Составитель Макс Фрай
В смысле. Рассказы, которые будут (антология)
Лора Белоиван
Сгущенка
Наша деревня носит странное для здешних мест имя Южнорусское Овчарово. Да и само место странное. Деревня расположена всего лишь в 70 километрах от Владивостока, а большинство горожан уверено, что она чёрт знает где. Между тем, прямая и широкая федеральная трасса домчит вашу машину до поворота на Южнорусское Овчарово всего за 35 минут. После знака следует свернуть налево, пересечь встречную полосу и, скатившись на двухполоску, проехать еще 11 километров через лес, стараясь больше не обращать внимания на дорожные знаки и разметку.
Каменная стела, на которой высечено имя нашей деревни, установлена в пяти километрах от центрального в нее въезда; однако ровно напротив стелы есть ответвление от основной дороги. Оно ведёт вглубь леса. Если незнакомый с местными реалиями водитель рискнет и съедет на эту ухабистую грунтовку, то через два с половиной километра упрётся в заборы, объехать которые не сумеет по незнанию топографии. Штук шесть или семь широких ухоженных дорог, обещая объезд, приведут его во дворы селян. Лишь одна из них является настоящей дорогой. Летом она прячется в кустах дикого шиповника и разнотравье, зимой – в сугробах, и надо быть очень прозорливым человеком, чтобы с первого раза догадаться о её существовании. Эта объездная дорога способна вывести путника в центр Южнорусского Овчарова, но, говорят, еще ни одному новичку не удавалось достичь цели таким способом: все, кто пробовал, сгинули в пути. Возможно, это объясняется наличием близких болот, чей гибельный воздух дышит в затылок и морочит голову. Честно говоря, я не в курсе насчет болот. В той стороне мы присматривали себе дом, но ничего подходящего не нашли – в том числе и потому, что не смогли проехать дальше самых первых заборов. Хитрая дорога в тот раз спряталась и от нас; но мы не сгинули, а просто развернулись и выехали обратно к стеле.
Дом мы купили в другом месте. Из окна гостевой комнаты на втором этаже было видно ветряк Константина Сергеевича, которого в деревне звали дед Костик. Ветряк не крутился, и вся деревня считала, что дед Костик еблан. Говорят, ветряк он строил несколько лет, и какое-то время механизм действительно работал, питая Костиковы лампочки, а потом встал: то ли что-то заржавело из-за ненормальной нашей влажности, то ли сломалось в тайфун от дикого ветра - никто не знает. Факт тот, что лопасти ветряка было видно из окна нашей гостевой комнаты, и лопасти эти никогда не вращались. Правда, нельзя сказать, что они не меняли положения: еще на первом году жизни здесь мы как-то заметили, что крестовина лопастей, еще вчера торчавшая в небо верхушкой буквы «Х», наутро переехала в диагональ. Но мало ли что ей взбрело.
Дед Костик, как и большинство местных, находился в давней оппозиции к компании «Дальэнерго». Враждебность жителей по отношению к энергетикам выразилась в том, что никто и никогда не оплачивал здесь счетов за электричество, справедливо полагая, что платить за некачественное и, к тому же, невидимое глазу фуфло необязательно и даже глупо. Но однажды в канун зимы энергетики прислали счета с красной полосой, а затем, выждав короткое время, проехали по деревне на машине с подъемником и сняли со столбов все провода.
Конец ноября в наших краях очень печальное время: в последних его числах делается ясно, что внезапное похолодание до минус пятнадцати не является кратковременным, и что ждать потепления «на днях» уже не приходится - дальше будет только хуже. Потом, спустя пару или тройку недель, многие смиряются с фактом наступления зимы, а некоторые даже начинают находить в ней прелесть – например, возможность подлёдной рыбалки (своеобразие которой заслуживает отдельного повествования), или празднование Нового года и Рождества, или рождение телёнка, или хотя бы отсутствие необходимости поливать огурцы и капусту. Но в самом начале морозов большинство народу находится в состоянии крайней растерянности и подавленности. Оно и понятно: чего стоит хотя бы тот факт, что именно с наступлением холодов абстрактное электричество, которого и так-то никто никогда не видел, вдруг начинает шутить шутки и выкидывать фортели. Измерители тока, установленные в зажиточных домах, в ту зиму показывали цифру, невозможную для практического применения. 150 вольт на входе – этого хватало, чтобы зажечь несколько лампочек, но было катастрофически мало, чтобы оживить бытовые приборы. Именно тогда овчаровцам пришли бестактные счета с красной полосой. После чего мстительные энергетики и проехались по деревне, останавливаясь, подобно блудливым кобелям, у каждого столба.
