столкнуть по доскам на берег и погрузить на специальную платформу на колесах, которую воловья упряжка отвезет на стройку. Там зодчие обмеряли каждый блок, делали разметку и передавали каменотесам. Учитывая, что у причала стояло семнадцать груженных камнем барок, работы должно было хватить на много дней. За разгрузкой следили три бригадира, в числе которых был и Птахмос.
Стоял второй месяц сезона шему, и уже с раннего утра белесые от извести струйки пота змеились по коричневой коже рабочих. Воздух звенел от криков.
— Осторожнее, эта веревка перетерлась!
— Эй вы там, толкайте блок сюда!
Один из бригадиров, Шату, сопровождал свои приказы щелчками плетки, временами опускавшейся на спину рабочего, который, по его мнению, шевелился недостаточно быстро. У двух других бригадиров плетки тоже были, но пользовались они ими умеренно и обычно для острастки. Поведение Шату раздражало Птахмоса — эти бесконечные щелчки были сродни укусам слепня. Более того, временами плетка свистела над головой как самого Птахмоса, так и второго бригадира, молчаливого Рассана, который только весь сжимался. Менее терпеливый Птахмос еще утром предупредил грубияна:
— Поосторожнее с плеткой, Шату!
— Я тебя не трогал.
— Твое счастье, иначе ты отведал бы моей!
Шату в ответ смерил Птахмоса неприязненным взглядом и снова защелкал плеткой.
Потом произошел несчастный случай.
Плохо обтесанный блок покачнулся и свалился с досок, по которым двое рабочих стаскивали его на землю; когда он упал в воду, веревки натянулись и рабочие зашатались. Бригадиром бедняг был Шату. Он, казалось, потерял рассудок: изрыгая проклятия, набросился на своих подчиненных и стал яростно стегать их плеткой. Один рабочий повалился на землю под ударами, но бригадира это не остановило. Скоро на землю свалился и второй. Все работы прекратились. Рассан и Птахмос пару секунд смотрели на беснующегося Шату, потом Птахмос не выдержал:
— Прекрати! Ты забьешь их до смерти!
Но Шату его будто не слышал.
Тогда Птахмос перехватил его руку и вырвал плетку. Ярость Шату выросла вдвое. С перекошенным лицом, оскалившийся, он походил на бешеное животное. Рассан поспешил на помощь Птахмосу, который пытался удержать охваченного безумием бригадира. Шату вырвался и ударил Птахмоса кулаком. В ответ тот ударил его рукоятью плети по лицу. Шату потерял сознание и упал. Головой он ударился о ребро стоявшего тут же гранитного блока и повалился на землю рядом с избитыми им же рабочими, которые лежали с окровавленными спинами, но были живы. Кровь потекла изо рта Шату, но внезапно красная струйка иссякла. Рассан склонился над ним, приложил руку к груди, приподнял его руку — она упала, как плеть.
— Думаю, он мертв, — объявил Рассан.
— Нужно уведомить Маи, — сказал Птахмос.
Рабочие прибежали посмотреть на бригадира, любившего орудовать плеткой. Рассан с Птахмосом перенесли его тело в хибарку и позвали лекаря, чтобы он оказал помощь избитым рабочим.
— А вы возвращайтесь к работе! — приказал Птахмос остальным.
Большинство рабочих были из племени апиру — азиаты, традиционно приходившие в Нижний Египет в сезон шему пасти свои стада. Многие из них оставались в этих краях насовсем и, наравне с пленниками шардана и шасу, служили египетской короне живым инвентарем: их постоянно привлекали к строительным и иным работам, а платой была миска бобов в день. Поскольку они не поклонялись египетским богам, то зерно от храмов, как остальные жители, они не получали и жили тем, что охотились на дикую речную птицу и обрабатывали землю, выращивая чечевицу, бобы, лук, редис и салат.
— Хозяин, сегодня праздник! Ты освободил нас от этого палача, — сказал Птахмосу кто-то из рабочих.
— Нет. Возвращайтесь к работе, — спокойно сказал Птахмос. — Вас никто больше не будет бить.
