Самым интересным в ряду приведенных тропов представляется глагольное олицетворение 'всхлипывает почва', как бы противостоящее традиционному 'чавкает'.
Повествователь то приближается к традиции, то отступает от нее, будто нащупывая ту грань, где надлежит быть его слову.
При передаче дальнейших событий тропы используются мало, как правило общеупотребительные формы, не привлекающие специального внимания читателя.
В финале довольно крупного рассказа выстраивается ряд таких выражений: 'С легкой душой выходит он из конторы, косится вверх, а на небе уж черная, тяжелая туча. Ветер шалит по траве и деревьям. Первые брызги уже застучали по горячей кровле. В душном воздухе делается все легче и легче. (...)
Воздух, Хромой и оса празднуют свою свободу' [С.2; 176].
Этот ряд вполне традиционных метафор, олицетворений и художественных определений возвращает нас к первоначальному описанию природы, выполненному с использованием тех же средств.
В книге уже отмечалось, что некоторые понравившиеся Чехову формы кочуют из одного текста в другой. Конечно, это заметно не при выборочном, а при сплошном чтении произведений писателя, от первого до последнего.
Обычно читатель редко на такое отваживается. И эффект повторяемости каких-либо выражений, приемов, как правило, ускользает от него.
Рассказ 'Приданое' (1883) вновь предъявляет нам сооружение, напоминающее человека. Такое уже было в 'Живом товаре', 'Вербе', о чем говорилось ранее.
'Это, впрочем, не дом, а домик. Он мал, в один этаж и в три окна, и ужасно похож на маленькую, горбатую старушонку в чепце' [С.2; 188]. С.60
Интересно, что в первоначальном варианте рассказа, опубликованном в журнале 'Будильник', повествователь счел необходимым предварить данное описание таким автокомментарием: 'Прекурьезные сравнения лезут иногда в голову' [С.2; 413].
Позже, готовя рассказ для собрания сочинений, Чехов убрал это оценочное высказывание, сочтя его излишней оговоркой. Сравнение здесь вполне уместно и органично, поскольку 'на маленькую, горбатую старушку в чепце' похожа и протекающая в домике жизнь.
Тропы здесь используются очень экономно, причем также чередуются оригинальные и общеупотребительные. После вполне традиционного 'жарко, как в бане' появляется выразительное художественное определение: 'На окнах герань, кисейные тряпочки. На тряпочках сытые мухи' [С.2; 188, 189].
'Сытые мухи', конечно же, очень емкая характеристика уклада жизни обитающих в доме женщин. Затем, уже ближе к финалу произведения, возникает столь же многозначительное в данном контексте, хоть и расхожее сравнение 'прошуршала, как мышь' [С.2; 192].
Однако самые известные чеховские произведения этого периода отмечены довольно противоречивыми тенденциями.
В основном тропы концентрируются в экспозиции, в описании персонажей и места действия.
Такое описание обнаруживается в рассказе 'Дочь Альбиона' (1883). 'Возле него стояла высокая, тонкая англичанка с выпуклыми рачьими глазами и большим птичьим носом, похожим скорей на крючок, чем на нос. (...) Вокруг обоих царила гробовая тишина. Оба были неподвижны, как река, на которой плавали их поплавки' [С.2; 195].
Художественные определения и сравнения здесь традиционны, за исключением окказионального 'неподвижны, как река'.
Столь же традиционны и устойчивые литературные метафоры, описывающие действия мисс Тфайс: 'измерила его презрительным взглядом', 'облила презреньем'.
Тропы используются повествователем, в основном, в связи с англичанкой. Два других персонажа в них как бы не нуждаются.
Однако это не так.
Тропами насыщена прямая речь Грябова: 'Дернул же меня черт привыкнуть к этой ловле! (...) Сижу, как подлец какой-нибудь, как каторжный, и на воду гляжу, как дурак какой-нибудь! (...) ... здесь просидел вот с этой стерлядью ... с чертовкой с этой... (...) Стоит, как чучело, и бельмы на воду таращит. (...) Как взглянет на меня своими глазищами, так меня и покоробит всего, словно я локтем о перила ударился. (...) Нос точно у ястреба... А талия? Эта кукла напоминает мне длинный гвоздь. Так, знаешь, взял бы и в землю вбил' [С.2; 196-197].