И Южнорусское Овчарово накрылось тьмой. Всё, кроме подворья деда Костика. По вечерам у него были ярко освещены не только окна, но и амбразуры крольчатника и даже щели уборной. Деревня недоумевала, но не показывала виду.
Конечно, нашлись и штрейкбейхеры, уплатившие за свет. Но их было слишком мало, чтобы заставить энергетиков пойти на мировую. Две недели деревня палила свечи и проклинала «Дальэнерго» и его детей, пока в скандал не вмешалось губернское правительство: энергетиков убедили вернуть провода, а Южнорусское Овчарово - подписать бумагу с клятвой об уплате долгов в рассрочку, до конца будущего июня. Провода повесили на все столбы, кроме того, который стоял напротив Костикова дома. Дед Костик сказал, что ничего подписывать не будет, потому что у него ветряк.
Вечером того дня, когда энергетики вернули Южнорусскому Овчарову снятые провода, случилось ЧП. Соскучившиеся по электричеству селяне разом включили в розетки всё, что смогли. Деревенская подстанция, много лет дышавшая на ладан, полыхнула как сноп сена, и даже пожарным было ясно, что тушить её нет никакого смысла. Наутро после пожара глаз местного населения мог бы порадоваться грудам покореженного обугленного металла: это был самый настоящий труп врага. Но даже бездомные кошки поняли, что на этот раз Овчарово осталась без электричества всерьез и надолго.
И тогда народ потянулся к деду Костику.
Конечно, не сразу и не все, а по одному, по двое, по трое – люди приходили к нашему соседу, мялись у калитки, и дед Костик выходил в валенках на босу ногу (если точнее, то был он одет в ромашковые трусы и в телогрейку нараспашку – так, что всем было видно худой седовласый торс). Полуголый старик, извиняясь за ромашки, жаловался односельчанам на жару, и те вопросительно глядели на старика, на распахнутые форточки его дома, на замерший буквой Х ветряк и на трубу, над которой уже давным-давно никто не замечал дыма.
Затем ходоки, переговорив с дедом, кивали и убирались восвояси, чтобы вскоре появиться вновь, неся в руках пустую кастрюлю или ведро – кому сколько было нужно, дед Костик не жадничал. Он брал тару, заходил с нею в сарай и затем выносил обратно, явно потяжелевшую и уже обвязанную сверху тряпицей. Когда паломничество к деду сделалось массовым, он попросил приходить к нему с вёдрами из-под корейской штукатурной мастики: во-первых, они большие и, значит, не надо приходить второй раз; во-вторых, потому что корейские ведра плотно закрываются пластиковыми крышками, и в этом случае деду Костику не нужно было морочиться с полотенцами и скотчем.
Дед Костик раздавал людям сгущенную темноту – или, как он ее называл, «ночную сгущёнку». Самое примечательное, что жители Южнорусского Овчарова, даже перейдя на этот альтернативный источник освещения и обогрева, пользуясь им направо и налево и вообще, зажив припеваючи - так и не поняли, каким образом всё это дело работало. Просто все без исключения убедились в эффективности сгущенной темноты, не пытаясь проникнуть в природу превращения ночной сгущенки в электричество.
Да и сам изобретатель, честно говоря, сходу не смог объяснить сути открытого им явления. И дело не в том, что дед Костик был малограмотным – мало ль у нас народу, забывшего писать и читать сразу после Армии – просто наш спаситель очень разнервничался и немножко выпил.
- Ну, смотри, блядь, - говорил дед Костик в интервью Первому каналу, - по ночам у нас как? Темно, блядь, аж пиздец, да? Это значит что? Это значит, что всё, блядь, не так просто. Точней, всё, блядь, не просто так. Это значит (тут дед Костик поднимал вверх корявый палец и значительно шевелил им в направлении неба), что, блядь, темнотой можно пользоваться. Если темноты по ночам так дохуя, то это значит, она бесплатная, как вроде, блядь, говно. Неужто её, блядь, применить нельзя, так сказать, блядь, в мирных целях, если её так дохуя и она, блядь, бесплатная? Говно можно, значит, применить, а темноту, блядь, нет? – объяснил дед Костик и резюмировал: - Так я думал и оказался прав.
Из-за того, что дед Костик был немного выпивши и, вдобавок, от волнения сквернословил в микрофон, интервью с ним не показали, равно как и весь сюжет про переход Южнорусского Овчарова на самодельное электричество. И это было очень кстати, потому что мы уже начинали опасаться, что при массовом подключении человечества к темноте от неё ничего не останется. Дед Костик был тоже рад:
- У меня жена на Урале, - говорил он, - я для ней утонул. А увидала бы? Хорошо было бы? Всплыл утопленничек. Тут как тут бы уже приехала, а на черта она
