ней, ни единого здания не было видно. И дороги через нее проложено не было - вся она была сплошная дорога, ступай в любую сторону.
Я зашагал к горам, поднимая облака пыли, и скоро уже по долине катился большой пыльный шар, внутри которого шевелилось нечто более темное и плотное - я, Филипп Модезипп, молодой человек из хорошей семьи, путешествующий с благородными целями.
* * *
Горы устрашали и выглядели высокими только издали, а по мере приближения к ним как будто сдавались моему упрямству и делались все более пологими. Позднее я узнал, что таково свойство исключительно старых гор, опытных в общении с человеком; молодые же горы, напротив, кажутся вполне доступными для покорения - лишь вблизи человек понимает свою ошибку и ужасается.
На пустынной равнине я не испытывал никакого неудобства от того, что иду босиком. Гер Трана отправил меня в воздушное путешествие без обуви, чтобы я не наделал дырок в пузыре и не расшибся, упав с большой высоты. Мякая пыль была приятна для обнаженных ступней. Однако впереди я уже видел каменную россыпь, а дальше высились скалы... Все это могло губительно сказаться на моих ногах. В книгах я читал, разумеется, о безногих путешественниках, но у них наверняка имелась какая-то собственная цель, радикально отличная от моей.
Я не сумел запастись подходящей обувью ни у карликов, ни у великана, поэтому еще больше укоротил мое женское платье и обмотал ноги тряпками.
Облако пыли больше не окружало меня, воздух сделался таким сладким, что после каждого третьего вздоха я облизывался. Оглянувшись, я к своему удивлению обнаружил, что проделал значительный путь: селение виднелось едва-едва, совершенно крошечное, и даже спящий великан выглядел малюткой, а малютки и вовсе исчезли - так обстояло это для моего зрения.
Я забрался довольно высоко в горы, и везде были какие-то юркие тропинки, пригодные для взволнованной ящерицы, но человека ставящие в тупик.
Низкорослые деревца с кривыми стволами показались мне такими красивыми, что я поневоле вернулся к своей любимой игре и начал прикидывать - какое из них я хотел бы видеть в моем саду. Выходило, что почти любое, и в конце концов я начал воображать себя в собственном саду, куда я непременно приглашу на пиршество всех моих новых друзей карликов и, конечно же, Фея Эмона, самого большого и великодушного карлика на земле.
После того, как я отобедал, горы, очевидно, поняли, что я достаточно восстановил силы и теперь в состоянии одолеть препятствие посерьезнее. Покинув место моего привала, я увидел перед собой высокую скалу. Я поднял голову - скала уходила в небо и венчалась большим иссохшим деревом.
Я подумал, что это дерево, наверное, высохло от горя, которое сбросили возле его корней люди, убегавшие от Раггэ. Горе - тяжелая ноша для человека, который в одной корзине несет свое золото, а в другой - толстую дочь, даже если этот человек происходит от страуса.
Я начал всматриваться в скалу, потому что, как мне показалось, она таила в себе некую разгадку. Одни вещи обладают загадками, другие - разгадками; это непреложно; задача человека - отделить одно от другого и ни в коем случае не перепутать.
Я вытаращил глаза и перестал моргать, а потом, чтобы сладкий воздух не сбивал мои мысли в кулинарном направлении, задержал и дыхание. И тогда я сразу же увидел на скальной стене подобие ступенек. Разумеется, они не были вырублены доброхотами- людьми; это были какие-то природные выступы, но располагались они так, что человек без труда мог подняться по ним на самый верх, не подвергаясь решительно никакой опасности упасть с высоты (разве что у него закружится голова).
Я сразу сделал огромный вдох и, насытившись воздухом, направился к лестнице. Теперь я видел ее так отчетливо, словно она была снабжена перилами. Я поставил ногу на первую ступеньку, на вторую... Скала была теплой. Зеленоватые влажные жилки вились по ее сморщенной коже. На вкус они были как кровь.
Самым трудным для подъема оказался последний участок, на самом верху, - там скала вывешивала козырек. Но я ухватился за корень горького дерева и, с размотавшимися тряпками на ногах, которые тянулись за мной, точно черви или забытые проступки, выбрался наверх.
Теперь долина выглядела маленькой, едва ли не жалкой, - а ведь я потратил изрядное время на то, чтобы пересечь ее! - а поселение карликов и вовсе исчезло, накрытое розоватой пыльной дымкой.
Я улегся под деревом и съел еще немного из моих припасов. Сухие черные ветви чертили в небе узор, который изменялся каждое мгновение, дразня глаз. Старые деревья обладают собственным характером, и пока дерево стоит, пусть даже не выпуская листья, - его нельзя в полной мере считать мертвым.
Покончив с отдыхом, я зашагал дальше по травянистому лугу, который расстилался здесь как отдых и награда. Макушка скалы оказалась совершенно плоской и заканчивалась она у подножия куда более высокой и мрачной горы, искусанной пересохшими ручьями. Тут наконец появились пещеры, и я заглядывал в каждую, но они разочаровывали: просто каменное дупло, заваленное мусором.
