недоступности.
И таким образом восторжествовав, Трана громко хлопнул в ладоши.
Тотчас же прибежала очень высокая девушка в длинном и струящемся одеянии. На бегу она наклонялась то влево, то вправо, как будто ее качало ветерком, а в руках у нее были стаканы с напитками. Приблизившись, как бы на лету или даже падая, она подала нам питье, а потом убежала. Такая была в этом доме служанка.
Запах тины перешибал все остальные, поэтому я не могу сказать, что именно мы пили; судя по лицу Траны, нам подали какой-то жидкий деликатес.
Затем Трана отставил стакан и сказал:
- С этого мгновения я предаюсь откровенноговорению, ибо мы рядом пили и совместно дышали.
Против такого довода спорить не приходилось; да и к тому же мне хотелось бы узнать, что именно желает он сообщить мне откровенно.
Поэтому я согласно кивнул и устроился удобнее на каменной скамье возле фонтана. Она была замшелой и сырой, отчего мои штаны мгновенно начали пропитываться влагой и при том в самых нежелательных местах. Впрочем, я предположил, что в подобном климате, сухом и жарком, все это является признаком благосостояния и не существует более открытого способа выразить свое дружелюбие к гостю, нежели усадить его на мокрую скамью.
- Скажи, Филипп, каковы твои познания касательно мятежа Раггэ? - заговорил мой хозяин.
Я вынужден был признать, что имя Раггэ слышу впервые.
- Тем более ничего не известно мне и о мятеже.
Гер Трана посмотрел на меня испытующе, словно весь его жизненный опыт, полученное им образование и самый здравый смысл не позволяли ему допустить, что я отвечаю искренне. Но в конце концов он мне поверил и медленно кивнул головой несколько раз.
Можно подумать, служанка подглядывала за нами и приняла его движение за приказ, потому что внезапно она снова возникла в комнате, все такая же извилистая и струящаяся, и подала нам по спелому плоду, каждому прямо в руку. Мне было приятно, что плод нагрелся и сохранил запах ее ладошки, и я откусил очень бережно, как будто боялся каким-то образом причинить боль самой служанке. Наверное, она догадалась об этом, потому что, убегая, вдруг повернулась и бросила через плечо мне ласковый взгляд.
А Гер Трана ничего такого не заметил и не почувствовал. Очевидно, он слишком был занят воспоминаниями о злополучном мятеже.
- Что ж, - проговорил он наконец с тяжелым вздохом, - обреченный довериться чужаку, обречен я также и рассказать ему о мятеже Раггэ.
Он отзывался обо мне в третьем лице, как будто не со мной разговаривал, а советовался с кем-то невидимым, как будто даже оправдывался перед ним.
Я думал, что сейчас он начнет объяснять, кто такой Раггэ и в чем были причины его мятежа, и как все происходило, и чем все закончилось, и я буду засыпать и просыпаться под звук его голоса, и только по тому, насколько сильно увлажнится от сидения на мокрой скамье моя одежда, догадаюсь, как много времени прошло...
Но все случилось совершенно иначе.
Гер Трана сказал:
- Когда Раггэ восстал, мы, верные государю, бежали. Мы бежали много и далеко, через пустынноместность и через горы. Мы были многочисленны, с драгоценноимуществом. Горы прорезаны реками, которые пересыхают летом, но весной разливаются и поедают камни. Мы все бежали и бежали, а Раггэ нам спинодышал. Он изгнал нас из Страны, так что в конце концов очутились мы здесь.
Он перевел дыхание, а я удивленно спросил:
- Стало быть, и вы в этом городке чужие, как я?
Он исказил лицо, его щеки и брови задергались, а потом он успокоился и ответил:
- Мы здесь менее чужие, чем ты, Филипп, потому что мы более богаты.
- Если вы бежали в спешке от мятежа, - снова спросил я, - то откуда же у вас ваше богатство? Как сумели вы забрать его из домов, если кругом пылали беспорядки? Вот я, положим, не бегу от преследователей, а иду не спеша, но и я не могу унести с собой много вещей. У меня есть только несколько монет - не для траты, а для науки и доказательства. Все имущество, которым я дорожу, умещается в маленьком кошельке. Я непременно должен привезти их на родину и показать другим людям, чтобы они не усомнились в моем рассказе.
- Почему монеты? – удивился тут Гер Трана. - Ты мог бы привезти сухоцветы, пестрокамушки или землегорстку, взятую из-под ног! Это более ценные жизнесвидетельства, чем монеты.
Тогда я понял, что никогда не смогу рассердиться на него, потому что он готов прервать собственный рассказ ради этого удивления.
- Люди чаще верят деньгам, чем иным доводам, - объяснил я.
