живым человеком, а неподвижным бревном.
«Инсульт, – в ужасе догадался Мышкин. – Меня разбил инсульт. Все правильно: полный паралич. Но почему-то сознание нормальное. Ему полагается быть сумеречным. Хотя… кто сказал, что все вокруг не мои собственные галлюцинации? Интересно, оказали мне первую помощь? Не вижу капельницы. И следов инъекций на руках. Если не успели, на всю жизнь могу остаться с перекошенной рожей. Или вообще сыграю в ящик. А может, я как раз при смерти. Как интересно, холера! Вот удача! Жаль, не рассказать и не описать, как это бывает на самом деле… А ведь хорошая глава для докторской. Или даже монография страниц на пятьсот».
– Вернулся наш красавчик! – сообщил Литвак.
Демидов и Костоусов одновременно повернули к Мышкину головы и снова уставились на монитор.
Наконец Демидов откинулся на спинку стула, достал вечную «белинду», закурил и огорченно уставился на Мышкина.
– Как же так? Какая неосторожность! – с упреком сказал он. – Я же тебя предупреждал. Долбил тебе тысячу раз: будь осторожен, будь осторожен, будь осторожен, черт побери!.. А ты? Большую должность тебе предлагал, членство в фонде, большие деньги, пожизненную ренту… Без всякой корысти, без личной мне выгоды. Лишь бы наш умник Мышкин рос и развивался, науку двигал, людей помогал спасать. И что в ответ? Это?! – крикнул Демидов, ткнул пальцем в дисплей и покраснел до синевы. – Кому ты хотел продать эту гадость?
«Тому, кто сломает тебе шею, скотина! – хотел сказать Мышкин, но сумел только открыть глаза – изо всех сил, понимая, что скоро и веки перестанут двигаться.
– За сколько же ты хотел продать своих друзей, своих товарищей, свой коллектив, который стал тебе и отец и мать… Семьей тебе стал. А! – он сокрушенно махнул рукой. – Так вот пригреешь на своей груди змею… – он оглядел всех вокруг. – Всем нам наука!
– Сергей Сергеевич! – подал голос полковник Костоусов. – Вернитесь, пожалуйста, к тому месту, где Кокшанский пишет о кристаллическом вирусе.
– Сами возвращайтесь! – прорычал Демидов и отодвинулся вместе со стулом. – Или я у вас на побегушках?
Костоусов невозмутимо взял мышь и защелкал.
– Ты хотел, Дима, узнать у меня, что такое огурец зомби? – спросил Литвак. – Вот тебе мой ответ. Практическая демонстрация. Это то, что ты сейчас ощущаешь. Жаль только, что записать не можешь и вставить в докторскую свою, которая так и не появится. Никогда. Осознай, что это такое –
Он помолчал.
– Главная твоя ошибка, Дима: не надо было жену у меня уводить. Только не говори, что ты здесь ни при чем, что не знал, что мы были в разводе… В разводе – да, но у меня был очень большой шанс ее вернуть. И я вернул бы. Да только ты украл у меня этот шанс. Вот в чем твоя ошибка, Дима. И самое печальное в том, что ты ее уже не исправишь. Жизнь твоя кончилась. Хоть и жаль. Мне лично жаль. Ты был мне другом. И не плохим. Я тебя уважал.
Мышкин отвел взгляд в сторону.
– Не надо! – усмехнулся Литвак. – Я и так знаю, кем ты себя считаешь, а кем – меня. «Был бы человек хороший» – так, по-моему, ты говорил?
Дмитрий Евграфович медленно открыл и закрыл глаза.
– Во! – весело крикнул Литвак. – У нас тут уже диалог наладился!
– Кому он нужен со своим диалогом? – меланхолически отозвался издалека Писаревский. – Пусть платит по счетам – вот и весь диалог. И что он с Клюкиным сделал?
– Клюкина он убил, – оторвался от монитора Костоусов. – Убил прямо здесь, в морге. Шею сломал – садист, маньяк одно слово. А труп уничтожил. Подложил вместо себя в машину и только что сжег. Вместе с собственной тачкой. Буквально часа полтора назад. Переоценил ты себя, Дима, переоценил… Неужели ты надеялся, что тебя никто не будет контролировать? Да ты и шагу без меня не мог сделать. Даже в сортир сходить, как верно отметил взломщик Ладочников. Все знал, собака… И девушка твоя – все ей казалось, что кто-то ее подслушивает. Интуиция прямо-таки собачья у нее. Была, – добавил полковник. – Э-хе-хе… Не только профессор предостерегал тебя от глупостей. И я тебя предупреждал, много раз. Добра тебе хотел, как и другие здесь. А толку? Информацию отдать советовал. Послушался? Нет. Ничего не отдал. Убеждал с Тумановым дружбу не водить. Опять глухарем прикинулся. И что Туманов? Помогли тебе твои ляхи?
Он вместе со стулом развернулся к Мышкину.