Считается, что лишь человек способен производить и разбрасывать вокруг себя мусор, но это не так. За время моих путешествий я не раз имел случай убедиться в том, что и природа, какой бы величественной она ни была, горазда проделывать подобные же штуки.
Я с отвращением покидал все эти пещеры и шел дальше, а ущелье смыкалось надо мной все теснее, так что в конце концов я ощутил отчаяние беглеца, спасающегося от Раггэ, и начал думать его мыслями.
Ноги мои болели, спина одеревенела, а скалы намеревались меня раздавить. Я огляделся по сторонам и даже бросил взгляд наверх. По узкой полоске неба, видной из ущелья, бежало, извиваясь, пронзенное золотом облако, такое легкое, что я, казалось, и сам мог взлететь к нему. Легкость и красота обладают способностью иллюзорно передаваться тому, кто их созерцает; впрочем, эта иллюзия развеивается при первой же попытке проверить ее истинность. Поэтому многие говорят, что красота лжет.
Я сильно поранил ноги, не о какой-то один острый камень, а сразу обо все, и ковылял с трудом. Ущелье сжимало меня со всех сторон, как будто хотело исцарапать мои бока. Я остановился, чтобы перевести дух, и заметил вдруг пещеру, в которой признал свое избавление. Я забрался в нее и привалился к прохладной стене. Там оказалось темно, и слышно было, как где-то внизу плещет вода.
Я мог доесть мои припасы, а потом добраться до воды и утолить жажду; но тишины, успокаивающего мрака и сладкого воздуха оказалось достаточно, чтобы я ощутил себя счастливым.
Я был счастлив - не как человек, дочитавший прекрасную книгу, и не как влюбленный, утоливший пылкую страсть; я был счастлив, как телок под брюхом своей огромной влажной матери.
Поэтому меня ничуть не удивил звук быстрых, легких шагов, вскорости донесшийся до моего слуха.
Я повернул голову и понял, что начал лучше видеть. В полумраке передо мной стояло невысокое существо, размером со взрослого карлика. У него было непомерно раздутое круглое туловище, длинная шея и свисающие тонкие руки.
Оно зашипело и щелкнуло зубами.
Я пошевелился и встал.
Оно настороженно приблизилось еще на несколько шагов. Мне необходимо было рассмотреть его лучше, поэтому я отодвинулся ближе к выходу из пещеры, где было больше света. Существо последовало за мной. Оно находилось у себя дома и чувствовало себя в безопасности.
Наконец бледный свет ущелья озарил это странное создание, и мы с существом увидели друг друга по- настоящему.
Затрудняюсь сказать, какая картина предстала взору пещерожителя. Вряд ли что-то привлекательное, потому что существо широко раскрыло свои круглые желтые глаза, раздуло ноздри и растопорщило худые пальчики, явно желая меня напугать.
- Идыл! - закричал я в восторге. - Идыл!
Существо перестало шипеть и прислушалось, склонив голову набок.
- Идыл, - повторил я, уже спокойнее и увереннее. - Я Филипп.
Она перестала шипеть и опустила руки. Ее одежда - которую в темноте я принял за раздутое туловище - была сделана из старой корзины, два кругляша, прикрывавшие тело спереди и сзади. Теперь она смотрела на меня исподлобья и то открывала, то закрывала рот.
- Я Филипп, - повторил я. И протянул к ней руку.
Она обнюхала мою руку, потыкала в нее высунутым языком, слегка куснула и тотчас выпустила. В свою очередь я тоже обнюхал ее пыльные спутанные волосы. Она вдруг боднула меня головой в подбородок и тихонько прошипела. Очевидно, это была шутка.
- Идыл, - сказал я, желая, чтобы она вспомнила свое имя.
Девочка села на корточки, обхватила голову тощими ручками, выставив очень грубые, почти ороговевшие локти, покачалась из стороны в сторону, потом сильно вытянула шею и судорожно вздохнула.
- Я искал тебя, - сказал я.
Она покачала головой из стороны в сторону. Я понял, что этот жест не был отрицанием - это был какой-то ее собственный жест, и я не мог пока догадаться, означает ли он что-нибудь или же просто входит в число ее привычек.
- Я нашел тебя, - повторил я. - Тебя, а не только твои кости.
Девочка застыла, опустив веки. Может быть, она что-то вспомнила.
Я попытался подтолкнуть ее память:
- Корзина, пещера.
И вдруг она проговорила:
- Корзинноподвешение. Страхопугание. Голодотьма. Да.
Я осторожно коснулся ее волос. Она позволила мне это и не испугалась. Я считал, что такое прикосновение символизирует наши дружеские отношения.
- Ты Идыл, - сказал я, чтобы она окончательно поверила мне.
- Я Идыл, - подтвердила она и опять повторила свою шутку - боднула меня головой в
