целую вечность? У меня на такое не хватит сил. Но ты, слава Богу, здесь, а не
Подошел Литвак.
– Ты соображаешь, что уже давно должен исчезнуть? – раздраженно спросил он Мышкина. – Причем немедленно и надолго!..
– Да… – обронил Мышкин. – Отвези меня в Сосново. И дай свой мобильник.
– У тебя уже есть мобильник! – возразил Литвак.
– Чужой. И связь – в одну сторону.
– Тумановский, конечно.
– Не все ли равно? Главное, я не могу с него звонить. Только принимать.
Литвак поколебался.
– Черт с тобой! – наконец сказал он. – Пользуйся моей добротой… В последний раз. Мобилу дам, а вот в Сосново не повезу!
– Почему?
– Ты и так уже в Соснове. Видишь вон ту полоску над леском?
– Вижу.
– Главная улица. Оттуда до дачи Волкодавского километра полтора. По лесной дорожке. Все на этом! А с моей трубки больше одного раза звонить не советую. В России прослушиваются все мобильные телефоны. Без исключения. Даже путинские. Так что второй звонок может оказаться в твоей жизни последним. Пошли, Марина! Надо срочно отсюда убираться.
– Да… – тихо сказала Марина.
Литвак ушел, снова сел на заднее сиденье и захлопнул дверь. Марина погладила ладонями щеки Мышкина, повернулась и медленно ушла. Запустила мотор, зажгла фары, включила передачу.
Но задняя дверь снова открылась.
– Стой! – закричал Литвак. – Момент! Дмитрий, повторяю: Марина и я живы до тех пор, пока ты мертв. Если они узнают, что ты восстал из гроба – вернут обратно. И нас к тебе – за компанию.
Мышкин кивнул.
Машина осторожно взяла с места. Мышкин постоял немного и двинулся в сторону светлой полоски над лесом.34. Прощай, полковник Костоусов!
Ночью да еще под дождем, который снова превратился в тропический ливень, Мышкин никогда не нашел бы дачу Волкодавского, которая была не в поселке, а в стороне, в сосновом бору – в конце лесной тропинки. Но он знал заранее, что выйдет правильно. Нужно только отпустить вожжи. Подсознание, как лошадь, выведет.
Но как только Мышкин вышел из мутного света фонарей, ступил на лесную тропинку и сделал несколько шагов в полной темноте, кто-то внезапно ударил его деревянным молотком по лбу.
Из глаз посыпались искры – голубые и красные на черном бархатном фоне. Оглушенный, оцепеневший, Мышкин стоял, раскрыв во всю ширь глаза и ожидая нового удара.
Постепенно до Мышкина дошло: никто не нападал. Удар был сильный, но равнодушный и тупой, без чувства.
Вытянув вперед руки, как слепой, Дмитрий Евграфович нащупал мокрый и скользкий ствол. Сосна, мачтовая.
Нагнулся, пошарил по земле. Впереди – мокрые, но острые сосновые иголки толстым ковром, мягкий мох и мелкие сучки. Сзади земля тоже мокрая, но твердая.
Значит, тропинка делает здесь поворот. Придется смотреть ногами и отмечать, что под ними – утоптанная тропа, охваченная вековыми корнями, как шпангоутами, или хвойный ковер.
Так он прошел с полкилометра, оставив позади несколько поворотов и ни разу не уклонившись в лес. Остановился, когда обнаружил, что вокруг стало заметно светлее. Дождь пошел на убыль.
Он стоял на краю лесной поляны. Впереди, шагах в двадцати, Мышкин разглядел сквозь дождевую сеть черный силуэт небольшого дома с мансардой. Дом стоял посреди поляны и был окружен покосившимся полусгнившим штакетником.
Рывком дунул ветер и плеснул в лицо горсть воды. Дождевые струи, падавшие вертикально, моментально наклонились и теперь секли вкось и громко шелестели в густой траве.
Легкий жестяный скрежет донесся до Мышкина. Повернулся флюгер на коньке дома, около печной трубы. Мышкин разглядел, хотя и с трудом, знакомого чертика с длинным, как у кота, хвостом на отлете. Чертика Волкодавский выковал своими руками.
Ручей, который Волкодавский пропустил через свой участок, превратился в стремительный поток. Кое-где вышел из ровных, в линейку, искусственных берегов, оставляя на траве ветки, листья и достижения цивилизации – пластиковые бутылки, полиэтиленовые мешки, презервативы.
В старой ржавой бочке около веранды вода переливалась через край. Мышкин попытался разом ее опрокинуть. С таким же успехом он мог бы валить набок скалу: сил никаких.
Он перевел дух, закрыл глаза, сконцентрировался, подробно представил себе, что бочка уже лежит на земле, и всем телом навалился на нее. Бочка нехотя качнулась и медленно опрокинулась, извергнув на землю целое море.
Мышкин пошарил по открывшемуся месту. Пусто. Волкодавский всегда держал ключ под этой бочкой.
