настолько разные, что вообще-то объединить их в одном литературном обзоре (если бы вдруг Бондаренко хоть раз таковой сделал) чрезвычайно трудно. Но… Бондаренко сумел преодолеть такую «незначительную» по нашим временам вещь как стилевое разнообразие именно потому, что обошелся без разговора о художественных мирах названных писателей. Но что же все-таки их объединяет в глазах критика? Именно «адское нашествие на Россию», преизобильно изображенное писателями, становится таким общим началом. Надо понимать так, что писатель «вскрывает» некие «язвы» действительности, обнаруживая врага и беса в русской жизни всюду: Сенчин в поколении 30-ти летних, Дегтев и Буйда — в тех, что постарше. Представителями «адских сил» выступают самые разные люди — бизнесмены и интеллектуалы, финансовая элита и отдельные сволочные личности. У либералов на заре их уверенного освоения литературного пространства, это называлось «ликвидаторским проектом», когда на смену бодрому советскому герою они привели в литературу жадных и мерзких старушек, жителей коммуналок, идиотов и пр., когда показывали «ужас повседневности» и результаты «нашествия на Россию тоталитарной идеологии». Не кажется ли читателю, что есть нечто общее между «старыми либералами» и «новыми левыми» не только в формулировках, но и в логике отношения к русской жизни? Сходство, несомненно, есть, тем более, что критик В. Бондаренко берет, действительно, писателей, ангажированных разным. Все-таки между В. Дегтевым и Р. Сенчиным есть разница в самом главном — в силе художественных дарований, в самой «тональности» прозы. Скучные и безидейные герои Сенчина рядом с энергичными и активными дегтевскимими выглядят старыми и усталыми («старыми мальчиками»). Тем не менее, все они представляют у критика «православную прозу». А критерием «православной прозы» выступает … «нечто неисправимо сатанинское». Замечательный критерий «православной прозы»! «Земля наша нынешняя, — пишет В. Бондаренко, — у всех авторов изображена как нечто адовое, нечто неисправимо сатанинское, и герои даже не знают, спасать ее надо, или наоборот, снести всю с лица вселенной, “махнуть хвостом кита-Вельзевула” и начинать все с новой попытки?» Никуда не денешься от родовых пятен — перед нами все то же революционерство, все тот же пафос «стирания с лица земли» самой уже земли, все та же тоска «по нулевому циклу» (голый человек на голой земле!). Только почему — то эти абсолютно радикальные намерения приписываются теперь к «православной составляющей» современной культуры, а писатели — к «нашему христианскому ряду»!
Здесь стоит остановиться. Проза, изображающая «нечто адовое», получает одобрение критики (речь идет не только о В. Бондаренко, Сенчина с его «правдой жизни», например, поддерживает критика самых разных поколений, в том числе и имеющих хорошую советскую выучку). Но почему же не продолжить ряд другими явлениями: разве не «нечто адовое» изображается в боевиках, в детективах, в «милицейских сериях» книжек и фильмов, в романах о тюрьмах и «обителях, ставшими застенком» — как у Баяна Ширянова, проводящего некие «параллели» между зеками (уголовниками в том числе) и монахами в романе «Монастырь»? Следовательно, если мы признаем «адово нашествие» главным критерием, то и все вышеозначенное стоит отнести по разряду «православной прозы». И море крови, и мат, и извращения. А уж тем более в «православную прозу» стоит записать всех создателей мистической продукции о ведьмах, вампирах и прочей нечисти, которая, как говорится, прямо указывает по какому она ведомству. Тут уж «адово нашествие» буквально себя являет во всем многообразии красочного исступления. Таким образом, или господин критик врет — или «адово нашествие» все-таки не годится в качестве критерия «православной прозы».
С другой стороны, «левая» критика все время оберегает себя от неких «чистых» (известная болезнь с эпохи Маяковского), которые возьмут, да и будут «выискивать излишнюю черноту в описаниях, излишнюю чувственность, языческий пантеизм», например, у Олега Павлова или Веры Галактионовой, определив этих писателей по ведомству «нечистых»! В общем, хочется и «грешные подробности человеческих страстей» сохранить и приумножить, и извернуться как-то так, чтобы эти самые «грешные подробности» и «человеческие страсти» читались ни много-ни мало как «эсхатологические небесные откровения». А если кто-то смеет не так читать (в частности, Проханова), если кто-то не видит у него «христианских пронзительных откровений», — тот исключается из круга ценителей «христианской темы». Зато в «круг» вводятся писатели, принадлежащие к «христианской гротескной альтернативноисторической литературе» (Мария Семенова, А. Бушков, Е. Чебалин, Ю. Никитин). И даже Дмитрий Емец, написавший Таню Гроттер, «какой-то стороной …входит в нашу новую православную волну литературы», а другой стороной в «сталинскую традицию» переписывания всяких там буржуазных буратин и алис на отечественный лад. Так выглядит еще один критерий «православной прозы», возникающий на пересечении гротеска, альтернативной истории и «сталинской традиции». Широк критерий — и так хочется его сузить.
