Рассказ неоднократно привлекал внимание исследователей, между тем никто пока не рассматривал специфику художественных эффектов, создаваемых в нем сравнениями, не изучал сам механизм работы этих сравнительных оборотов.
Произведение начинается сразу двумя выразительными сравнениями, включенными в одну фразу:
'Тонкая, как голландская сельдь, мамаша вошла в кабинет к толстому и круглому, как жук, папаше и кашлянула' [С.1; 27].
Поскольку при появлении супруги 'с колен папаши спорхнула горничная и шмыгнула за портьеру' [С.1; 27], то чуть позже, утомленный разговором с женой, нетерпеливый папаша 'искоса, как собака на тарелку, посмотрел на портьеру' [С.1; 28].
Роль портьеры, однако, не была исчерпана.
Эта пикантная деталь всплывает вновь, когда спор достигает апогея и супруга решает прибегнуть к шантажу.
'Мамаша взвизгнула и жестом взбешенного трагика указала на портьеру... Папаша сконфузился, растерялся, ни к селу ни к городу запел какую-то песню и сбросил с себя сюртук... Он всегда терялся и становился совершенным идиотом, когда мамаша указывала ему на его портьеру. Он сдался' [С.1; 29].
Сравнение 'жестом взбешенного трагика' уже не столь выразительно и зримо, в силу своей некоторой неопределенности, но его использование в одном из ключевых моментов сюжета характерно.
Приведенные примеры свидетельствуют об изменившемся подходе начинающего писателя к одному из ведущих тропов, функции чеховских сравнений усложнились.
Рассмотренные сравнения имеют, конечно же, снижающий смысл, создают нужный автору комический эффект, но - не только.
Помимо обобщенной характеристики внешнего облика, действия, жеста эти сравнения выполняют и, так сказать, 'репрезентативную' функцию, дают представление о том мире, к которому принадлежат герои (да и, судя по всему, - сам повествователь), говорят об их кругозоре и системе ценностей.
И даже - 'связывают' супругов друг с другом, делают их 'парой', 'четой', поскольку в описанном мире 'тонкая, как голландская сельдь, мамаша' и 'толстый и круглый, как жук, папаша' - соответствуют друг другу; это своего рода норма.
Сравнения, характеризующие внешний облик супругов, подчеркнуто многозначны.
Вместе с прорисовкой внешних контуров мамаши 'голландская сельдь' привносит в контекст легкий гастрономический оттенок, а также намек на возраст женщины, быть может, отчасти проясняет отношение к ней супруга. С.14
Гастрономией попахивает и в сравнении 'искоса, как собака на тарелку, посмотрел на портьеру'. Как видим, папаша довольно последователен в потребительских устремлениях.
В свою очередь сам папаша-жук исчерпывающим образом объяснен сравнением с этим насекомым.
Слово 'жук', многозначное в чеховские времена, как и сегодня, дает представление и о внешнем облике персонажа, и о его внутренних качествах, которые раскрываются в дальнейшем повествовании в полном соответствии с ожиданиями.
По поводу мамаши автор делает еще одно любопытное замечание:
'Мамаша спорхнула с колен папаши, и ей показалось, что она лебединым шагом направилась к креслу' [С.1; 28].
Разоблачением некоторых иллюзий супруги на свой счет дело здесь не ограничивается. Женщина сравнивает свою походку с лебединой. Но 'лебединый шаг' не равен устойчивому 'лебедушкой плывет'. Возможно, мамаша вовсе не имеет представления о том, что 'лебединый шаг', неуклюжий, переваливающийся, далек от плавного и грациозного скольжения красивых птиц по водной глади.
Конечно же, это создает комический эффект, быть может, замечаемый не всеми читателями, прибавляет еще один штрих к характеристике кругозора и системы ценностей мамаши, говорит о том, как она выглядит в глазах мужа.
Мы могли убедиться, что сравнения в рассказе не единичны, не обособлены; они представляют собой определенную систему, взаимодействуют друг с другом, выполняя, в основном, характеризующие функции, раскрывая не только внешний и внутренний облик героев, но и некоторые ключевые свойства их мира.
