Рассказы. Повести. 1894-1897

В повести отразилось сложное отношение Чехова к общественной и философской позиции позднего Толстого. Чехов работал над повестью, находясь под обаянием своей первой встречи с Толстым. В памяти были свежи разговоры с Толстым и чтение им вслух раннего варианта «Воскресения». Если в попытке героя, дворянина по происхождению, «опроститься» и жить трудовой жизнью в какой-то мере отразилась легенда о Вяземском, то отрицать близость этой попытки к сельскохозяйственной практике толстовцев тоже нельзя. А. И. Богданович (см. ниже) видел в повести критическое отношение Чехова к «доктрине» Толстого. Неудачная попытка героя сблизиться с крестьянством и крах его утопической мечты добиться физическим трудом социальной гармонии действительно отражают скептическое отношение Чехова к деревенской практике толстовцев. Но исходная моральная позиция Полознева и его неприятие существующих порядков обнаруживают солидарность Чехова с Толстым (см. об этом подробнее: А. П. Скафтымов. Нравственные искания русских писателей. М., 1972, стр. 394– 402).

Обличительной силой, близкой к толстовской, проникнута полемика Полознева с Благово. Во взглядах Благово можно найти отзвук идей, бродивших в кругах буржуазной интеллигенции конца века (см. там же, стр. 397–399). Теория оправдания эксплуатации большинства меньшинством в разной форме была присуща социал-дарвинизму, органической теории общества Г. Спенсера, культу науки в философии О. Конта и Э. Ренана. На страницах «Русской мысли» в 1895 г. шли дебаты о соотношении между совестью и культурным прогрессом (статьи Меньшикова и др.). «Моей жизнью» Чехов объективно отвечал на вопрос, поднятый в печати: «нужна ли совесть?» (см. там же, стр. 399).

Этим ответом Чехов сближался с Толстым, тоже взывавшим к голосу совести. Но, в отличие от Толстого, Чехов и в «Моей жизни» не отрицал необходимости культурного прогресса. Мысль его в письме к Суворину от 27 марта 1894 г. о том, что «в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса», не отменялась рассуждениями Благово: античеловечностью его позиции дискредитировались не культурные ценности сами по себе, а лишь их противоречие нравственным началам.

3

Первый отзыв о «Моей жизни» принадлежит редактору «Нивы» Луговому, получившему рукопись повести в два приема – 19 июня и 13 сентября 1896 г. Свою высокую оценку повести он объяснял так: «С одной стороны, она злободневна; но не настолько, чтобы приближаться к все еще модной толстовщине, с другой – она вечна, потому что страдания свободного духа, стремящегося освободиться от опутавшей его паутины житейских мелочей, были и будут, всегда и всюду, одни и те же». Как редактор журнала, рассчитанного на широкого читателя, Луговой обратил особое внимание на простоту формы повести: «нет проповеднического глаголания»; «вещь глубокая по содержанию, она, тем не менее, общедоступна» (письмо 21 июня. – Записки ГБЛ, вып. VIII, М., 1941, стр. 45). «Вещь чудесная», – писал он и о второй половине повести, оценив, в частности, больший лаконизм повествования в X главе по сравнению с предыдущими: «Начало этой второй части мне показалось сначала немного странным по недосказанности многих действий и психологических мотивов, странным кажется отсутствие инженера во время бракосочетания его дочери, – т. е. не то, что отсутствие его личности в данную минуту, а как бы забыто самое его существование, но все это служит только к усилению впечатления от тех штрихов, которыми обрисовываются отношения отца и дочери на следующих страницах» (14 сентября 1896 г. – ГБЛ). Когда повесть была уже набрана и прошла через цензуру, Луговой писал, что считает ее одной из самых удачных вещей Чехова (25 ноября 1896 г. – ГБЛ).

«В качестве читателя „Нивы“» благодарил Чехова за повесть И. Л. Леонтьев (Щеглов): «Вот она, госпожа литература, в ее настоящем виде» (1 января 1897 г. – ГБЛ). В конце апреля 1897 г. при встрече с Чеховым он заметил, что название ее «слишком мелко и скромно для такой глубоко захватывающей повести», и возмущался критикой, которая не обратила внимания на журнальную публикацию («Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к „Ниве“», 1905, № 7, стлб. 398; «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1952, стр. 142).

