Зато нас все больше и больше. Усек? Тут главное — престиж науки, а что мы… — Петр опять засмеялся: — Нет, квартиру я, наверно, получу.
Но к Андрею уже не возвращалась веселость.
Андрей, повесив на вешалку плащ, увидел у стены плетеные соломенные шлепанцы и понял, что надо снимать ботинки — здесь берегут паркет. «Как в больнице у Петра», — подумалось невольно Андрею.
А Сергей Сергеевич Волоков, в мягкой бархатной куртке, раскрасневшийся, улыбающийся, стоя рядом, говорил:
— Сейчас у нас в гостях, знаете, приятный человек. Это хорошо, что я могу вас с ним познакомить. — Он засмеялся. — Будет с кем поспорить.
Андрея опечалила эта новость, что он должен будет ещё с кем-то познакомиться.
— Я ненадолго к вам, Сергей Сергеевич. Меня дома ждут.
— Надеюсь, свои? Кто вас ждет?
— Тетка.
— Ну, тетка подождет немного.
Андрей наврал — тетка его не ждала, она в Черемушках, но уж очень не хотелось тут задерживаться.
Они вошли в большую комнату с круглым столом посреди. Люстра, стулья, диван у стены, пианино, даже офорты и акварели на стенах. Живут же люди.
Навстречу поднялся большеголовый седовласый человек с крутым, совершенно гладким, будто полированным лбом. Подбородок мягкий, но резко обозначенный, тяжелые руки. Андрей понял, что это и есть отец Волокова Сергей Митрофанович. Сходства с сыном никакого, может, лишь чуть угадывалось общее в глазах.
Рукопожатие крепкое, мужское.
— Здравствуйте. Проходите. Познакомьтесь с моим другом — Викуловым Феликсом Егоровичем. Ему рассказывал о вас мой сын.
Человек с довольно густой черной гривой на голове, сидящий спиной к Андрею, поднялся из-за стола и обернулся. У него была короткая полуседая борода и густые бакенбарды.
Андрей представился. Он сразу решил снять напряжение шуткой. Но смущенный тем, что два пожилых человека приветствуют его стоя, не мог найти нужной фразы и сказал, как ему показалось, глупость:
— Извините гостя, заранее обреченного на молчание.
— На молчание? — Викулов вскинул свои брови и глянул на Сергея Митрофановича.
А тот переспросил:
— Почему на молчание, Андрей Андреевич?
Ответить Андрею не дал Волоков-сын.
— Отец, Андрей Андреевич очень скромный человек. Но между тем великолепный оратор и полемист. — Он засмеялся. — Так что не давайте ему молчать.
Все сели. Вошла домработница, полная пожилая женщина с усталым лицом и ленивыми движениями. Она молча поставила перед Андреем чайный прибор и молча вышла.
Все здесь Андрея поражало, — и чайный сервиз, привезенный, видимо, из-за границы или купленный в магазине старинного фарфора, и люстра, и сам стол из красного дерева, за которым они сидели, — словом, все-все, и сам даже хозяин дома — грузный степенный, столь необычный в среде исхудалых людей послевоенного поколения, и его гость с бородкой, сытый, красиво одетый, с холеными руками, которые буйно заросли волосами чуть ли не до самых косточек.
Андрей слыхал от Петра, что Сергей Митрофанович Волоков как ученый несколько лет то ли стажировался в Америке, то ли где-то там работал по личному заданию Сталина. «Но ведь не привез же он все свое имущество из-за океана, — думал Андрей. — Скорее всего, приобрел здесь за крупные деньги».
Мысль о крупных деньгах все чаще и чаще в последнее время приходила Андрею в голову. Деньги становились главным мерилом послевоенной жизни. За долгие годы войны он отвык думать вообще о деньгах, жил как все в армии с понятием — «положено, не положено», то есть одевало чем положено и кормило как положено государство, его солдатский труд никак не оценивался в денежном выражении. А теперь всюду только и разговор, что о достатке, о зарплате — дико как-то.