Гер Трана кивнул и тут же продолжил повествование с того места, где остановил его:
- Мы бежали, а Раггэ нам спинодышал. И он дул нам между лопаток, чтобы мы быстрее бежали, и все-таки настигал нас. Мы уносили с собой наше золото, чтобы потом лучше заново местоустроиться, поскольку старое наше место занял Раггэ. А в других корзинах мы уносили наших детей. Но моя дочь Идыл оказалась слишком каменнотяжелой. Она была толстая, и ей уже исполнилось четыре года, а у меня имелась еще вторая золотокорзина, и в конце концов я выбился из сил. Перед нами лежали горы, низкие, рекоизъеденные, изрытые древесными корнями, полнопещерные и изобильноловушечные... О, мы знали: если не бросить эти горы, как вечную преграду, между нами и Раггэ, то не будет нам больше жизни – рано или поздно Раггэ настигнет нас и разорвет на части.
Тут мне стало страшно, и я боялся услышать продолжение, но все-таки я спросил:
- А что же случилось с толстой и каменнотяжелой Идыл?
- А! – закричал Трана. Он запрокинул голову и еще несколько раз выкрикнул это свое 'А!', после чего опять посмотрел мне в глаза и с видимым спокойствием объяснил: - Я не сумел гороперенести ее. Но я не отдал ее Раггэ! Я подвесил корзину, в которой она сидела, к потолку большой темной пещеры и убежал.
И снова крикнул: 'А!' в знак своей скорби, но существенно тише, чем в первые разы, а потом доел плод и выбросил косточку в фонтан.
- Это было четыре года назад, - продолжал Гер Трана, обтерев рот рукавом. Он сделал это очень изысканно, подобрав манжет, и я понял, что таковы хорошие манеры в здешних краях. – Настало время вернуться в пещеру и забрать кости Идыл. - (Он сказал 'костезабрать', но это слово кажется мне чересчур эксцентрическим). - Слишком долго погребена она лишь в пустыне сердца моего, - продолжал Трана, касаясь ямки у себя под горлом. - Ей надлежит лежать не там... Любой другой поступок бесчеловечен, и только так - правильно.
Я не знал, что на все это можно сказать, и пробормотал:
- Хорошо.
Внезапно Гер Трана вскочил, приблизился ко мне, наклонился надо мной с раскинутыми руками и торжественно обхватил меня поперек туловища.
- Я не сомневался в том, что ты согласишься!
* * *
Я забыл еще упомянуть о том, что Трана и все его единоплеменники имели своими предками страусов и отчасти повторяли сложением и повадками именно это животное, или, лучше сказать, птицу. Их отличали вытянутые шеи, сильно развитые бедра (или, в иной терминологии, окорочка) и маленькие умные головы.
* * *
Так вот вышло, что я согласился отправиться в горы и забрать из непонятно какой пещеры корзину с костями девочки Идыл.
Мне не хотелось этого делать, но никто не догадывался о моем нежелании, а высказать его прямо я не решился.
Трана поцеловал меня в плечо и в щеку и сказал:
- Ты не должен больше ни есть, ни пить, иначе станешь слишком тяжелым. Обещаю, ты получишь золото по весу костей Идыл и сверх того две горсти, и всю мою любовь.
- А почему вы сами не можете отправиться в горы? – спросил я.
Своим вопросом я хотел подтолкнуть Трану к идее не перекладывать на чужака исполнение печального долга. Но Трана понял мой вопрос буквально и ответил вполне искренне:
- Обладая разумом, я всячески избегаю страданий от больновоспоминания. Несколько лет я провел в мрачноожидании, когда появится здесь чужак приемлемо гореотзывчивый, который сам пойдет на отважноопасность и вернет мне кости Идыл.
Я ничем не сумел возразить ему. Трана отвел меня на плоскую крышу своего дома и неистово забил в ладоши.
Повинуясь этому призыву, на крышу выбежали девушки-служанки, а вслед за ними поднялся толстый кривоногий человек с брюзгливым лицом. При виде его Трана встал на колени, поклонился, а потом поднялся и произнес:
- Отец, вот человек, который костевозвратит нам внучку вашу Идыл.
Кривоногий огляделся кругом в тщетных поисках «человека». Он повернулся к Тране и недоуменно пожал плечами. Он словно бы и не заметил меня.
Трана обнял меня за плечи и подвел к своему отцу почти вплотную.
- Да вот же он, батюшка.
Толстые губы старого человека зашлепали, глаза шарили по мне, но явно ничего не видели. Трана прошептал мне на ухо:
- Ты слишком белый для него, Филипп. Он тебя не видит. Ты для него воздухослился.
Старик медленно поднял руку и дотянулся до моего лица. Я зажмурился, чтобы он случайно не выдавил мне глаз. Он ощупал мой лоб, потом щелкнул пальцами и подвел итог:
- Да. Он существует.
После чего, к моему облегчению, удалился.
А Трана сказал мне:
- Раздевайся, Филипп.
Я не понял его:
- Что вы имеете в виду?
- Я имею в виду то несомненное обстоятельство, что тебе надлежит одеждоизбавиться, Филипп.
- Но почему? - заупрямился я.
- Тебе подадут другую одежду, - утешил меня Трана, - более путешествиеподходящую.
Я пожал плечами, однако больше спорить не стал. Предшествующий мой опыт научил меня повиноваться подобным приказаниям без слов – зачастую это приводило к неожиданным и весьма поучительным результатам.
Я сбросил мою
