отрезал Литвак. – Тут моя территория. И командую здесь теперь я!
Писаревский понял: глянул на Мышкина, потом на Литвака и хмыкнул.
Демидов недовольно поморщился.
– Без шума нельзя? Как с цепи сорвались.
– Это он… – начал Писаревский, но Литвак перебил.
– Заткнись, пидор гнойный! Ляжешь рядом с Мышкиным! В морг иди! Там швабра.
Писаревский засопел, собрал стекла, принес швабру с мокрой тряпкой и вытер пол начисто.
– Какой прогноз, доктор? – спросил главврач.
– Насчет чего? – отозвался Литвак.
– Насчет нашего горячо любимого и уважаемого.
– Все по науке, – сказал Литвак. – Поскольку органической массы в нашем шпионе и предателе выше средней нормы, то тетродотоксин распространяется гораздо медленнее, чем хотелось бы…
– Не на лекции! – перебил Демидов. – Конкретнее.
– Конкретнее: через пятнадцать-двадцать минут он впадет в кому. Еще через полчаса или, самое большее, через пятьдесят минут отключатся зрение и слух. Внешние рецепторы у него уже, считайте, не работают. Вегетатика тоже отказала.
– Это что значит? – поинтересовался Костоусов.
– Это то значит, что если я прижгу ему харю раскаленной кочергой, он ничего не почувствует и даже спасибо скажет. И запаха собственного горящего мяса не учует. Часа через два электроэнцефалограф зафиксирует полное отсутствие электрической активности головного мозга. Миокард будет сокращаться со скоростью один удар в минуту, пульс не прощупает даже самый опытный китайский врач…
– Причем тут китайский врач? – удивился Костоусов.
– Не на лекции в институте! Слышали, что главный сказал? – огрызнулся Литвак. – Но в плане ликбеза нашего родного офицерства сообщаю: китайцы непревзойденные мастера диагностики по пульсу. С древних времен они описали сорок восемь вариантов пульса, и каждый вариант указывает на определенную болезнь. Но у Мышкина никакой болезни, кроме летального исхода, наблюдаться не будет, поэтому никакой китаец…
– Когда закончится действие препарата? – перебил Демидов.
– Никогда.
– Никогда? – удивился Демидов. – Так не бывает.
– Бывает! – возразил Литвак. – Как раз наш случай. Если в течение сорока восьми часов не ввести антидот, господин Мышкин самостоятельно отправится в тот мир, где тамошние начальники нас с вами ждут как можно раньше!..
– На что намекаешь? – прищурился Писаревский.
– На то, что и тебе, и мне, и нашим старшим товарищам по организованному преступному сообществу следует отправиться на тот свет раньше Мышкина, – дерзко заявил Литвак, глядя в упор на Демидова.
– Прекрати! – поморщился Демидов. – Или абстиненция загрызла?
– Она! – подтвердил Литвак. – Уничтожать ее, проклятую надо!
Он взял пиджак Мышкина, пошарил по карманам.
– То ищет, тот всегда в дамках!
И показал всем ключ от фляги со спиртом.
– А ведь не оставил товарищам! – упрекнул он Мышкина. – Зачем не оставил? О себе только и думал… Писаревский!
– Ну? – недовольно отозвался тот.
– Писаревский! – заорал Литвак, словно не услышал.
– Чего?
– Писаревский! – завопил Литвак так, что на стеллаже звякнула банка с препаратом.
– Что надо, можешь сказать?
– Это другое дело. В конюшне нукать будешь… Вызывай транспорт! А мне надо принять грамм полтораста. Еще кому налить?
Никто не захотел, и он направился к фляге. Писаревский стал вызывать Бабкина.
В приподнятом настроении вернулся Литвак.
– Ну что же, Дмитрий, – сказал он. – Пожил на этом свете больше сорока лет – пора и честь знать. Надо в гроб ложиться. Самое время.
Из морга появился Писаревский. На спине он тащил гроб.
– Совсем другое дело! – одобрил Литвак. – Хвалю. Молодец. Спирту дать, а, Валера? Спирту, спрашиваю, угодно? Не стесняйся – заслужил.
– Потом, – пропыхтел Писаревский. – После работы.
– Святой человек! Таких Мышкин очень уважал.
– Он не поместится, – сказал Писаревский.
– Ты о чем?
– Он в гробу не поместится. Я взял самый большой.
– Не может быть! – воскликнул Литвак.
Он пальцами измерил рост Мышкина, потом гроб.
– Странно. Крышка подходит по размеру, а ящик нет. Сантиметров двадцать не хватает. И чего ты такой верстой вымахал? – с упреком обратился он к Мышкину. – Только трудности создаешь. В такой напряженный момент…
– А без гроба? – спросил Костоусов. – В простыню завернуть? Или в халат?
– Как еврея в саван? – оживился Писаревский. – А что – идея: русского шовиниста и антисемита похоронить в еврейском саване! И еще кадиш прочитать.
– Брешешь, собака! – с ненавистью возразил Литвак. – Никогда Мышкин шовинистом не был. Антисемитом тоже. «Не бывает плохих народов. Бывает плохое воспитание». Правильно я тебя процитировал, Дима?
Но Мышкин уже ничего не воспринимал. Он слышал только непрерывное журчание слов, потерявших смысл. Сознание гасло, сумерки становились гуще.
