Мы не стали искать вчерашнюю лунку, хотя оптика деда Мороза легко поддалась бы ударам захваченного с собой молотка. По моему настоянию, мы приумножили лучи ближайшей к берегу морской звезды, потому что мотоцикла с гробиком у нас не было, и будущий улов предстояло тащить до машины на берегу вручную. На расстоянии вытянутого луча моей ноги встали термос, бутылка «Хеннесси» и пара коньячных рюмок. Мы решили обойтись без пластиковых стаканчиков. Надо было опустить леску в воду, полежать недвижно примерно с четверть часа, затем встать на корточки, дотянуться до коньяка и рюмок лучом руки, налить и выпить. А затем снова лечь на лёд лицом к рыбам. Хорошо лежать над рыбами.
Я помню, как в ясную и солнечную голову пришло решение ловить рыбу на вату из телогрейки. Поверх лыжных комбинезонов мы надели ватники. Это было необходимо, чтобы максимально точно походить на других морских звёзд. Моя задача сформулировалась окончательно: мне было нужно вытаскивать вату из продырявленного рукава телогрейки и бросать её в прорубь. Ни одна рыба не сможет устоять перед ватой, - говорила я. Владельцы остальных лучей уважительно слушали меня и не перечили, хотя и переглядывались между собой, когда им казалось, что мы на них не смотрим. Но мы видели всё. Тщательно скрываемый скепсис товарищей по проруби, тем не менее, улетучился в одно мгновение, когда в воде показалась спина гигантской рыбины. Рыба была настоящим великаном. Привлеченный запахом ваты, неведомый житель морей ходил кругами, опасаясь многолюдья, и не решался схватить лакомство. «Отойдём», - сказал кто-то из рыбаков, после чего до меня донеслось завистливое: «вот же везёт дуракам». На автора этих слов зашикали.
Потом мне рассказывали, как всё выглядело со стороны. По словам очевидцев, я опустила руку в прорубь и держала её там минут пять, после чего опустила в прорубь другую руку, а затем приподняла над водой лосося, ухватив его за жабры. Он не был таким уж гигантским, каким казался под водой, но всё же его размеры очень впечатляли. Достать рыбину в одиночку не было никакой возможности, однако бросившихся мне на помощь рыбаков я отогнала прочь, после чего, поглядев в глаза добычи, разжала пальцы и сказала «спасибо» кругам на воде. Ничего этого я не помню.
Помню только почти нестерпимый, но ужасно приятный жар в руках, запах ледяного «Хеннесси» на губах и ощущение глубочайшего покоя. Еще, иногда - не часто - привкусом дежа вю возникают передо мной образы рыб, исчезающие так быстро, что я никогда не успеваю поздороваться с тем, кто однажды действительно был встречен мною - при обстоятельствах, подробности которых я знаю скорей из снов, чем по рассказам очевидцев. Я не могу целиком восстановить в памяти событие того зимнего дня, но однажды мне стало понятно, что в деталях нет никакой необходимости. Главное, мне действительно повезло, и в этом нет ни малейшего сомнения. Мне повезло очень по-крупному - в тот раз и навсегда – хотя я и не помню, как отгоняла рыбаков.
В карты мы больше не играли. Вскоре случилось так, что в Южнорусском Овчарове пришла пора выборов, и новый глава сельского поселения издал указ, запрещающий жителям деревни после 21 часа распивать спиртные напитки, спорить, играть а азартные игры и обзываться. Этому, конечно, были причины – особенно после случая с Никитой Валентиновичем, продувшимся у наших соседей - но всё же категоричность Указа многих огорчила. Некоторые, конечно, нарушают закон, продолжая втихомолку тасовать шесть колод, но играют, как они говорят, без всякого азарта и как бы нехотя. Утверждают также, что игра стала называться «дурашкой», и проигравшего весь следующий день целуют и треплют по щеке или плечу.
А иногда, гуляя с собакой на зимнем море, мы видим сидящего на обрыве человека. Это бывший заместитель главы Южнорусского Овчарова. Долго-долго, буквально часами, он может сидеть на краю скалы и, свесив ноги, разглядывать рыбаков и их мотоциклы в пластмассовый детский калейдоскоп.
English teacher
В наше море только в кроссовках заходить: такое дело. На берегу тоже не очень разуешься - узкая полоса пляжа хрустит под ногами битым ракушечником, и не каждая босая пятка вытерпит, когда в неё вонзаются колючие наросты устричных раковин.
Белые раковины устилают пляж полуметровым слоем. Слой очень плотный, улежавшийся, хорошо связанный армированной сеткой из длинных бурых водорослей и ламинарии. Гниющие водоросли пахнут ветеринарной аптекой, а раковины задворками рыбного базара. Эти два запаха, слитые в один флакон, образуют самый восхитительный аромат, который только создавала парфюмерная фабрика «Всякое дыхание да хвалит Господа». Дыхание моря хвалит Господа куда лучше всяких прочих дыханий. Понятно: научилось за столько-то лет. Если подойти к морю поближе, встать лицом к лицу, закрыть глаза - и – вдох, и – выдох, – то можно почувствовать на своём затылке небесную длань. Заметили. Погладили по голове. Можно жить дальше.
