даля, — знойное и ясное лето рождает
Вот такое марево мы и видели тогда в степи.
Все время проселок, словно сговорившись с маревом, вел нас к воображаемой воде, запутанно и капризно петляя по степи. И от этого желание пить становилось все более и более нестерпимым.
Лишь в полдень агитбригада набрела на маленький чабанский хуторок — кошару с колодцем. Такое странное и громоздкое техническое сооружение, как тот колодец, теперь, наверное, нигде не увидишь. Напротив колодезного сруба на высокую, поставленную вертикально деревянную ось был нанизан огромный деревянный барабан. Когда он вращался, одна бадья спускалась вниз, другая с водой поднималась вверх. Рядом со срубом стоял большущий чан, к нему примыкала длинная колода для водопоя, которую можно было по мере надобности наполнять водой из чана.
Мы еще издали услышали, как скрипит несмазанная ось барабана. Нам этот скрип показался сладчайшей музыкой, возвещавшей о спасительной воде.
По вытоптанному кругу, вращая барабан, ходила мохноногая худая лошаденка какой-то неопределенной масти. Млея от жары, она совершала круг за кругом, словно во сне. Немощные ее ноги то и дело подгибались, и казалось, что, закружившись до бесчувствия, она вот-вот упадет. Но от головокружения ее спасали шоры, надвинутые на глаза. А от солнечного удара (степное солнце нередко валит с ног даже могучих волов) ее спасала широкополая соломенная шляпа — бриль с прорезями для ушей. Такая же шляпа, только, конечно, без прорезей, была на пареньке, который хозяйничал у колодца. Из-под бриля у него свисал на лоб мокрый рыжий чуб. И сатиновая рубаха на парне тоже была мокрая. Наверное, он только что облился холодной водой.
Мы поздоровались с пареньком. Ему было на вид лет пятнадцать, но на наше приветствие он ответил степенно, по-взрослому. Хотя всем нам очень хотелось пить, мы не сказали об этом пареньку, постыдились обнаружить перед ним свою слабость. И правильно сделали. Хозяин степного колодца и так рассматривал нас без особого восхищения, должно быть, вид у нас был не очень героический.
— Качаешь? — спросил у него Яков.
— Качаю. Сейчас отару пригонят. А вы с города?
— Да, мы джанкойцы, — сказал Яков.
— По вас видать, что городские. А курить у вас нема?
Стащенюк дал ему папироску. Парень закурил, сплюнул сквозь зубы и, насладившись первыми затяжками, одобрительно произнес:
— Хорош табачок!
Было слышно, как выплескивалась вода из идущей сверху бадьи. Медленно продолжала шагать по своему заколдованному кругу отрешенная от жизни лошаденка. Медленно вращался барабан…
— Далеко идете? — спросил паренек.
— В колхоз «Победа пролетариата».
— Знаю. Ихние пролетарские отары туточки, рядом с нашими ходят. — И снисходительно разрешил: — Ну что ж, шагайте.
— Напиться у тебя можно? — спросил Яков.
— А мне что. Пейте. Только от нашей воды с непривычки пузо пухнет.
— Не страшно. Можно из чана?
— В чану теплая. Я только начал качать.
Над колодезным срубом вспыхнул холодный серебристый огонь — вода!
— Стоп! — скомандовал паренек своей лошаденке, и она покорно остановилась.
Кто-то из нас помог степному водоливу поставить бадью на землю. И хотя Яков оказался рядом с бадьей, не стал пить первым. Только провел мокрой рукой по губам и сказал:
— Пейте, ребята… Но не очень…
Он не договорил, но мы хорошо его поняли. Яков беспокоился о престиже агитбригады. Степняк всегда приметит, как ты ешь или пьешь. Обнаружит торопливую жадность — не будет тебе уважения.
Напившись последним, Яков солидно заключил:
— Ну и водичка… Хуже, наверное, не бывает…
— Не бывает, — согласился паренек.
Вода действительно была отвратительной — горько-соленой, с привкусом тухлого яйца.
— Как ее только ваши овцы пьют, — продолжал Яков.
— И овечки пьют, и люди. Какая есть, такую и пьем. Вы вот, городские, видать, подкованные. Скажите, когда у нас в степу артезаны начнут бурить?
— Артезианские колодцы? — спросил Яков.
— Ну да, колодцы. В артезанах вода вкусная. Артезанская вода, как городское ситро.
— Думаешь, мы каждый день ситро пьем?
— Не знаю. Про вас не знаю. Только в городе вода что надо. Я на станции был, повернешь кран, и пей без сахара. А у нас… Вы сами пробовали. Нашей воде и сахар не поможет.
— Скоро и у вас будет хорошая вода, — сказал Чапичев.
— Скоро, — паренек усмехнулся. — Какие вы все скорые. А ты знаешь, сколько стоит пробить артезан?
— Нет, не интересовался.
— Мильён…
— Загибаешь.
— Истинную правду говорю. Один артезан мильён стоит. А нам их тут в степу тыщу надо пробить. Вот и считай, сколько это мильёнов. Посчитать, конечно, можно, да где их возьмешь. У нас их нема. Мы покеда счет на копейки ведем — только-только жить начали. Мильёны, они в городе. Нам их не дадут.
— Дадут, — сказал Яков. — Я, конечно, не наркомфин, но на такое дело обязательно дадут.
— Дадут, как же, держи карман шире. Покеда не видно, чтобы нам давали. Покеда с нас берут. Только и слышишь: давай, давай.
— А ты, видать, бойкий, — неодобрительно посмотрел на собеседника Яков.
— Чего говоришь?
— На язык, говорю, бойкий.
— Да, бойкий. Я боевой. Первым тут у нас в колхоз поступил. И в комсомольцы скоро запишусь.
— А примут? — поинтересовался Яков.
— Меня?
— Тебя.
— Почему не примут?
— Кулацкие песенки про город поешь, потому и не примут.
— А ты кулака видел?
— Видел.
— А сам на кулака когда-нибудь горбил?