– Без гроба никак, – в раздумье сказал Литвак. – Нам что главное? Крышкой накрыть, чтоб никто даже случайно не узнал, какой тут у нас безымянный и неопознанный бомж. Ломай, Писаревский, гроб!
– Как? – растерялся Писаревский.
– Аккуратно и с умом! – пояснил Литвак. – Вышибай нижнюю сторону. Да не дно, придурок! Только доску выбей, где ноги! Будут торчать, – сказал он Демидову. – Крышка прикроет.
Ручейки журчали все тише, в отделении стало совсем темно. Однако вестибулярный аппарат еще работал, и Мышкин чувствовал, как его перемещают в пространстве.
Сняли с кресла. Положили на жесткие доски гроба из сырой, сильно пахнущей сосны. Накрыли. Крышка прикоснулась к кончику носа. Потом он поплыл по реке – гроб понесли и затолкали в кузов автомобиля. Автомобиль задрожал, в гроб проник запах сгоревшей солярки.
Сначала ехали долго и не быстро. Движение он продолжал чувствовать. Значит, еще не умер. Смерть наступит только через двое суток.
Машина покатила резвее. Значит, выехали на шоссе. Дыхания почти не было. В голове пустота.
Через час пребывания почти в полной каталепсии он почувствовал, что машина стоит.
Почему он ощутил, что движение прекратилось? По расчетам, уже должны отключиться все рецепторы и вестибулярный аппарат.
Толчок в спину, крышка чуть сдвинулась в сторону – гроб положили на землю.
– Может, все-таки на участок номер три [66] отгоним? Вдруг кто тут найдет? Стройка все же. Начнут фундамент заливать, траншею раскопают.
Голос Бабкина. Да. Это голос Бабкина.
– У тебя, Бабкин, вместо мозгов – дерьмо посконное, кавказское.
Голос… Голос Литвака. Литвак меня убил.
– Еще чего? – Бабкин.
– Если кто его будет искать, начнет именно с кладбища. И всем нам конец. Из-за тебя. И все потому, что ты, оказывается, типичный северокавказский дурак и предусматривать возможный ход событий не способен. Все вы только воровать и убивать умеете. – Литвак.
– Так уж все!.. – Бабкин.
– Может, не все. Но все тебе подобные. – Литвак.
– А ты, значит, умеешь предусматривать? – Бабкин.
– Я – да! Я умею. Стройка тут уже два года заморожена. Даже бродячих собак нет. А ежели его тут найдут, то все вопросы к хозяину коттеджа.
– Дай закурить.
– Забыл волшебное слово, обезьяна кавказская?
– Дай, Женя, закурить, пожалуйста.
– Вот так всегда надо. Держи.
Опять Литвак:
– Покурил? Полезай в траншею. Есть куда гроб ставить?
– Да отсюда видно! Есть.
– Я тебе что приказал?
– Ладно, – проворчал Бабкин.
Глухой удар ботинок о землю. Тотчас приподнялась крышка гроба. С левой стороны. Всего на секунду.
– Нормально, – вылез Бабкин.
– Гвозди, молоток? – Литвак.
– Молоток есть, а гвозди…
– Нет гвоздей?
– Нет.
– Плохо. Ну да хрен с ним! Кто его открывать будет? Никто.
– А сам не откроет? – озабоченно спросил Бабкин.
– Он через час сдохнет, – успокоил его Литвак. – Или еще раньше.
Гроб резко качнулся, ноги пошли вверх, голова вниз. Потом удар гроба о землю, голова дернулась, ударилась о крышку. Никаких ощущений. Рецепторы уже не работают.
– Держи, придурок, свою сторону! – заорал Литвак. – Иначе тебя рядом закопаю!
– По счету «три» опускаем и ставим, – скомандовал Литвак. – Раз, два, три!
Гроб мягко стал на землю.
– Засыпай!
Раздалась непрерывная барабанная дробь по дереву: сверху посыпался щебень. Сначала громко, потом все тише и, наконец, наступила полная тишина. Или слух уже пропал.
Нет. Издалека, с другого конца планеты, донеслось:
– Может, песком сверху? Быстрее задохнется, – Бабкин.
– Нельзя песком. Воздух вниз поступать не будет. Ему вкололи такой препарат, что без воздуха не работает. Химию знать надо! – Литвак.
– А, химию… – Бабкин.
– Без воздуха препарат начнет разрушаться со страшной силой. И если Мышкин сам не вылезет, будет кричать и звать на помощь. Тогда я нам с тобой не позавидую, – Литвак.
Завелся мотор, водитель газанул несколько раз, машина взяла с места и затихла вдали.Черное время ползло, струилось сквозь тело, сквозь мозг. И не оставляло следа.
Но он ощутил еще что-то. В недавней жизни это было похоже на боль. Так болят затекшие мышцы. И боль усиливалась. Значит, нервная связь между телом и мозгом почему-то восстанавливается? Плохо.
Послышался сверху легкий стрекот. То громче, то затихая. Сильный запах мокрого погреба просочился в гроб. Дождь. Наверху дождь. Бабкин и Литвак засыпали гроб щебнем. Песок воду пропускает плохо. Щебень пропускает хорошо. Вода уже струится сквозь щебень. Скоро дойдет