— Хозяин, такая жизнь даже без порки хуже смерти, — сказал ему молодой мужчина, глядя прямо в глаза. — Разве ради смерти мы строим эти дворцы?
Такие речи попахивали мятежом; Птахмос ничего не ответил. Рабочие постепенно вернулись к своим занятиям, но было заметно, что никто особенно не старается. Лекарь обработал раны пострадавшим от плетки Шату, и еще двоим рабочим пришлось отлучиться, чтобы отвести избитых домой. Труп же Шату так и остался лежать в хибарке, и над ним уже начали роиться мухи.
Начальник работ Маи прибыл на место происшествия. Первым делом он допросил Птахмоса и Рассана, каждого в отдельности; их версии происшедшего полностью совпали. Потом настал черед рабочих. Их рассказы были более яркими; по их мнению, покойный бригадир был хуже дикого зверя. Осмотрев тело Шату и рану на его голове, Маи приказал отнести покойного к нему домой и уведомить охрану. Солнце клонилось к закату.
В «Счастье Нефтис» этим вечером было полно посетителей. Смерть бригадира Шату обросла невероятным количеством слухов. Одни завсегдатаи отстаивали версию о том, что убийца и убитый соперничали за благосклонность некоей девицы, другие выдвигали предположение, что Птахмос уличил Шату в растрате казенных средств.
Услышав об инциденте, Пентаур тоже явился в заведение и, пользуясь случаем, весьма нелестно отозвался о дерзком бригадире, который осмелился порицать его поэму:
— А вы еще слушали этого негодяя, который к тому же оказался убийцей!
Когда в заведение пришел Рассан, его природная сдержанность подверглась тяжелейшему испытанию.
— Если человек обращается с себе подобными как с животными, — взорвался он наконец, — то он и сам животное! Шату умер не от удара Птахмоса. Падая, он ударился головой о камень. Его убила Сехмет. Больше я ничего не скажу!
Эта короткая отповедь возымела моментальный эффект; болтуны приступили к обсуждению другой темы — являются ли апиру, шардана и шасу такими же представителями рода человеческого, как другие народы? И если да, то почему с ними так плохо обращаются? И Сехмет, богиня мести, встала бы на их защиту?
Глава 29
«Зачем столько храмов?»
Охрану Пер-Рамсеса не интересовали философские вопросы. Бригадир Шату умер в результате драки с бригадиром Птахмосом, и, поскольку закон есть закон, последний в ответе за содеянное. Его арестовали в собственном доме, на глазах у наложницы, на рассвете — в час, любимый блюстителями правопорядка во всем мире, и доставили в местное отделение Большого Дома (так назывался суд). Маи обратился к наместнику с просьбой освободить своего бригадира, напомнив, что последнего ему рекомендовал сам фараон, на что номарх заметил, что закон один для всех. И все же в Уасет отправили срочную депешу визирю Пасару с просьбой узнать мнение его величества об этом деле.
Оказавшись в одной камере с вором, Птахмос решил, что не станет, как любой другой, оказавшийся на его месте, предаваться отчаянию. Он замкнулся в высокомерной отчужденности и в конце концов заслужил чуть ли не рабское почтение со стороны своего сотоварища и даже самого тюремщика. Он знал, что о случившемся доложат Рамсесу — монарху, с которым они две-три ночи, будучи детьми, спали в одной постели; многие часы потратил он на размышления о том, какое решение примет этот герой, воспетый Пентауром столь высокопарно и нелепо.
К большому огорчению Маи, темпы разгрузки гранита значительно снизились, а потом и вовсе работы остановились, и ничего с этим нельзя было поделать — потеря двух бригадиров и двух рабочих сразу сказалась на продуктивности труда. Однако еще больше хлопот доставили бунтарские настроения рабочих. Они возмутились, узнав, что Птахмоса арестовали. Как же так? Того, кто заступился за их собратьев, защитил их от этого зверя бригадира, упрятали в тюрьму? Бригады Шату и Птахмоса покинули стройку в