В. Г. Малафеева (писательница В. Мирович), работавшая тогда в киевской газете «Жизнь и искусство», откликнулась на «Мою жизнь» подробным письмом к Чехову (18 ноября 1897 г. – ГБЛ.) Ее внимание привлекло нравственное содержание повести и, в связи с ним, позиция двух героев – Полознева и Редьки. Изображение «глубокого томления ищущего духа» в «захолустье» она оценила как факт общественно значительный. Имея в виду изображение народа в «Моей жизни» и «Мужиках», она писала: «Ваши мужики – этот удар хлыста по сытому и спокойному лицу так называемого интеллигента – несмотря на свой мрак, указывают на что-то светлое, на что-то нетронутое и крепкое в народной душе».

Прочитав повесть в отдельном издании вместе с «Мужиками», И. Е. Репин выражал свое восхищение в письме Чехову 13 декабря 1897 г.: «Какая простота, сила, неожиданность; этот серый обыденный тон, это прозаическое миросозерцание являются в таком новом увлекательном освещении < …> А какой язык! – Библия» (И. Е. Репин. Письма к писателям и литературным деятелям. 1880–1929. М., 1950, стр. 141).

Есть свидетельство об употреблении Толстым слов Редьки: «Все может быть, все может быть». Противопоставляя Чехову-драматургу Островского, которого ставил выше, Толстой говорил: «Если б этому столяру ‹маляру› прочесть „Чайку“, он не сказал бы: „все может быть“» («Дневник А. С. Суворина». М. – Пг., 1923, стр. 147 – запись от 11 февраля 1897 г.).

Чехов намеревался прочитать Толстому «Мою жизнь» в корректурных листах (см. письмо к Т. Л. Толстой от 9 ноября 1896 г.). Но поездка его с этой целью в Ясную Поляну не состоялась. Толстой ознакомился с ней в приложениях к «Ниве». О его впечатлении от повести вспоминал С. Т. Семенов: «„Моя жизнь“ понравилась Л. Н., но не в целом, а местами» («О встречах с А. П. Чеховым». – «Путь», 1913, № 2, стр. 37; Чехов в воспоминаниях, стр. 368). В других воспоминаниях Семенов приводил слова Толстого: «Есть места удивительные, но вся повесть слаба» («Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом». СПб., 1912, стр. 81).

В архиве Чехова сохранились и более поздние отклики на повесть. Горбунов-Посадов отметил в письме Чехову от 14 сентября 1898 г. «сильное описание провинции» (ГБЛ). Л. А. Сулержицкий считал повесть лучшей вещью Чехова и писал ему 20 октября 1902 г., что ее «еще не оценили в публике» (ГБЛ).

М. Горький сообщал Е. П. Пешковой в марте 1899 г.: «Вчера я прочитал „Мою жизнь“. – Роскошь» («М. Горький и А. Чехов. Переписка, статьи, высказывания». М., 1951, стр. 146).

В декабре 1896 г. закончилось печатание повести, а в январском номере журнала «Новое слово» (1897, кн. 4) А. М. Скабичевский уже использовал образ Полознева в статье «Больные герои больной литературы». Как и художника в «Доме с мезонином» (см. примечания к этому рассказу), Скабичевский отнес Полознева к типу неудачников – «психопатических героев современной беллетристики» (стр. 167), противопоставляя их Онегину, Чацкому, Рудину и др., которые были действительно героями своего времени. В «опрощении» Полознева он видел связь с теорией Л. Толстого. Впоследствии в статье «Антон Павлович Чехов» («Русская мысль», 1905, № 6, стр. 52) он утверждал, однако, что Чехов был далек и от народников, и от толстовцев, которые были готовы идти в народ, и в доказательство этого приводил слова Маши Должиковой о тщете и несостоятельности попыток опрощения.

Выход в свет под одной обложкой повестей «Моя жизнь» и «Мужики» вызвал сопоставления их под углом зрения социальных взглядов Чехова. Если «Мужики», заявлял М. А. Протопопов («Одесские новости», 1897, № 4115, 16 октября), свидетельствуют об апологетическом отношении Чехова к капиталистическому городу, то этого нельзя сказать о «Моей жизни». «…Критики, накинувшиеся на г. Чехова за сугубо мрачный взгляд его на деревню, могут утешиться, так как взгляды автора на город, выраженные в „Моей жизни“, еще безотраднее». – писал о том же А. Б. (А. И. Богданович) («Мир божий», 1897, № 12, стр. 2). Находя во взглядах Полознева элементы «толстовской доктрины», Богданович считал, что сам Чехов не разделяет