радовалась зря.
Я легла спать. А проснувшись, услышала знакомый голос, он доносился из кухни. С радостно бьющимся сердцем я бросилась туда, чтобы заключить в объятия верного друга и укрепить свой пошатнувшийся оптимизм. По моему мнению, органы просто обязаны внушать оптимизм.
Беседа шла на повышенных тонах. Я имею в виду тетушку. До сей поры к милиции она относилась с некой брезгливостью, а вот теперь требовала защиты и возмущалась бездеятельностью. Причем, как удалось мне выяснить в первые же пять минут, по-прежнему темнила и недоговаривала.
— Ты деньги отдала? — рычал Владимир Петрович.
— Отдала.
— Чего ж ему надо?
— Откуда мне знать? Грозится.
— Врешь ты все, Серафима. Каток правила знает. А беды ваши от самонадеянности. Откуда деньги?
— От верблюда.
— Правильно. Говорил: покайтесь, легче станет. Так ведь нет. Все хотите своим умом жить. Вот сами и расхлебывайте.
— До чего ж вы, менты, народ зловредный. Человеку тяжко, а вам непременно еще воспитывать надо.
— А как же? На то поставлены. Ладно, мое последнее слово: завтра рано утречком я с приятелем на машине подъеду и отвезу вас к Лике домой. У нее лучше тоже не задерживаться, а отправиться в отпуск. Ненадолго. Все ж таки не думаю, чтоб вы успели сотворить нечто такое, за что вас долгие годы будут по свету гонять. — Он сделал паузу и добавил:
— Кстати, меня сегодня к начальству вызывали. Очень интересовались, что за частное расследование я затеял.
— И что ты затеял? — нахмурилась тетушка.
— Откуда ж мне знать? С вами это никак не связано?
Мы переглянулись, я вздохнула, а Серафима головой покачала.
— Да что спрашивали-то?
— А ничего. Пожурили, что, мол, есть сведения, что вы, Владимир Петрович, занялись частным сыском. Я поклялся как на духу, и разошлись по-доброму.
— Вовка, ты бы поосторожнее, — заныла Серафима. — Ведь неспроста вызывали. Слышишь? Кому-то ты ненароком дорогу перешел.
— Я не переходил, а вот вы туда-сюда мечетесь, и добра от этого не будет. Уяснили? Допрашивать я вас не собираюсь, а предупредить должен.
— Опять завелся, — разозлилась тетушка. — Давай о деле. Во сколько тебя завтра ждать?
— В пять утра будьте у дверей в полной боевой готовности.
Владимир Петрович отбыл к семье, а мы с Серафимой начали готовиться к отъезду. Впрочем, подготовка ограничилась разговорами: чемоданов и тех на сей раз не было.
— Циркач меня тревожит, — заметила тетушка. — Звонил?
— Откуда мне знать? Телефон ведь у тебя в квартире лежит. Да и не хочется мне с ним разговаривать, если честно.
Опасное это занятие: мужиков за нос водить.
— Твоя правда, — вздохнула Серафима. — За нами бы не помчался. Как думаешь?
— Не знаю. Ты у нас великий стратег и мыслитель, а я все больше по заданному сценарию… Давай-ка спать, — внесла я разумное предложение. — Подниматься чуть свет. Одно хорошо: завтра мы будем в трехстах километрах от всего этого…
— Если повезет, — кивнула тетушка, как видно, желая меня утешить.
Уже в половине пятого мы стали то и дело поглядывать в окно. Илья Сергеевич был грустен. После того как часы в холле пробили шесть, мы могли смотреть только на минутную стрелку, сохраняя тревожное молчание. Еще через пятнадцать минут тетушка потянулась к телефону, сказав испуганно:
— На Вовку это не похоже.
Тут я вспомнила слова Руслана, сказанные Катку: “Она давно менту проболталась”. Вызов Владимира Петровича к начальству и сегодняшнее опоздание… Неужто у Юрика нашлись друзья в том самом отделе, где с ним усердно боролись? Судьба верного друга начинала всерьез тревожить.
Серафима дозвонилась до его квартиры, трубку сняла жена.
Тетушка извинилась медовым голосом, а потом начала бледнеть. Мы с Тархановым переглянулись: рыдания, доносившиеся из трубки, достигли наших ушей. Серафима разговаривала минут десять, дала отбой и сказала:
— Вовка в больнице. Вчера возле собственного подъезда какой-то тип ударил его по голове чем-то тупым и тяжелым. На счастье, сосед с первого этажа все это видел и закричал. Неизвестный с места преступления скрылся, а Вовка скорее всего только благодаря соседу жив остался.
— Как он? — пролепетала я.
— Более или менее… Катерина всю ночь была с ним в больнице, только сейчас вернулась. Голова пробита, но отделался сотрясением мозга.
— Слава Богу, — вздохнула я. Серафима моей радости не разделила, молча с Тархановым переглянулась. Тот был бледен, кусал губы и не замечал этого.
— Что? — испугалась я.
— Хреновые дела, племяшка. Если решили Вовку убить…
— Как убить?
— Что ж они, ты думаешь, просто так напали?
— Может, и не Каток это вовсе, а, Серафима? Может, ограбить хотели? Шпана какая-нибудь.
— И не мечтай. Вся шпана в районе Вовку знает лучше отца родного. С отцами, сама знаешь, как бывает, а Вовка двадцать лет на одном месте. Едем в больницу.
— Шесть утра, там все закрыто, и нас не пустят.
— Нас пустят, — заверила тетушка. И была права.
Владимир Петрович лежал бледно-зеленый и улыбчивый. Спросил, едва не смеясь:
— Что глаза как блюдца? Проняло наконец?
Серафима заревела с порога.
— Вовка, прости ради Христа… Да разве ж я могла помыслить, что они на такое отважатся?
— Могла, не могла… умных людей слушать надо. Пристраивайтесь. И рассказывайте.
Я покосилась на тетушку, та вздохнула и начала излагать. Рассказ мне в целом понравился. Мы по всем статьям выглядели несчастными жертвами. Однако Владимир Петрович придерживался другого мнения.
— Дуры вы, прости Господи. А у тебя, Илья, где мозги были? — Тарханов за свои мозги обиделся и стал в окно смотреть. — Что ж с вами делать-то?
— Не знаю, — честно ответила тетушка. — Скажешь, в милицию идти — пойдем, хоть и не хочется.
— В милицию теперь не резон. На Юрика компромата нет, а вы выглядите — хуже не бывает. С бандитами якшались, деньги стибрили, вещественные доказательства уничтожили. Тюрьма по вам плачет, честно скажу.
— Ладно хохмить, не до этого, — обиделась тетушка.
— Я себе настроение поднимаю, потому как дрянь дело. А вы хоть и сомнительного поведения, но люди мне не чужие. Я через пару деньков отсюда сбегу, а до той поры вам лучше на дно лечь. Если Циркач объявится и решит вас укрыть в надежном месте, соглашайтесь. И глаза таращить ни к чему. Лучше его вас сейчас никто защитить не сможет. Пару дней перебьетесь, а там мы с Катком разберемся.
— Сомнения у меня, — вздохнула Серафима. — Ты в больнице валяешься, а Каток по городу гуляет. Есть время концы в воду спрятать. Я вот грешным делом думаю, может, и Жорки в живых уж нет?
— Чего ему сделается? Жив. Сидит на даче в Красном. Такой шикарный особняк, виден со всех точек. Братишки привыкли быть мудрее всех, думают, если и дом на неизвестную тетку оформлен, так никто и не хватится.
