ладонь.
Мы встретились с ней глазами и рассмеялись одновременно.
* * *
Я остался с Идыл. Пока что я не сумел объяснить ей, что она должна пойти со мной - спуститься с гор, пересечь равнину и, шагая от селения к селению, добраться до города, где ждут ее отец, дед и целая уймища забавных служанок. Прежде, чем проделать такой путь вместе, мы должны хорошенько подружиться. И я пожалел о том, что не остался женщиной Маргаритой, а снова сделался мужчиной Филиппом, потому что, думалось мне, с Маргаритой Идыл подружилась бы скорее.
Надеюсь, она скоро почувствует, что Маргарита и Филипп - это одно и то же, потому что у них общая душа.
Съестные припасы у меня закончились, и к вечеру это обстоятельство начало вызывать у меня беспокойство. Я не сомневался в том, что проживу без еды и день, и даже два; мне уже доводилось проделывать это и, вопреки всем предсказаниям батюшки и батюшкиных стряпух, со мной не произошло ровным счетом никаких роковых изменений; разве что я стал более уверенным в себе.
Однако я по-прежнему сомневался в своей способности выдержать голод в течение пяти и более дней.
То и дело я вопросительно поглядывал на Идыл, но девочка сохраняла полную безмятежность.
Я уселся рядом с ней, размотал тряпки с моих избитых ног, подставил лицо уходящему солнцу - и внезапно душа замолчала, погрузившись в глубочайший покой. Солнце опускалось все ниже, мазнуло лучами по верхушкам гор и вдруг кануло в подземный мир. Мгновенно рухнула тьма. Я слышал, как рядом дышит и тихонько копошится Идыл. От этого было хорошо.
Скоро я заснул.
За ночь Идыл не убежала, не оставила меня одного. Когда я открыл глаза, то увидел, что она по-прежнему рядом. Она не спала. Поймав мой взгляд, она улыбнулась и приветственно помахала длинным языком.
Я попробовал встать. Ноги у меня болели, так что типичное для людей и страусов прямохождение мне было сейчас недоступно.
Идыл сказала мне:
- Завтракать!
Меня чрезвычайно приободрил этот призыв. Я кивнул ей в ответ:
- Завтракать!
Она встала на четвереньки и оглянулась на меня, явно ожидая, что я сделаю то же самое.
Я последовал ее примеру. Я видел, что она обрадовалась моей понятливости.
Идыл прикрыла глаза веками и сильно вытянула вперед шею. Потом начала шумно вдыхать через нос.
Это упражнение сильно заинтересовало меня. Я не мог уразуметь его смысл и назначение, однако видел, что девочка придавала ему особенное значение. Поэтому я тоже принялся сопеть, полностью сосредоточившись на этом занятии.
Спустя некоторое время я почувствовал себя сытым. Это обстоятельство так поразило меня, что я сразу перестал втягивать в себя воздух с большой силой и перешел к обычному дыханию. Ощущение сытости не проходило, из чего я сделал вполне закономерный вывод о том, что мой голод утолен на самом деле, а не иллюзорно.
Идыл открыла глаза и подмигнула мне. Веко у нее было сизое, полупрозрачное.
- Где ты научилась этому? - спросил я. - Кто показал тебе?
Она весело, с лукавой миной, лизнула воздух. Я кивнул. Еще вчера я отметил особенную сладость здешней атмосферы. Очевидно, при определенных навыках живое существо способно питаться здешним воздухом значительное время и не претерпевать никакого урона для здоровья.
Идыл уселась, поджав под себя ноги, и заговорила:
- Корзинноподвешение. Филипп?
Меня умилило то, что она запомнила мое имя.
- Филипп, - подтвердил я и тронул ее руку.
Она посмотрела на свою руку, на мою, щипнулась ноготками и тихонько зафыркала. Потом спросила:
- Куда?
Я показал в сторону равнины.
Девочка задала новый вопрос:
- Кто?
Я удивился тому, какими разумными были ее вопросы.
- Твой отец, Идыл.
Она явно пыталась вспомнить, о ком я говорю, но у нее это не получалось. Она даже устала от тяжелой умственной работы, вздохнула протяжно и жалобно.
- Гер Трана, - назвал я имя ее отца.
Она молчала.
- Мятеж Раггэ, бегство.
Молчание.
- Ты помнишь это, Идыл?
Я не ожидал ответа, но она прошептала:
- Нет.
- Ты пойдешь со мной? - спросил я.
Она сказала:
- Да.
Мы не торопились уходить. Мы лизали воздух и вливали его в себя через ноздри. Она учила меня лакомиться, и скоро я понял, что воздух, втянутый левой ноздрей, отличается по вкусу от воздуха, втянутого правой ноздрей или же обеими. Поскольку я не мог еще ходить, Идыл приносила мне свои любимые камушки. Она бегала проворно, то на двух ногах, то на четвереньках, и я любовался ею.
Она раскладывала камушки вокруг меня, садилась напротив и, пока я глядел на ее сокровища, высовывала язык и водила им из стороны в сторону. Мы вместе слюнявили камушки и смотрели, как под воздействием влаги они изменяются, становятся яркими.