Оставалось одно. Обмотал правую руку пиджаком, с которого дождь так и не смыл кровавые пятна, подошел к окну веранды, зажмурился, размахнулся и ударил. Осторожно освободил раму от осколков, забрался на веранду, и не поверил, что на свете еще есть место, где ничего не льет на голову.
Входная, конечно, тоже заперта. Он дернул ручку – машинально, без надежды. Неожиданно дверь мягко подалась и со скрипом отворилась.
С литваковского мобильника Мышкин набрал номер Волкодавского.
– Привет, Михаил Николаевич…
– Кто? – утробно пробурчал Волкодавский.
– Дима. Мышкин.
– Дима? Дима?! Ты что – охренел?! – взревел Волкодавский.
– Нет, я не охренел, – слабо возразил Мышкин.
– А кто?!
– Не знаю.
– А что ты знаешь? Ты хоть знаешь, который час?
– Сейчас скажу.
– Половина третьего, чтоб ты знал, садист!
– У меня, Миша, машина сгорела. Вот сейчас.
– Да ну! – поразился Волкодавский. – Совсем сгорела? – сочувственно спросил он.
– Совсем.
– Авария? Бандюки? Оборотни в погонах?
– Карбюратор перелило. Бензин попал на выпускной коллектор. Вспыхнула, как щепка.
– А ты? Жив?
– Мертвый не позвонил бы… Или позвонил?
– Отвечай, скотина, на прямой и ясный вопрос! С тобой все в порядке? Пострадал?
– Ни царапины.
– Уф! Это главное, – успокоился Волкодавский. – Все остальное – дрянь. «Все дерьмо, кроме пчел», – процитировал он Метерлинка. – Что я могу? Где ты?
– На твоей даче.
– А как ты туда попал? – удивился Волкодавский.
– Я же сказал: машина сгорела. Совсем неподалеку. Мне некуда было идти. И я пошел к тебе.
– Это правильно! – убежденно заявил Волкодавский. – Правильно, что пришел. Ты уже в доме?
– В доме.
– Постой-постой, – с подозрением спросил Волкодавский. – А как же ты вошел? Ключ-то я забрал!
– У меня свой. То есть, я попробовал на всякий случай свой, от квартиры. И он сразу подошел.
– И что? На веранде сидишь?
– В доме. Ты забыл запереть входную дверь.
– Вот холера! – огорчился Волкодавский и тут же поправился. – Нет, это очень хорошо, что не запер. Видно, сам Бог велел в расчете на тебя. А то сидел бы ты. Только моей жене не вздумай ляпнуть, что я не запер, – забеспокоился он. И пояснил: – Убьет.
– Не скажу, – пообещал Мышкин.
– Там на кухне, под лестницей, в ящике консервы. Тушенка, рыба какая-то – не помню. Зеленый горошек. Огурцы. Консервный нож в буфете. Завтра приеду. Только не звони мне сегодня больше. Дай поспать.
– Дам… Миша, можно душ у тебя приму? Грязный, как трубочист.
– Электричество есть? Проверь.
Мышкин щелкнул выключателем.
– Нет электричества.
– Подойди к счетчику, глянь автоматы. Если рычагами вниз, кинь все вверх.
С телефоном около уха Мышкин открыл ящик со счетчиком, поднял рычаги автоматов вверх – на кухне зажглась лампа и зафырчал холодильник.
– Есть электричество, – сообщил он.
– Отлично! – обрадовался Волкодавский. – Поставь в душе регулятор нагревателя на красную метку. Автоматы выдержат, зато ждать, пока нагреется, будешь не час, а двадцать минут. Только воды там нет. Придется тебе натаскать с водопровода. Ведерком. В сарае возьми. Только замок придется сбить.
До водопровода было с полкилометра.
– Нет, – вздохнул Мышкин. – Не смогу. Никаких сил. Ладно, обойдусь. И на том спасибо. Будь здоров.
– Стой! – крикнул Волкодавский. – Иди на кухню.
– Я на кухне.
– Подними половик посередине. Что видишь?
Мышкин увидел металлическую крышку люка.
– Вход какой-то.
– Колодец. Еще отец делал, чтоб зимой не ходить. Он там жил круглый год. Отдыхай. И не буди меня! – напомнил Волкодавский. – Сам позвоню.
Мышкин открыл люк. Блок, веревка, ведро висит на крюке сбоку. Сверкнула вода – близко, не больше двух метров. Он опустил ведро.
Ждать, когда нагреется, пришлось не двадцать минут, а все сорок. Он лежал в семейной кровати Волкодавских, в новой, ни разу не надеванной пижаме хозяина и смотрел в окно на тонкие косые струи, сверкающие в свете наружного фонаря. Лежал неподвижно и тяжело, как бревно, и больше всего боялся вогнать себя в бесконечный круг мысленной жвачки. Как в учебнике психиатрии, где врач внушает буйному пациенту: «Для вашего блага: изо всех сил
