испуганного гостя, комит Меровлад присел к столу и задумался. Дом, в котором он остановился, не относился к лучшим в Сабарии, хотя и принадлежал не местному уроженцу, а италийскому торговцу, заброшенному по воле судьбы на самый край ойкумены. Да и сама Сабария числилась далеко не самым крупным поселением великой империи, но именно в этом захолустном городишке должны были навсегда разойтись пути императора Валентиниана и комита Меровлада. Меровлад знал Валентиниана более двадцати лет, еще с тех пор, когда они оба ходили в трибунах императора Констанция. Именно руг был одним из тех, кто после смерти Иовия без раздумий отдал свой голос за Валентиниана и помог тому утвердиться во главе Великого Рима. Нельзя сказать, что Валентиниана ответил ругу черной неблагодарностью, но отношения их в последний год сильно испортились, и причиной тому послужила женщина. Похоже, до императора все-таки допели слухи об измене Юстины, и он готовился нанести людям, его обманувшим, решительный удар. Меровлад ждал расправы со дня на день и, наверное, поэтому близко к сердцу принял приговор, вынесенный императору Валентиниану волхвами венедских богов. Сам комит хоть и крестился по настоянию все того же Валентиниана, но в душе остался язычником. Похоже, и венедские боги не оставили своим вниманием Меровлада, ибо пришли они к нему на помощь в самый нужный момент.
– Он здесь, – произнес Стилихон, просовывая голову в дверь.
– Зови, – коротко бросил Меровлад.
Юный Стилихон ввел в зал двоих. Одного из них Меровлад знал. Это был сотник Коташ, служивший в клибонариях несчастного Фавстина. Зато лицо второго, густо заросшее черной бородой, ничего комиту не говорило. Этот человек мог быть фракийцем, эллином, италиком, словом, кем угодно, но только не венедом. Зато Меровлад сразу же узнал перстень, блеснувший на указательном пальце незнакомца.
– Руфин, – назвал свое имя гость.
– Садись, патрикий, – коротко бросил комит, подтверждая свои слова решительным жестом.
Стилихон с Коташем отошли к окну, чтобы не мешать серьезному разговору. Однако Руфин с Меровладом не спешили завязывать дружескую беседу, пристально глядя друг другу в глаза.
– Это ты оговорил комита Фавстина? – задал наконец вопрос Меровлад.
– Я, – не стал отрицать очевидного патрикий. – Никто не ставит в вину Фавстину смерть мужчин на поле битвы, но комит приказал убивать стариков, женщин и детей, дабы принудить квадов к миру. Такое нельзя прощать никому, ни комиту, ни императору.
– К последнему у тебя, кажется, свой счет? – усмехнулся Меровлад.
– Это правда, – не стал отрицать Руфин. – Но боги карают Валентиниана не за то, что он убивал мятежников, а за то, что предал лютой смерти людей невиновных. Не бывает власти без ответственности, и ты это знаешь, руг, не хуже меня. Сейчас пробил час Валентиниана, потом придет черед Валента.
– Ты уверен, что он уже пробил? – пристально глянул в глаза ведуна Меровлад. – Пока что медведицы-людоедки чувствуют себя вполне сносно.
– Валентиниан умрет либо сегодня ночью, либо завтра днем, – спокойно сказал Руфин. – А медведиц мы не стали травить раньше времени, дабы не возбудить подозрений у императора и комита Пробста.
– Высокородный Пробст мне мешает, – поморщился Меровлад.
– Так устрани его, – пожал плечами Руфин.
– Он может помешать и тебе, встав на сторону старшего сына императора.
– Грациан так или иначе придет на помощь Валенту, комит Меровлад, вряд ли тебе удастся отнять у него Галлию.
– Это правда, патрикий Руфин, но зато Валент и Грациан не получат поддержки Рима. Я дал русам Кия слово, и я его сдержу.
– Мы не будем трогать Рим, Италику и Илирик в течение ближайших двадцати лет, – подтвердил свои обязательство Руфин. – И это все, что я могу тебе обещать, Меровлад. А что касается Пробста, то Коташ поможет тебе убрать его. Живодер действительно зажился на этом свете. Вот кого Навь примет как родного.Император Валентиниан был извещен о приезде вождей квадов рано утром, однако с приемом не торопился. Участь квадов должна была послужить уроком для всех подвластных Риму племен, а потому и обставить их казнь следовало надлежащим образом. Комит Пробст, навестивший императора во время завтрака, доложил, что Фавстин мертв.
– Ты поторопился, Пробст, – поморщился Валентиниан. – Я хотел бы увидеть его смерть собственными глазами.
– К сожалению, божественный, поучительного зрелища не получилось. Крошка и Прелесть даже не прикоснулись к телу Фавстина.
– Почему?
– Не знаю, – развел руками комит. – Возможно, почувствовали яд. Комит был уже мертв, когда мы бросили его тело в яму. Это мой промах, божественный Валентиниан, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы подобное никогда не повторилось.
