Рамсес II Великий. Судьба фараона

на стройке, где успевали не только наслушаться брани от бригадира, но и узнать вкус плетки.

— Фараон не успел отдать приказ о начале строительства, как уже хочет, чтобы город был готов! — сказал однажды во время полуденного отдыха один бригадир другому.

Он стоял, опершись локтем о плохо отесанный гранитный блок, который, поставив недалеко от стройки, превратили в прилавок. За ним стояла женщина-техену. Бригадир потягивал из глиняной чаши пиво, а заедал его жареной рыбой и луком-пореем с растительным маслом; финиками он завершил свой обед. Его товарищ и собеседник делил с ним и этот стол, и скудную трапезу.

Устроившись тут и там между каменными блоками и мешками с песком и известью, перекусывали и рабочие — кто лепешкой с луком, кто вареными бобами; пили они пресную воду из сосудов. Инструменты валялись тут же — тесла, резцы, пилы, мастерки. И всюду мотки веревки — их хватило бы, чтобы достать луну из ее небесного жилища.

— Ну да, он приказал начать строительство всего несколько лет назад, — отозвался второй бригадир. — Но ему невдомек, как трудно найти рабочие руки. Маи, наверное, не осмеливается сказать ему правду.

— И все-таки Маи знает, что нужно четыре дня и трое рабочих, чтобы обтесать такой вот гранитный блок, а блоков этих на храм требуются многие сотни. Объясни он все как есть, может, фараон и поумерил бы свои желания.

— Никто не осмеливается перечить фараону, но все ругают нас за то, что работы выполняются слишком медленно.

Собеседник его передернул плечами.

— А такие, как этот Пентаур, который разбогател, превознеся до небес военные подвиги своего повелителя, живут себе преспокойно в Пер-Рамсесе.

— Попридержи язык! Нас могут услышать.

— А ты читал эту поэму?

— Нет. Мне есть чем заняться. Хватит и того, что я видел ее автора.

И, подмигнув товарищу, бригадир схватил болтавшийся на веревке на груди свисток из бараньей косточки и трижды громко свистнул. Рассеявшиеся по стройке и ее окрестностям рабочие подняли головы и стали возвращаться к своим занятиям.

* * *

Спустя несколько дней в «Счастье Нефтис» — ночном кабачке, каких немало было в те времена в городах Нижнего и Верхнего Египта, даже недостроенных, таких как Пер-Рамсес, вечером случилось небольшое происшествие. Заведение, конечно, не было таким роскошным, как «Дворец Ихи» в Уасете, но и обитателей в Пер-Рамсесе было совсем немного, и жили они куда скромнее. Здесь не появлялись ни придворные, ни высокопоставленные чиновники, ни молодые мужчины из хороших семей, которым ночи казались слишком длинными, ни богатые провинциальные торговцы. Естественно, не было здесь и постоянных музыкантов с танцовщицами; в дни праздников владелец заведения приглашал трех музыкантов, играющих на лире, систре и дудке. Под эту музыку покачивали бедрами и кружились в танце несколько девушек — в основном юные техену, которые приходили, чтобы, заработав несколько медных колец, немного увеличить свое приданое, а иногда и свой живот. В обычные же дни клиенты устраивались за дюжиной столиков, чтобы поиграть в «собак и шакалов», в «мехен», или «змею», в шашки и кости на подставках из окрашенного дерева, потягивая при этом пальмовое или виноградное вино, пиво или хмельной мед. Некоторые обменивались сплетнями — что бы там ни говорили, мужчины предаются этому занятию с не меньшей страстью, чем женщины.

Так вот, однажды вечером в «Счастье Нефтис» вошел Пентаур и подсел за столик к бородатому мужчине, вероятнее всего, техену или апиру, поскольку мало кто из представителей этих племен подчинялся обычаям Та-Мери, предписывавшим всем мужчинам удалять волосы не только с лица, но и с тела. Пентаура хорошо знали в городе. В этот вечер он, как обычно, начал хвалиться своими заслугами, и нашлись те, кто охотно слушал его и кивал, рассчитывая на дармовое угощение.

