всхлипнула.
– Но ведь родителей у тебя теперь нет, – огорченно сказал капитан. – Как же ты будешь жить без них?
Она подумала и просветлела – нашла выход.
– У меня еще бабушка есть. И кот Михайлик.
– Михайлик… Надо же так назвать кота! – удивился капитан. – А собачки у тебя нет?
– Собачки нет…
– Так-так… Видишь ли, Тося, я знаю: ты хорошая девочка. И меня тебя очень жалко. Не такой уж я злой дядька.
– Вы добрый! – с надеждой воскликнула Тося.
– Не всегда, – скромно возразил Денежкин. – И я с удовольствием исполнил бы твою маленькую просьбу. Отпустил тебя прямо сейчас. Иди, куда хочешь. Но не могу, извини.
– Почему? – прошептала девочка.
– Потому что ты нас видела, Тося, – ласково пояснил капитан. – И обязательно выдашь.
– Нет! – снова заплакала девочка. – Никогда не выдам! Я скажу, что никогда вас не видела!
– Ну вот, – с упреком покачал головой Денежкин. – Все-таки скажешь… Нет, Тося, не могу. И не проси. Рад бы, но не получается.
– Дяденька! Хороший! Добрый! Не надо, не надо!.. Подождите, я вам стихотворение прочитаю!.. Про зайчика!
– Про зайчика? – словно заколебался Денежкин.
– Взятку предлагает, – мрачно предостерег Бандера.
– Точно! – спохватился капитан. – Нет, мы люди честные, неподкупные.
– Дяденька! Дя…
Сухо треснул одиночный выстрел. Мышкин изо всех сил впился зубами в кулак, чувствуя во рту соленую кровь.
– Так я беру? – спросил Бандера, заглядывая капитану под козырек его гигантской форменной фураги.
– Бери, бери!.. – ворчливо, но по-доброму, разрешил Денежкин.
– Ах ты, моя япошечка! – Бандера поцеловал машину в лобовое стекло.
– Номера сними! – приказал капитан.
Мигом сержант Бандера отвинтил передние и задние номера.
– Куда их?
– Здесь и оставь. Теперь наш очкастый дачник пусть расскажет прокурору, откуда у него здесь три холодных и куда он девал дорогую японо-американскую машину марки «лексус», от которой свинтил номера, чтоб не попасть сразу в руки правоохранителей. Таких, например, как наш сержант Бандера.
Бандера только хрюкнул, улыбаясь во весь рот: опьянел от счастья.
– Япошку я себе оставлю, – решительно заявил сержант. – Пусть они на хаммере катаются. А то что: я – старайся, задницу рви, с лохами разбирайся, а все пирожки им! Харя не треснет?
– Абсолютно справедливо! И логично, – одобрил капитан. – Умеешь ты, Бандера, логично мыслить! Продолжай в том же духе, и быть тебе министром внутренних дел. Или, на худой конец, заместителем.
– Не, – возразил Бандера. – Я лучше скромно – в депутаты.
– Да кто тебя выберет? – фыркнул Витюха.
– Выберут! – убежденно возразил сержант. – Народ у нас любит бывших ментов. Путю почему выбрали? Думали – гэбэшник, офицер, значит, человек государственный, все знает, и видит и порядок наведет. А я чем хуже?
– Ничем, – согласился Денежкин. – Ничем наш Бандера не хуже. А может, и лучше.Еще с час Мышкин оставался в лещиннике, совершенно окаменевший. И когда почувствовал, что за грудиной у него появился кусок льда, встал и спокойно, равнодушно, не глядя по сторонам, двинулся к дому. Бесстрастно глянул на убитых, подобрал номера от лексуса, потом швырнул их на землю. Поднял, тщательно вытер рукавом и снова бросил. Постоял, разглядывая трупы, и пошел к своей машине.
Посидел за рулем, осмотрел укушенную руку – кровь остановилась сама. Завел двигатель, и, не включая свет, неторопливо, со скоростью пешехода, выбрался на Средне-Выборгское шоссе.
Он стал на обочине. Что-то с ним случилось. Что-то внутри сдвинулось. Так он сидел, пока не понял: он только что потерял чувство страха. Ничего хорошего.
Прямо над его головой, неожиданно зашипев, взорвалась гигантская магниевая лампа-вспышка, залив все вокруг едким белым светом. Тотчас же кто-то одним махом разодрал в воздухе кусок брезента. Затем робко прошелестело по крыше машины, мелко застрекотали капли, помутнело лобовое стекло, и внезапно на землю обрушился водопад – где-то наверху прорвало гигантскую плотину.
Молнии сверкали почти без перерыва, разряды гремели то вдали, то совсем рядом. Порой от близкого грохота позванивала крыша старенькой волги.
В нескольких метрах от Мышкина в асфальт воткнулось длинное бело-голубое корневище. Шоссе треснуло поперек, поднялся белесый столб дыма, но был сразу растоптан водопадом. Ехать нельзя. Свет фар не пробивал водяную стену.
Вздремнуть? Самое время – всё в мире сейчас притаилось и переживает грозу. Кто под таким ливнем будет гоняться за Мышкиным? Пренебрегать подарком судьбы опасно.