А без моря совсем никак. Просто дышать нечем.
Южнорусское Овчарово отстоит от моря ровно на ноль сантиметров. Несколько его улиц, заигравшись в прятки среди дубов и даурских берёз, выпрыгивают из леса прямо на край скалистого обрыва, под которым захлебывается в волнах узкая полоса спрессованного ракушечника. Если поймать время отлива и идти по ракушкам, задрав голову, то прямо над собой увидишь в небе накренившиеся заборы. Ни один враг не заберётся в огород, повисший над пропастью, но заборы с мористой стороны совершенно глухие, а некоторые даже сделаны из железа. Это не от врага. Это от ветра. Ветер здесь дует постоянно; если его нет, это означает, что через несколько часов будет тайфун, шторм и конец света.
Внезапно, как будто пугаясь высоты, деревня отбегает в лес, уступая место легкомысленному березняку, дубам и соснам. Даурские берёзы и сосны служат отвлекающим фактором, а все тяготы общения с тайфунами берут на себя дубы. Это специальные, прирученные дубы. Штатный персонал дворовой охраны. В мирное время, когда ветер с моря можно назвать бризом, охранники держат бельевые верёвки, на которых обязательно сушится чья-нибудь красная майка.
Стоит пройти еще шагов двести, и о деревне, только что висевшей над головой, не напоминает уже ничего. Одуряющее дыхание моря, небесная ладонь на затылке, хруст ракушек под ногами – так можно идти всю жизнь, но узкий пляж вскоре упирается в огромную скальную глыбу - чёрный камень ростом с двухэтажку, не пройти и не проехать, разве что по воде. А в наше море только в кроссовках заходить. Такое дело. Но Самосвалыч дышит вместе с морем, его тоже гладит небо – он умный: у него с собой сланцы. С морской стороны на камне есть уступ и удобная площадка. Надо шагнуть в воду, а потом залезть на камень. Переобувшись в сланцы, Самосвалыч шагает в воду и, уцепившись за каменное брюхо, повисает на пальцах. Прямо в том месте, куда должна ступить его вторая нога, плавал труп. После секундной оторопи Самосвалыча, труп оказался брусом-топляком, но Самосвалыч позже рассказывал, что той секунды ему почти хватило, чтобы «нассать себе в тапки».
Если бы не камень, прибой вынес бы дровину на пляж и уложил её поверх бывших устриц, но вышло так, как вышло. Это был почти двухметровый обрезок бруса 20Х20: из такого делают межэтажные перекрытия. Обрезок долго пробыл в воде, возможно, несколько лет: он был белый от соли и солнца, и волны облизывали его уже нехотя. Не стал бы Самосвалыч обращать внимание на топляк, найденный на берегу. Просто прошел бы мимо, и всех дел. Ну, может быть, наступил бы.
Он вытащил брус на берег. Зачем – сложно сказать. Может быть, чтоб к завтрашнему дню топляк не превратился в утопленника, за которого Самосвалыч и принял его в первую секунду. Но, вытащив находку на сушу и зачем-то перевернув мокрой стороной кверху, он увидел надпись. Судя по почерку, она была сделана топором. Когда-то глубокими буквами на топляке был вырублен недлинный текст: «ЕБНАЯ П».
- Так и вырублено: не «ебаная», а «ебная», - рассказывал Самосвалыч, - ебная, а «изда» отпилена, только «пэ» от неё и осталась. Не лень же кому-то было, топором-то.
Он привязал к дровине брезентовый собачий поводок и приволок её к дому. Даже если бы кто-нибудь встретился ему по дороге, вряд ли б Самосвалыч вызвал удивление: в Южнорусском Овчарове чего только не волокут с моря. Старые кирпичи с печатями дореволюционного завода – зачем-нибудь (эти кирпичи водятся у побережья со стороны Третьего мыса); ракушечник для отсыпки садовых дорожек; булыжники для выкладывания клумб или строительства заборных ростверков; водоросли для свиней или для огородной подкормки; Самосвалыч волок топляк. В конце концов, топляк был по-своему красив и вполне годился для какого-нибудь ландшафтного дизайна. Только весил много: Самосвалыч его еле допер и бросил лежать у забора – до лучших времён, пока придумается применение в хозяйстве. Остаток дня и весь вечер топляк лежал в траве. Самосвалыч выходил в магазин за сахаром и видел дровину своими глазами. Исчезла она ночью, скорей всего под утро - Самосвалыч говорил, что слышал сквозь сон собачий лай; факт тот, что утром, когда Самосвалыч свистнул своих ньюфов на морскую прогулку и вышел за калитку, топляка уже не было.
В тот же день в Овчарове случилось очень странное происшествие, связать которое с исчезновением бруса сперва никому не пришло в голову, да и мало кто знал о существовании топляка, притащенного Самосвалычем с пляжа. Мы знали: с Самосвалычем мы соседи по диагонали, это раз; во вторых, мы тоже любим море. С Самосвалычем