– Скажу честно: такого идиота, как ты, я встречаю первый раз в жизни. Хотя нет – второй. Был еще на моем пути некий генерал Рохлин – тот самый, герой чеченской войны, еврей, между прочим… – тут он бросил короткий взгляд на Литвака, но тот не шевельнулся. – Приятель мой давний, вместе в школе учились. Так Рохлин вообще государственный переворот готовил, хунту военную, Ельцина скинуть хотел со всеми чубайсами. Военный человек был Рохлин, а не соображал, как и ты, что такие люди никогда не остаются без заботы со стороны нашей внимательной и деликатной службы. Рохлина жена вовремя застрелила. По нашей просьбе. Правда, никто не поверил, потому и выпустили ее так быстро. А вот тебе, в отличие от Тамары Рохлиной, придется слопать весь огурец, который так сильно тебя интересовал.
И неожиданно рассмеялся.
– А вот моих пацанов ты хорошо уделал! Просто гениально. Тех, у Балтийского вокзала. Представляете, – обратился он к Демидову, – два моих кадра, работники нашей службы безопасности – я имею в виду службу нашей клиники… Профессионалы, мастер-класс, можно сказать, ни одной осечки… А сугубо штатский, слабый, трусливый и пьяница к тому же, заставил их убивать друг друга. И один снес битой башку другому! Своему напарнику и другу. Как вам это понравится?
– Очень, – проворчал Демидов. – Полагаю, что с того момента, как вы возглавили службу безопасности Успенской клиники, должны были предусматривать нечто подобное. Ведь это же у вас, в вашем гестапо, имеется такая категория – «синдром сумасшедшей бабуси»?
– Вы абсолютно правы, профессор, – согласился Костоусов. – Мышкин – классическая сумасшедшая бабуся. Можете какие угодно предъявлять мне претензии, Сергей Сергеевич, и вы будете еще более правы. Но ведь результат говорит сам за себя. Хотел бы я знать, какие
Теперь Мышкин бесповоротно осознал: на этот раз точно конец. Жить осталось немного, может быть, несколько минут. И он мысленно поблагодарил Литвака за тетродотоксин. Боли Мышкин боялся всегда. А после огурца зомби переход на тот свет должен быть безболезненным. Даже комфортным.
Послышался зуммер мобильника – паленая трубка Мышкина на столе. Костоусов взял телефон, некоторое время глядел на дисплей, не решаясь ответить. А когда решил и нажал кнопку «ответ», было поздно.
– Не удалось. Обратный номер защищен и, похоже, многократно зашифрован. Сейчас я дам команду, чтоб наши специалисты… Нет! – перебил он сам себя. – Никакой команды я дать не могу, – и пожал плечами, словно оправдываясь. – Рабочий день в нашем научно-техническом отделе начнется только через десять часов.
– Кто его может искать? – спросил вполголоса Демидов. – Кто? – обратился он к Мышкину, но тут же вспомнил, что Мышкин не ответит, и обернулся к полковнику. – Есть соображения?
– Только один человек может его сейчас искать, – сказал Костоусов.
– Туманов? – подал голос Литвак.
– Скорее всего. Кстати, Евгений Моисеевич, вы его хорошо обыскали? Как бы на нем не оказался маячок какой-нибудь.
– Был бы маячок, – возразил Литвак, – то мы имели бы сейчас честь беседовать с господином Тумановым. Я бы не хотел. Особенно если учитывать его особую любовь к любого рода нейролептикам и наркотикам… Но если так хочется, проверю еще раз.
Он нехотя подошел к Мышкину, приподнял его, словно мешок с соломой, посадил прямо и охлопал сверху донизу.
– В задний карман загляните, – посоветовал Костоусов.
В заднем кармане у Мышкина лежал тревожный мобильник Туманова.
– Уже смотрел, – ответил Литвак. – Но если желаете…
Он приподнял Мышкина и сильно хлопнул по карману с мобильником.
– Пусто, – и вернул Мышкина на место.
Мышкин поспешно закрыл глаза. Он сказал – «пусто»?
– Писаревский! – позвал Литвак. – У тебя есть, что сказать ему на прощанье? Или пусть так уходит? Учти, больше его не увидишь!
Писаревский брезгливо скривился.
– Сказать нечего, – ответил он. – А вот должок я возвратить хочу!
И нанес Мышкину правый боковой, классически боксерский, удар в челюсть. Голова Мышкина дернулась, рот заполнился кровью, но зубы уцелели. И боли не почувствовал: тетродоксин работает.
– Идиот! – разозлился Литвак. – Он же кровянкой все зальет!
Кровь потекла у Мышкина по груди, пропитывая рубашку, и закапала на пол.
– Кто убирать будет?! – заорал Литвак. – Иди, козел, за шваброй!
– А где? Где взять?
– Где хочешь, придурок!
– А если я не хочу? – поинтересовался Писаревский.
– Тогда я твоей мордой пол вытру. Или заставлю вылизать. Языком.
– Слова-то какие, – неодобрительно бросил Писаревский. – Мордой…
Он взял с секционного стола пиджак Мышкина.
– Лучше всякой швабры, – и скатал пиджак в рулон.
Но приступить к уборке не успел. Литвак вырвал пиджак и ударил Писаревского локтем в лицо. Тот, падая, успел схватился за дверцу шкафа для бумаг. Шкаф с грохотом свалился рядом с упавшим Писаревским. Зазвенела разбитая стеклянная дверь.
– Всё заставлю гадёныша отремонтировать! – заявил Литвак.
– И чего раскипятился? – бормотал Писаревский, собирая осколки на папку с черновиком диссертации Мышкина. – Будто у себя в квартире…
– Больше, чем в квартире! –