Андрей пил чай молча и все молчали несколько минут. Первым не выдержал паузу Феликс Егорович. Оторвавшись от своей чашки, он пригладил волосатой рукой свою полуседую бородку и сказал:
— Ну вот, и в самом деле — гость приговорил себя к молчанию. — Он посмотрел на Андрея. — А между тем, мы говорили тут о вас накануне вашего появления. Вы ведь фронтовик, основа нашего государства. Ваш девиз — бурная деятельность. И ещё добавлю — мечтания.
Феликс Егорович не в ладах был, видимо, со своей бородой — он постоянно её разглаживал, а она все топорщилась. — Не устали, значит, мечтать? — Феликс Егорович обернулся в сторону Волокова-отца. — Вы слыхали, Сергей Митрофанович, не устали?
Не переставая барабанить пальцами по столу, Волоков-отец кивнул в ответ головой, и наконец заговорил:
— Это хорошо — мечтать. Но о чем? Для науки это очень важный вопрос. Он помолчал. Положил свою тяжелую ладонь на тетрадку Андрея.
— Не скрою — это похвально, — произнес профессор, показав на тетрадь. Он сухо посмотрел на Андрея. — Вы вторгаетесь во все сферы науки. Вот, в частности. — Он неприятно усмехнулся. — Даже, простите, проблема рака вас не очень смутила. — Опять усмехнулся. — Нет, нет, я вовсе не шучу. Вы утверждаете, что проблема асбеста, особо опасна для раковых заболеваний… Любопытно. Весьма. Оказывается, рак — остатки некогда живых существ, существовавших в бескислородной атмосфере. Значит, пишете вы, рак в организме можно уничтожить, создав вокруг него кислородную ловушку. Так ведь?
— Я лишь предположил, — давясь собственным голосом, возразил Андрей.
— Я понимаю, дорогой. Но вам следует знать, что и этот вариант уже рассматривался наукой…
Звон в ушах не прекращался, и когда за столом затихли, а Сергей Волоков вновь принялся разливать чай, Сергей Митрофанович снова стал барабанить пальцами по столу, как-то неприятно, отталкивающе улыбался:
— Вы торопитесь, молодой человек, во всем разобраться. В науке это самый большой грех…
Андрей уже не помнит — с кем и как попрощался. Только одно слово все ещё звенело в ушах — «Спасибо».
Дорогой вспомнилась фраза Петра: «Дилетанты это воздух, которым мы дышим. — Петр смеялся. — Понимаешь, мы умеем плавать, а вы умеете нырять».
Горели редкие тускло освещающие аллею фонари. Со стороны детской площадки, отгороженной от аллеи высоким кустарником, доносилось ребячье разноголосье. Значит, время не позднее, — понял Андрей. Да и куда ему вообще торопиться?
Впереди шла девушка, вся в белом, спортсменка, что ли.
В кармане плаща была тетрадка, которую ему вернули, пожелав неторопливого упорства.
Андрей уже твердо знал, что никогда не покажет кому-либо свой опус. Идя по бульвару, он ловил себя на этой упрямо возвращающейся к нему мысли, что не отдаст — вот и все, нечего тут объяснять.
После тридцати — человек, конечно, не кончается, его ждет впереди ещё много дел и ошибок. Но надо — жить, то есть дышать полной грудью и делать реальное дело, а не разыскивать заросшие бурьяном тропинки, по которым ты лишь мысленно бегал в годы бесплодных юношеских мечтаней. Бери груз по плечу. А в гении — поздно.
— Поздно! — вслух, громко произнес Андрей, так что девушка в белом обернулась.
Он увидел на газоне возле старого дерева новенькую зеленого цвета урну. Резко свернул с аллеи, подошел к урне и вынул из кармана тетрадку. Спокойно, не торопясь разорвал её пополам. Потом ещё пополам, и еще. Когда в урну посыпались клочки исписанной бумаги, он подумал: «Что я делаю?». Но
