Сети

спящим, но Долма, очевидно, следила за ним внутренним зрением. Кровать прогнулась под тяжестью ее тела, ее ладонь мягко накрыла его руку, лежащую поверх одеяла. Он прохрипел:

– Поезжай домой. Я не дал согласия, если ты помнишь.

– С того момента все изменилось.

– Что все?

– Твое будущее.

– Что же ты мне предрекаешь, провидица?

– Не я. Гионы. Разве тебе… – Долма умолкла.

Внутри зашевелилось нехорошее предчувствие. Морган приподнял веки.

– Продолжай, раз начала.

Девушка заерзала. Ее ладони предательски вспотели, и она убрала руку.

– Накра Гион сказала, ты был сложным пациентом.

– Неужели? У них что, бывают простые?

– Да, относительно. Если человек только-только умер и тело не сильно повреждено. Пока тебя откопали и доставили сюда, прошло почти пять часов. Накра сказала, отец вначале отказался наотрез, но Иллас его упросил. Он же сам фактически умирает, когда это делает. Входит в транс, у него прекращаются дыхание и сердцебиение. С тобой он провел в трансе два с половиной часа. Это очень много. Они уже опасались, что не вернется. Потом сутки лежал пластом, не мог ни разговаривать, ни есть, ни пить. А с твоим телом провозились двенадцать часов.

– Пытаешься заставить меня проникнуться к Гионам благодарностью, прежде чем…

– Нет! – На скулах Долмы очень выразительно запылали красные пятна. – Накра говорит, на ее памяти нет ни одного благодарного. Благодарны друзья, родичи, но сами возвращенные – никогда.

Морган фыркнул. Не его одного выпихнули из сладких видений в суровую реальность. Поразительно, но за время, проведенное в ясном сознании, ему не удалось выискать в себе ни капли благодарности к этим полубожественным персонам. Нет желания ни общаться с ними, ни даже взглянуть на них из любопытства.

– Так что про будущее? – напомнил он. – Я останусь полуобездвиженным калекой, у которого каждая часть тела живет сама по себе и не ведает, что делают остальные?

– Нет! Физически – нет. Учитывая состояние, в котором было твое тело, Накра довольна результатом. – Долма провела ладонью по лицу, ее голос упал до полушепота. – У них плохой прогноз относительно твоего Дара. Пять часов с момента смерти – слишком долго, чтобы все стало как прежде. И еще Накра ссылается на повреждение позвоночных нервов. Они как-то связаны между собой – Дар и позвоночник. Прости, пожалуйста. Я не знала, что от тебя скрывают. Хара, Викки, Иллас, твоя семья – все знают.

Морган замер моргая.

«Слеп навсегда?»

Его словно вытолкнули в пространство, где нет ни движения, ни желаний, ни времени. Если бы он сейчас взял кинжал и вспорол себе грудную клетку, то не стал бы от этого более мертвым. Морган вспомнил, как дышать, только когда Долма заговорила снова. Очевидно, пытаясь смягчить нанесенный удар, она сообщила, что его мужские органы не пострадали, он может заниматься любовью и иметь детей. Морган оскалился в ответ. Мертвые не потеют. Но улыбаются: достаточно взглянуть на любой череп.

– С Даром, но без члена или с членом, но без Дара, – пробормотал он. – Пожалуй, ты права, последнее поприятней.

Долма открыла рот. Сочувствие в ее глазах переросло в тревогу. Она подобрала челюсть только тогда, когда сверхчувственное восприятие убедило ее, что он не свихнулся от потрясения.

– Спасибо за твою честность. – Морган старался говорить бодро, хотя без защитной сети изображать спокойствие не имело смысла. – И за мужество, которого не хватило у других. Но в отношении нас с тобой это ничего не меняет. Возвращайся домой.

– Я останусь! – с горячностью заявила Долма. – Пока ты не начнешь самостоятельно есть, бриться и вставать в туалет.

– Нет. Пойми… Мне не нужна сиделка. И я… несвободен. – Проклятье! Следовало бы сказать это жестко, а не оправдываться, боясь причинить ей боль, – этого все равно не избежать.

– Тогда почему здесь вместо нее сижу я?

Ее слова обрушились на Моргана как молот на наковальню. От поясницы по ногам прокатилась судорога. Еле справляясь с болью, он прохрипел:

– Давай поговорим потом… через год. А сейчас, прошу тебя, уезжай. Дай мне время.