Чуть позже в заведение вошел другой завсегдатай, из западной части города, где полным ходом шло строительство храма Амона; это был бригадир, напрямую подчинявшийся Маи. Звали его Птахмос. Все знали, что он не слишком разговорчив. Он присел за столик к мужчине, предложившему ему сыграть в «мехен». Скоро громкое краснобайство Пентаура стало его раздражать. Он бросил в сторону писца несколько суровых взглядов, но тот не обратил на это никакого внимания. Терпение Птахмоса лопнуло, и он встал, чтобы урезонить несносного болтуна:

— Не всем интересно слушать твои россказни, писец. Дай нашим ушам отдохнуть.

— Самая высокопоставленная особа в царстве дает сто золотых колец, чтобы меня послушать, невежа. А не нравится, иди себе, слушай молчание крыс!

— Да ты и крысам в подметки не годишься, пустомеля! Сам катись отсюда!

— Я — писец, особа, приближенная к государю, невежа! Хозяин, вышвырни-ка его за дверь!

Владелец заведения всполошился. Интуиция подсказывала ему, что Птахмос — не простой бригадир; с другой стороны, Пентаур был щедрым клиентом. Поэтому он предложил Птахмосу пересесть за другой столик, подальше от писца.

— Не знаю, как вы выносите болтовню этого словоплета! — воскликнул Птахмос, обращаясь к остальным посетителям.

— От него слишком много шума, это правда, — насмешливо заметил один клиент.

Другой сказал на это, что от Птахмоса шума еще больше.

— Перед вами писака, который заработал свое золото, рассказывая басни про то, как один человек перебил сотни тысяч врагов, — сорвался Птахмос.

— Ты подразумеваешь поэму, в которой я воздал должное его величеству, великолепному и вечносущему сыну Ра? — возмутился Пентаур. — Как ты смеешь оскорблять фараона?!

— При чем тут фараон? Мы говорим о том, кто спит с мужчинами и заработал очень много золота раболепной лестью! — воскликнул партнер Птахмоса по игре.

Посетители разделились на две группы и стали наседать друг на друга. Хозяин попытался вмешаться, крича, что закрывает свое заведение. Напрасный труд; потасовка завязалась на улице, правда, зачинщики ее отделались несколькими тумаками и сбитыми париками. Пентаур спасся бегством. Ка его повелителя, судя по всему, давно покинула его тело. Никто не сомневался, что в это заведение он больше не сунется.

Поле битвы осталось за Птахмосом. Его поступок вызвал восхищение у многих: еще бы, бросить вызов признанному любимцу фараона и обратить его в позорное бегство! Однако на следующий же день Маи вызвал его к себе и как следует отчитал. И все же управитель работ в Пер-Рамсесе не слишком усердствовал — он уважал своего бригадира за усердие и четкое выполнение указаний.

— Вы оба снискали покровительство нашего божественного монарха, поэтому должны по меньшей мере относиться друг к другу терпимо, — сказал Птахмосу Маи.

— Ты читал дифирамбы этого подхалима? — спросил у него бригадир.

Маи неохотно кивнул.

— Пентаур прославил подвиги нашего божественного монарха, — сказал он.

— Ты так думаешь? А по моему мнению, он выставил его на всеобщее посмешище.

Маи неодобрительно покачал головой, но Птахмоса это только раззадорило:

— Как человек в здравом уме может верить, что Рамсес один противостоял сотням тысяч врагов и, будучи один на своей колеснице, сражался с двумя тысячами пятьюстами колесницами противника? Сам-то он в это верит?

Растерявшийся Маи ответил после паузы:

— Друг мой, думай, что говоришь. Отголоски твоих речей могут достичь ушей нашего божественного монарха, и это добром не закончится.

Птахмос ответил на это мрачным взглядом.

* * *

Через несколько дней из Верхнего Египта прибыла новая партия гранитных блоков, поэтому большинство рабочих Пер-Рамсеса снова засучили рукава. Разгрузка судов, на которых прибыл камень, была делом нелегким: нужно было под каждый подсунуть веревки, потом втащить блок на стапеля, после чего