Потом мы поужинали, а после наступления темноты заснули.
Пока у меня не зажили ноги, я был совершенно счастлив в горах с Идыл, но едва лишь я сумел сделать несколько шагов, как понял, что время, проведенное здесь, иссякло. Эту потребность покинуть горные пещеры нельзя было бы назвать моим желанием или прихотью; она сформировалась как необходимость, потому что всякая жизненная коллизия имеет свое естественное завершение.
Я сказал Идыл:
- Пойдем.
И начал наматывать тряпки на ноги.
Идыл внимательно наблюдала за мной. Она насупилась. Большие слезы собрались у нее в уголках глаз и потекли по носу, а с носа закапали ей на живот.
Я сел рядом с ней. Она покосилась на меня, но не отодвинулась.
- Хочешь, я останусь с тобой? - спросил я.
Она посмотрела на меня сквозь слезы.
- Навсегда? - уточнила она.
- Да.
- Пока ты не смертоумрешь?
- Да, - подтвердил я.
Она встала на четвереньки и стремительно убежала.
Я полизал воздух, подышал левой ноздрей, развалился на камнях и стал наблюдать за облаками. Мне не было нужды уговаривать Идыл, потому что слова не имели никакого значения. Я, Филипп Модезипп, действительно мог бы остаться с девочкой в пещерах так долго, как она бы пожелала; но ни от меня, ни от нее уже ничего не зависело - мироздание успело сдвинуться, и нам с Идыл в любом случае придется покинуть убежище в горах и вернуться к ее отцу.
Она показалась вскоре, все еще заплаканная, но, как и я, уже отделившаяся от своих любимых гор. Все то время, что мы шли по ущелью, она останавливалась и целовала скалы; но целовала она их как чужая, как посторонняя.
* * *
Мы шли с Идыл быстро - обратная дорога всегда легче. Я разорвал мое покрывало Маргариты пополам, чтобы получше одеть Идыл. Теперь на ней было красивое длинное женское одеяние, а на мне - короткое мужское, и при том такое, как носят только работники самого низшего разбора. Идыл не уставала удивляться своей новой одежде, все время трогала ее руками и посмеивалась.
Несколько раз мы заходили в селения и просили в домах, чтобы нам дали еды. Меня обычно бранили за склонность к бездельничанью и отправляли делать какую-нибудь грязную работу, а Идыл жалели и поили молоком. Пить она умела, потому что в горах пила дождевую воду, да и способность есть обычную пищу вернулась к ней быстро. Ведь ей было уже четыре года, когда она оказалась в корзине, и не следует забывать о том, что тогда она была толстая!
- Смотри, я тебе лепешкосохранила, - похвалялась она, когда мы покидали гостеприимный дом, и показывала мне еду, которую сберегла специально для меня.
Я щелкал языком в знак признательности (так делала и сама Идыл, когда хотела поблагодарить) и быстро съедал лепешку.
От привычки лизать воздух ни я, ни Идыл так и не избавились до самого конца пути. Но здешний воздух был совсем невкусный и абсолютно не питательный.
* * *
В городе Идыл подходила к каждому дому, ощупывала его обеими руками, потом поворачивалась ко мне и вопрошала:
- Здесь отцедом?
Я отвечал:
- Нет.
Сначала она огорчалась, но потом мы оба развеселились и превратили это в игру. С лукавой миной Идыл подкрадывалась к очередному зданию, прикладывала к нему растопыренные пальцы, выжидала некоторое время, а после выпаливала:
- Отцедом?
- Нет! - громко выкрикивал я.
Или же я шептал зловеще:
- Не-е-ет...
Или вдруг делал удивленное лицо - выпучивал глаза, поднимал брови и нарочито визгливым голосом отвечал:
- Нет!!
После чего мы заливались с ней смехом.
Она всегда с нетерпением ожидала - в каком тоне я ей отвечу.
У нас ушло все утро, до полудня, на то, чтобы пройти длинную улицу, и наконец мы очутились перед владением Гера Траны. Я узнал колонны в виде цветочных гирлянд, лестницу...
Радостно раскрыв глаза, Идыл подбежала к этим колоннам (они ей очень понравились), присела на корточки, боднула их, потерла ладошкой ушибленный лоб и захохотала.
- Отцедом?
Я растерялся и брякнул:
- Да...
Тут и она растерялась. Она продолжала улыбаться, но с каждым мгновением все более испуганно. Ее качнуло, словно от удара, и она ухватилась за колонну, но тотчас отдернула руки и уселась на ступеньки. Огромные слезы собрались в ее глазах и потекли к носу.
Я подошел к ней, сел перед ней на корточки и начал обтирать ее лицо ладонями.
Тут дверь раскрылась, и на пороге возник Гер Трана собственной персоной. Я встал и отошел от девочки, ожидая, что сейчас меня опять начнут честить за склонность к бездельничанью, а потом отправят на задний двор убирать навоз.
Но Гер Трана проговорил:
- Филипп? Филипп Модезипп?
Совсем как при нашей первой