Как видим, здесь все и традиционно, и предельно экспрессивно в то же время. Устойчивое выражение 'очутился в костюме Адама' [С.2; 198] также не выбивается из общего ряда. Но такое активное проникновение тропов в прямую речь персонажа несколько необычно. С.61
Тропы проникают даже в ремарки юмористических текстов, построенных, как сценическое произведение, что, пожалуй, еще более необычно и еще более отдает экспериментом.
В 'сценке из несуществующего водевиля' под названием 'Дура, или капитан в отставке' (1883) обнаруживаем, казалось бы, совсем необязательное здесь двойное сравнение, характеризующее внешний облик свахи: 'В профиль похожа на улитку, en face - на черного таракана' [С.2; 232].
Сравнения, конечно же, выполняют здесь чисто комическое задание, тем более, что второе вряд ли создавалось с расчетом на какой-то определенный зрительный образ.
Тропы в текстах А.Чехонте выполняют разнообразные функции. Но в основном, конечно, их задача - выделить существенные черты объекта. Особенно это заметно в описательных фрагментах или же в произведениях очеркового характера.
Очерк 'В Москве на Трубной' (1883) демонстрирует данную тенденцию достаточно выпукло.
Открывается он цепочкой метонимий: 'Копошатся, как раки в решете, сотни тулупов, бекеш, меховых картузов, цилиндров' [С.2; 245]. Достаточно традиционный для данного жанра прием, но нельзя не отметить его совмещение с другим тропом - сравнением, которое, несмотря на свою расхожесть, затмевает собой впечатление от метонимий.
Далее рассказ о торге на Трубной площади подкрепляется рядом сравнений, разной степени 'свежести'.
Дрозд, по мнению очеркиста, 'солиден, важен и неподвижен, как отставной генерал' [С.2; 245]. Некоторые из покупателей - 'в подсученных, истрепанных, точно мышами изъеденных брюках' [С.2; 245]. Вот продают 'белую, как снег, болонку' [С.2; 246]. Старец-любитель ходит по рынку 'в калошах, похожих на два броненосца', и его, 'как ребенка, интересуют щеглята, карасики и малявки' [С.2; 247].
В 1899 году, при переработке очерка для собрания сочинений, Чеховым был введен и другой любитель, похожий 'на подьячего старого времени', чье инкогнито подчеркивается титулом 'ваше местоимение'. Рассматривая голубя, он 'становится еще более серьезным, как заговорщик' [С.2; 248]. Последнее сравнение представляет собой освеженный вариант литературного штампа 'с видом заговорщика'.
В целом эта добавка создает контрастное соположение двух любителей, двух 'типов' : старый, 'как ребенок' и - молодой, серьезный, 'как заговорщик', похожий 'на подьячего старого времени'.
Был изменен и финал.
Писатель завершил очерк цепочкой метонимий, перекликающейся с начальной: '... непонятно, зачем собралась эта толпа людей, эта пестрая смесь шапок, картузов и цилиндров, о чем тут говорят, чем торгуют' [С.2; 248].
ДаннаяперекличкапридаеттекстуСбльшуюзавершенностьЬигцельность.
Но, конечно же, особенно запоминаются 'два броненосца' - своей неожиданностью, удаленностью от предметов, дать представление о массивности и размеС.62
рах которых они призваны, и удаленностью от сферы жизни, описываемой в очерке.
Такого напряженного интереса к тропам не испытывали чеховские товарищи по юмористическому цеху, в чем нетрудно убедиться, раскрыв их произведения.
Даже наиболее частые сопоставления раннего Чехова и Н.А.Лейкина демонстрируют больше различий, нежели сходств.
Особенно показательны случаи, когда Чехонте использовал вроде бы типично 'лейкинские приемы в описании внешности персонажей ()'. Метонимии у Лейкина выполняют, в основном, чисто номинативные, 'репрезентативные' функции, не участвуя в создании каких-то более глубоких авторских смыслов, как это