Едва он устроился в кресле поудобнее, как в машине раздалась трель соловья. «Уже слуховые глюки, в башке звенит… Откуда соловей в такую бурю!» Однако звенело не в голове, а из кармана: там заливался мобильник.
На дисплее появилась его собственная фотография и его же номер телефона. «Что за черт! – опешил Мышкин. – Не могу же я сам себе звонить!..» Но тут же сообразил: у него звонит телефон Клюкина. А вызов пришел с его собственной, паленой, трубки, которую Мышкин выбросил в метро.
Телефон пел, выдавая коленца, минут пять. Поколебавшись, Мышкин включил связь.
– Дима! – голос Клюкина. – Это я, слышишь меня? Или гроза не дает? Есть связь или нет? Ответь, если слышишь.
– Да, Толя, слышу тебя… Правда, плохо, – устало отозвался Мышкин. – Ты откуда?
– Да вот, заскочил в контору – кошелек забыл в морге. Вдруг из твоего стола слышу звонок. Открываю ящик – твоя мобила. Лежит, верещит. А ты думал, сперли.– Сначала думал, а потом нет, – ответил Мышкин. – А кто мне звонил?
– Не знаю, я не стал отвечать. Значит, моя труба не нужна больше?
– Не нужна. Куда подвезти?
– Ты не в городе, наверное.
– Скоро буду в городе.
– Когда?
– Еще не определился. Может, завтра. Заеду на работу и отдам. Хотя могу и пораньше. Если надо.
– Как сможешь, мне все равно. Я пока твоим попользуюсь. Можно?
– Конечно, Толя, что за вопрос!
– Тогда будь бесконечно здоров.
– Очень постараюсь. Твое пожелание, как никогда, вовремя.
И отключив связь, Мышкин, наконец, сообразил, что надо сделать немедленно: забрать из клиники компакт-диск с архивом Фонда и отчетом Кокшанского.
Снова звонок. Опять Клюкин! Неймется же ему.
– Вот еще, Дима… – тихо и будто нерешительно начал Клюкин. – Ты радио слушал сегодня? Или, может, телевизор включал?
– С какой стати? Я вообще не слушаю радио и зомбоящик не смотрю уже десять лет.
– Значит, ты ничего не знаешь…
– Что еще я должен знать?
– Понимаешь, Карташихин Иван Антонович… Зачехлился. Погиб сегодня утром.
Мышкин молчал, отметив машинально, что новость, которая еще вчера оказалась бы ударом, оставила его холодным и равнодушным.
– Дима! Полиграфыч! Ты слышал, что я тебе сказал?
– Как это случилось?
– Грузовик его задавил. На выезде из города, за Пулковской обсерваторией. Как он там оказался?
– Водителя задержали?
– Нет. Скрылся. У Антоныча полчерепа – как фрезой.
Мышкин вздохнул.
– Всё у тебя? – с невыносимым равнодушием спросил он.
– Нет, Дима, не всё, – растерянно сказал Клюкин, удивленный бесчувствием Мышкина. – Вечером я звонил Глотову в городское бюро. Он вскрывал Карташихина. Говорит, Антоныч попал под машину уже мертвым.
– Мертвым, – холодно отметил Мышкин.
– И это еще не все! Из морга судмедэкспертизы исчезли трупы его дочери и Сереги Ладочникова.
– Не везет. Глотову не везет, я имею в виду.
– Да, сначала труп этой девушки, Марины. Теперь два сразу пропали. И никто не ищет. Что это такое, Дима? Что происходит? Что это за жизнь?!
– Самая обычная, – равнодушно ответил Мышкин. – Зато у нас теперь есть нечто большее – права человека. Выше головы. Некуда складывать.
– И у Сереги с женой беременной, и у Антоныча тоже? – с горечью воскликнул Клюкин.
– У Сереги с женой и у Антоныча этих прав теперь больше, чем у Путина с Медведевым и с Авраамом Линкольном вместе взятыми. Извини, Толя, мне пора. Всё? Тогда я пошел.
31. Последний подвиг Клюкина
Через полчаса водопад затих, все вокруг накрыла тонкая дождевая сетка, и Мышкин неторопливо двинулся в город. Проехал благополучно три поста ДПС, миновал двух гаишников, в одиночку собирающих взятки в центре города. Оставил машину на узкой Весельной улице и, так же не спеша, даже с ленцой зашагал к клинике.
Улицы были безлюдны, а в клинике стояла мертвая тишина. И Мышкину показалось, что во всей Вселенной остался только он и
Он остановился перед дверью. Из замочной скважины торчал ключ на связке. Связка клюкинская. Не запер дверь? Или сам еще здесь? На часах – половина десятого.
Мышкин положил в карман связку и толкнул тяжелую дверь.
В отделении горели все лампы, даже бестеневые над секционными столами. И свет, поганец, не выключил. Устроил иллюминацию. По какому поводу? Можно и без повода, если налакаться неразбавленного до поросячьего визга. Но у Клюкина нет ключей от фляги. Или уже появились?
Мышкин спустился в морг. Так и есть. Тут он. Не запылился.
Клюкин спал на своем рабочем месте – на стальном секционном столе. Глаза закрыты, лицо спокойное, безмятежное, как у ребенка.
Но уже от порога, Мышкин понял, что Клюкин не спит. Вблизи увидел, что из угла рта у него стекла тонкая струйка крови и засохла в бороде.
Мышкин