Завтрак был безнадежно испорчен. И испортил его человек, которому Валентиниан доверял как самому себе. Хорошо еще, что никто из горожан и чиновников императорской свиты не видел конфуза, приключившегося с Пробстом, иначе наверняка бы поползли слухи о вмешательстве римских богов, вставших на защиту мага и колдуна.
– Зарой тело Фавстина так, чтобы ни одна душа не узнала, где находится его могила, – распорядился император. – Но если нечто подобное повторится с квадами, тебе не поздоровится, комит. Пусть кто-нибудь проверит самочувствие моих любимиц, возможно, они подцепили в дороге хворь!
– Ты же знаешь, божественный Валентиниан, что Крошка и Прелесть не подпускают к себе никого, кроме меня.
– Ну, так спустись к ним сам, комит, – рявкнул император. – Не хватало еще, чтобы медведицы откинули лапы при виде бородатых квадов.
– Я все сделаю, божественный, – склонился в поклоне Пробст. – Не сомневайся. Все будет именно так, как ты задумал.
Валентиниан проводил Пробста злыми глазами и вернулся к прерванной трапезе. Увы, то ли от огорчения, то ли по какой-то другой причине, но кусок зайчатины не полез в горло императора, и он со злостью выплюнул его на стол. А ведь именно сегодня утром он почувствовал себя совершенно здоровым. Прошли и непривычная слабость в ногах, и тошнота, и головокружение. Валентиниан многое ждал от сегодняшнего дня, а потому был страшно огорчен, что он начался столь нелепо.
– Ну, что еще? – обернулся император к появившемуся в проеме дверей ругу Меровладу.
– Все готово к приему вождей, – склонился в поклоне комит. – Прикажешь принести императорское облачение?
– А не слишком ли много чести для твоих соплеменников, Меровлад? – прищурился в сторону комита император.
– Я руг, божественный Валентиниан, и мне нет дела до квадов, – ответил с усмешкой Меровлад.
Император неожиданно успокоился. Гнев сменился усталостью. Все-таки пятьдесят пять лет не тот возраст, когда человек может безнаказанно мотаться из одного конца огромной империи в другой. И видимо, наступила пора, когда божественный Валентиниан должен уступить часть своих полномочий старшему сыну. Впрочем, торопиться с этим в любом случае не следует. Грациан честолюбив и, чего доброго, решит, что пробил его час. И что отец стал помехой на его пути к вершине власти. А помеху устраняют. Именно поэтому божественный Валентиниан не торопится чинить суд и расправу над изменником-ругом, хотя и знает о его шашнях с Юстиной все или почти все. Пока под рукой у императора не появится человек достаточно твердый, чтобы противостоять Грациану, комит Меровлад будет жить и даже пользоваться милостями божественного Валентиниана. Но час мести пробьет, и пробьет он гораздо раньше, чем воображают руг и блудница Юстина.
В зал курии Валентиниан вошел, с трудом передвигая ноги, горбясь, словно столетний старец. И лишь опустившись в кресло, он почувствовал облегчение. Квады стояли возле дверей, довольно далеко от Валентиниана, и он никак не мог уловить выражение их лиц. Неужели эти люди не испытывают страха перед возможной гибелью? Или они рассчитывают на милосердие императора? Или на его слабость? Но божественный Валентиниан не настолько слаб, чтобы прощать своих самых злейших врагов. Императору казалось, что его голос гремит под сводами огромного зала, но в какой-то момент он вдруг осознал, что его не слышат. Ни квады, стоящие у дверей, ни чиновники его свиты.
– Тебе плохо, божественный Валентиниан? – донесся до него голос Меровлада.
Император все-таки вынырнул из омута, едва не захлестнувшего его с головой, и даже обрел дар речи:
– Пусть подойдут, я хочу видеть их лица.
Если и не страх, то тревога на лицах квадов была, и Валентиниан отметил это с удовлетворением. Слабость, охватившая его, прошла, и он вновь почувствовал уверенность в своих силах. Он обрушился на квадов с таким пылом, что напугал даже своих ближников. Во всяком случае, в глазах склонившегося к нему корректора Перразия он уловил самый настоящий ужас.
– Где комит Пробст?
– Он умер, – долетел до его ушей тихий ответ.
– Но почему?
– Крошка и Прелесть порвали его на куски, а потом сдохли сами.
Ярость захлестнула мозги Валентиниана горячий волной, он вскочил, взмахнул рукой, крикнул что-то громко и неразборчиво, а потом рухнул в беспамятстве на пол прямо под ноги потрясенных чиновников своей свиты.
– Поднимите императора, – распорядился комит Меровлад. – И выведите вождей из зала.
Корректор Перразий и трибун Цириалий первыми бросились выполнять его приказ. Увы, помочь императору не могли уже ни лекарь, ни священник, жаждавший услышать хотя бы слово из его уст. Божественный Валентиниан скончался на руках своих ближников раньше, чем они успели перенести его на ложе. Все ждали, что скажет комит Меровлад, и вздохнули с облегчением, когда он наконец произнес после продолжительного молчания слова,