В общем, «бьется о берег волна за волной», но почему-то последнюю волну решили назвать «православной». Вера Галактионова и Олег Павлов не случайно появились в этом списке — их художественная талантливость позволяет закрыть бреши и прорехи в собственных размышлениях критика о «православной прозе», ведь его «православный менталитет заставляет воспринимать любых героев с разным оттенком». Левая широта не знает нынче границ: даже «Дневники» С. Есина и автобиографическое повествование Л. Бородина «Без выбора» попали в разряд «новой православной прозы» (видно на том основании, что они написаны не стихами). Что ж, если в случае с называемым в этих же «христианских рядах» М. Елизаровым можно еще усомниться не бренд ли «христианский такой появился», то в случае с Есиным — критик был прямо-таки удивлен «детской прямолинейностью и заботливостью» автора «Дневников», десятилетиями вращающегося «в самых престижных кругах, переваривая их цинизм и равнодушие к миру». «Православный менталитет» — это вам не «чужой менталитет» всяких там постмодернистов! Тут ни-ни — муха не пролетит. Тут «русская расхлябанность и русская тяга к справедливости», как Маркс и Энгельс, слиты навсегда в крепчайшем сплаве.
А начало там, в революционном воодушевлении 20-х годов XX века, когда и в искусстве была объявлена «гражданская война» академическому старью, а ходить в кожанке означало принять стихию революции. «Левые» эстетики и практики тогда громко шумели.
Всем известно, что двадцатые годы были чудовищно антинациональны. Сегодня, правда, ощутимо некоторое влияние национальной идеологии на «левых патриотов». Увы, но при ближайшем рассмотрении закрадываются сомнения: а стоит ли идеология за терминологией? Как можно быть национально-мыслящим писателем и полностью отрицать государство, не видя за современным его состоянием исторической судьбы его? Как можно быть патриотом национальной культуры и защищать кислотные, растлевающие произведения Вик. Ерофеева и Вл. Сорокина — защищать даже ради «профессиональной солидарности» и боязни стеснений свободы писателей?!
Историческая судьба идеи народности (и, естественно, живой народности), которой так много сил отдали славянофилы, почвенники и русские корневые философы, проделавшая социальный путь от «правых» к «левым», сданная, по словам Н.П.Ильина, «силам революции» уже во второй половине XIX столетия, — судьба идеи народности на наших глазах претерпела еще одно изменение. Она была сдана еще один раз: народность у «новых левых», повторим, вытеснилась массовостью. Иваны Африкановичи, Иваны Денисовичи и Павлы Роговы превратились в современном «левом искусстве» в мстителей-одиночек так напоминающих американского супер-героя, который в огне не горит, в воде не тонет, в кислоте не растворяется и от десятков прямых выстрелов из гранатомета уходит невредимым. Собственно таков герой Проханова, Крусанова, Елизарова (роман «Pasternak»), Лимонова и прочих. Итак, идею народности «левые» сдали теперь создателям виртуальных миров, а сами стали демонизаторами народа. Сегодня «левые» гораздо больше связаны с идеологией массовой культуры, — они активно борются за место в ней. Самый яркий пример тому — прохановские романы и пиар-акции, начиная с «Господина Гексогена», о чем уже выше шла речь.
Безусловно, у новых «левых» появились такие качества, что отличают их от «левых» старых. Поскольку «левое» сознание вообще отличается мобильностью, склонно к освоению «разного», то нельзя не отметить их явного использования и некоторых «правых» идей и начал. В сущности, диалог современной культуры с «правой» и консервативной идеологией стал возможен в последние пятнадцать лет. В те самые годы, когда было открыто консервативное наследие для общества. Ясно, что господствующее либеральное направление (постмодернизм) было и остается весьма глухо к право-консервативным идеям (глухота эта органическая, так что, какой с них и спрос). Зато «левое» сознание, освобождающееся от социалистической идеологии все откровеннее, — боящееся маргинальности (что вполне понятно), старым проверенным