«Привыкнуть к тому, что я теперь… кто?»

Глаза Долмы увлажнились и заморгали. Она ушла, не сказав ни слова.

Слепота навсегда… Эта мысль заслонила собой весь мир. Кем он сможет быть в своей новой жизни – а жизни ли? – без Дара? Стариком. Охотиться, выделывать кожи и шкуры, если сумеет заставить руки слушаться, ловить рыбу, собирать грибы, ягоды и орехи, делать вино из морошки. Объезжать лошадей, если сможет забраться в седло и удержаться в нем. Быть мужем Долмы или Каулы – трудно сказать, какое из зол худшее – и отцом детей, которые у них родятся. Или мужем Марго… Морган чуть не задохнулся от этой мысли. Позволит ли резвая кобылка с шелковистой кожей, круглыми грудками и золотистыми кудряшками потасканному калеке взгромоздиться на себя? Если не позволит, у него нет Дара, чтобы приколдовать ее. Заставить влюбиться в себя… Никогда прежде он не помышлял о таком. Уйти, сжечь за собой мосты. Которые уже занялись. И эту границу тоже, Морган понял, он теперь переступит с легкостью. Но до того нужно научиться управлять своими конечностями и добраться до Розенгартена живым. Старик или дикарь. Старик или ренегат.

– Что же ты сделал с бедной девочкой, что она вся в слезах, раздетая убежала на мороз?

«Что бедная девочка сделала со мной? – едва не выкрикнул Морган в ответ на язвительную реплику Хары, появившейся неожиданно и некстати. – Брось. Рано или поздно правда бы всплыла».

Он выпустил воздух через сжатые зубы. Силы воли хватило ровно на то, чтобы не выдать Долму – едва ли Хара оценит откровенность девушки. Не открывая глаз, Морган грубо изрыгнул три слова. В ответ Хара посоветовала ему прополоскать рот, однако проявила несвойственную ей мягкость. После того как под ним сменили простыню и впихнули в него овсяный отвар с медом и маслом, ему принесли полную кружку снотворного, и Морган провалился в глубокий, без сновидений, сон до вечера, заявившего о себе свистом пурги, мерцанием масляной лампы и очередным актом насилия над его телом.

К вечеру третьего дня Моргану стало казаться, что он провел на этой проклятой койке всю жизнь и на ней же помрет. Большую часть суток он спал, а в периоды бодрствования чувствовал себя горой костей, которая дышит, жует, шевелится и изрыгает ругательства, но – не живет. Наутро пятого дня явился Иллас, со скорбным лицом и корзинкой гостинцев. Ничего нового и толкового, кроме сомнительной, как показалось Моргану, благодарности за блестяще проведенную кампанию, он не сказал, да Морган, осоловелый ото сна, и не спрашивал – лишь поинтересовался, нашли ли озеро, отравленное Тойвой, и Иллас мрачно покачал головой.

Спустя месяц, растянувшийся эдак на столетие, замелькали до боли знакомые лица. Отряд явился в полном составе; по крайней мере, Морган не обнаружил, что кого-то не хватает. Товарищи по оружию, бывшие товарищи по оружию, прятали жалость и сочувствие за улыбками, шутками и смехом, однако в глазах читалась печаль. Потом пошли группками. Каждый вечер кто-нибудь забегал. Единственные, кого Морган не увидел, были Рав и Токо. Конечно, их отряд мог задерживаться – именно так все и утверждали в ответ на его расспросы. В позапрошлом году его собственный отряд ушел в рейд в конце зимы, а вернулся ранним летом. Но те, кто из лучших побуждений скрыли одну скверную новость, вполне могут скрывать и вторую, еще более скверную.

Тайнер, Эйж, Гуан и Коймор наведывались раз в три дня и потчевали его напитками, крепкими и весьма недурными на вкус, явно из командирских запасов. Смешиваясь со снотворным, спирты продлевали спасительный сон. Никто не слонялся по хижине, бутылки проносили под одеждой, эмоции – у Тайнера они прорывались через слово – выражали вполголоса. Тем не менее после третьей пьянки Хара вкатила Моргану выговор с угрозой отправить домой, если он не начнет разрабатывать руки вместо того, чтобы