Это первый случай такой работы Антоши Чехонте со сравнениями, до рассказа 'Папаша' мы не находим в чеховских текстах ничего похожего.
Интересно, что сообщая о второстепенных персонажах рассказа, об учителе и его супруге, автор также использует тропы, но - 'остывшие', в качестве тропов уже не воспринимаемые, ставшие общеязыковыми штампами: 'учительша вспыхнула и с быстротою молнии шмыгнула в соседнюю комнату' [С.1; 29]; 'учитель сделал большие глаза'; 'учителя затошнило...'.
Выражения 'учитель сделал большие глаза' и 'это останется для меня навсегда тайною учительского сердца' [С.1; 31] даже употреблены дважды. Очевидно, автор не счел нужным искать синонимичную замену данным формулировкам и повторением их подчеркнул некоторую заданность, автоматизм действий и эмоций героя, предсказуемость его поведения. Чем и пользуется 'папаша-жук', чувствующий себя хозяином жизни, хорошо знающим ее 'механику'.
В этом рассказе мы снова сталкиваемся с двумя сюжетами в рамках одного произведения.
На первый взгляд, все можно легко привести к общему знаменателю.
Необходимость просить за сына-балбеса нарушила гармонию, спокойную жизнь папаши с его маленькими радостями. Он проявил настойчивость и деловую хватку, решил проблему 'вежливеньким наступлением на горло' учителю С.15
арифметики и его коллегам. Тем самым он вернул свою жизнь к норме, выдержав испытание, 'заслужив' свое право на нее. И все возвращается к исходной точке, в обратном порядке: сначала горничная сидела на коленях папаши, а потом мамаша, пришедшая хлопотать за сыночка; в финале 'у папаши на коленях опять сидела мамаша (а уж после нее сидела горничная)' [С.1; 33].
Однако эта архетипическая схема не устраняет всех недоумений.
И здесь все-таки два сюжета, на разработку которых автор отводит по две с половиной страницы.
И в обоих действуют тот, кто наступает на горло, и тот, кому наступают на горло.
Вторая ситуация разработана несколько схематично, с использованием стершихся тропов и повторяющихся конструкций, более схематично и обна-женно - даже в прямом смысле слова, поскольку войдя 'без доклада', папаша застал супругов в какой-то интимный момент и 'нашел, что учительша очень хороша собой и что будь она совершенно одета, она не была бы так прелестна' [С.1; 29].
Как папашина горничная упархивает за портьеру при появлении мамаши, пришедшей с просьбой, так и супруга учителя 'с быстротою молнии шмыгнула в соседнюю комнату' при появлении папаши, также пришедшего с просьбой и также вторгшегося в интимную ситуацию.
Папаше эта ситуация понятна и близка:
' - Извините, - начал папаша с улыбочкой, - я, может быть, того... вас в некотором роде обеспокоил... Очень хорошо понимаю...' [С.1; 29].
Если папаша-прохвост знает, как наступить на горло учителю, то мамаша знает, как наступить на горло самому папаше: и в его действиях тоже есть некоторая заданность, предсказуемость, повторяемость: 'Он всегда терялся и становился совершенным идиотом, когда мамаша указывала ему на его портьеру. Он сдался' [С.1; 29].
Еще более усиливает параллелизм двух ситуаций, двух сюжетов тот факт, что учитель тоже предлагает папаше условие:
' - Вот что, - сказал он папаше. - Я тогда только исправлю вашему сыну годовую отметку, когда и другие мои товарищи поставят ему по тройке по своим предметам' [С.1; 32].
Начинается новый круг испытаний.
В рассказе он не описан, но папашина метода уже ясна читателю.
По сути в произведении совмещены три таких круга, соединенных друг с другом, хотя третий - оказывается за рамками текста и отзывается лишь благополучным итогом.
Три испытания, вытекающие одно из другого и составляющие 'большой круг', с честью выдержаны
