стыдясь самого себя, Блоха тоже толкался, пихал, кого придется локтем между ребер – не от желания спасти свою шкуру, а от злости и отчаянья.
Прибежав домой, Леха упал на матрасик и пролежал без движений, без еды и питья дня два. На третий день голод победил апатию и уныние, заставив заказать через Интернет пакетик растворимого супа и тюбик гречневой каши.
Теперь Леха круглосуточно безвылазно сидел в кабине. Вечерами бродил из конца в конец, чтобы размяться. По ночам гулял на балконе – не шумят, а воздух временно свеж, без примеси дыма и пепла соседней фабрики.
Однажды внимание его привлекла серебристая кнопка макбука, которая скромненько поблескивала в стороне от остальных. Почему-то раньше он не замечал эту неброскую кнопку с крошечной надписью «пуск». Откуда ей было взяться? Не особенно раздумывая, какие могут быть последствия, Леха неуверенно нажал на нее указательным пальцем, но этого оказалось недостаточно. Тогда он огляделся по сторонам, решился, рывком напялил наушники, сгорая от нетерпения включил свою любимую «Space Oddity» и прихлопнул загадочную кнопку со всей силы кулаком. Так однажды жмешь на серый квадратик, отправляя письмо. Три… Два… Один… Enter… ПУСК
Юлия Боровинская
Настоящий хозяин
Владимир Осипович был тихим пенсионером, и хотя в дни праздников именовали его внушительно и, пожалуй, даже грозно – «ветеран МВД», но вёл он себя, как обычный, ничем не примечательный пожилой гражданин: права не качал, связями не грозился, собственных порядков не устанавливал – сидел себе целыми днями на лавочке под деревьями, читал газету или так просто щурился на солнце да ковырял палкой в земле. Впрочем соседка Анна Александровна, время от времени заглядывавшая к Галке одолжить то соль, то отвёртку, а заодно и поделиться надеждами на повышение пенсии, опасениями по поводу мирового терроризма и скудными новостями об обитателях двора, давно уже рассказала, что пистолета Владимир Осипович и в руках не держал, за бандитами сроду не гонялся, а спокойно проработал всю жизнь завхозом в довольно крупном учреждении, которое хоть и относилось к Министерству Внутренних Дел, но столы и стулья там требовали такой же инвентаризации, а штат уборщиц – такого же присмотра, как и в других, менее важных конторах. Она же поведала о нехитрой семейной истории ветерана: жена у него после двух десятков мирной супружеской жизни внезапно со всем отчаяньем последней страсти влюбилась в пожилого профессора, приехавшего к ним на кафедру не то в командировку, не то по обмену опытом, да так и умчалась за новым счастьем без оглядки, оставив Владимиру Осиповичу сына-школьника, больше её Анна Александровна и не видела никогда. Сын вырос под суровой отцовской рукой, отслужил в армии, закончил институт и уже в постперестроечные лихие времена внезапно объявил, что женится на немке и уезжает вместе с ней в Германию. Шумели они с отцом по этому поводу, вспоминает соседка, куда дольше и яростней, чем при уходе жены. Владимир Осипович стучал в пол палкой и, прорываясь командным басом сквозь бетонные перекрытия и кирпичные стены, кричал о предательстве родины, которая всё дала неблагодарному сыну: и жизнь, и здоровье, и образование, потенциальный эмигрант же отвечал много тише и неразборчивей, но не менее непреклонно. В один действительно прекрасный для всего дома день всё стихло намертво – сын уехал и более в жизни двора не объявлялся. Ветеран остался один, если не считать старинного приятеля – такого же пожилого, но всё же предпочитавшего китель штатскому пиджаку, который неизменно носил галкин сосед. В солнечные дни они частенько играли в шахматы прямо во дворе, прихлёбывая принесённый в термосе чай из жестяных кружек и негромко беседуя о каких-то вовсе уж неизвестных никому людях и событиях. Однако и приятель в конце концов исчез, да и ничего удивительного: выглядел он много хуже бодрого и подтянутого Владимира Осиповича, а к тому же ещё и гулко кашлял едва ли не каждые десять минут.
Вся эта информация была Галке решительно без надобности, но Анну Александровну, живущую только дворовыми сплетнями, бесконечными телесериалами да редкими визитами дочери с зятем, она жалела. В конце концов, работала она дома, а поговорить полчасика с пожилой женщиной не так уж и сложно.
С самим Владимиром Осиповичем Галка общалась и того меньше. Изредка он окликал её во дворе, безошибочно выбирая моменты, когда она направлялась в ближайший супермаркет, и просил купить шипучего бутылочного кваса, который обожал, как ребёнок Кока-колу, и мог пить целыми днями. Галке не слишком нравилось возиться с чужой сдачей, но при родителях-геологах она выросла на руках у двух бабушек, так что стариков привыкла уважать.
Несколько раз в году – Первого мая, Седьмого ноября и в День милиции – Владимир Осипович появлялся во дворе при параде. Форму он, правда, не надевал, но выходной чёрный пиджак под горделиво распахнутым пальто украшали многочисленные ветеранские медальки, а обычную металлическую палку с чёрной гнутой ручкой и резиновой нашлёпкой на конце он менял на резную деревянную с неразборчивой подарочной надписью во всю длину. Надо заметить, что хромал пенсионер довольно сильно и как-то привычно, стремительно и размашисто: то ли прямо с увечной ногой и родился, то ли ещё в ранней юности бандитская пуля оборвала его милицейскую карьеру – кто знает? И всюду он ходил сам – и за пенсией, и по магазинам, и в ларёк за газетой, только вот квас всегда просил Галку купить, может, неудобно ему было полуторалитровые бутылки таскать, с палкой-то, а может, просто приятно, что молодая-здоровая ради него хлопочет. Вот и в этот ноябрьский день, вечером которого, как обычно, по телевизору ожидался главный официальный концерт года, Галка возвращалась домой не только со своими сигаретами, кофе и пачкой вареников, но и с квасом. Не увидев Владимира Осиповича на лавочке, где он читал всего полчаса назад, она вначале удивилась, но почти сразу же заметила, что пенсионер просто перебрался на другое место и теперь сидел на невесть откуда взявшейся низенькой табуретке прямо у самых вязов, водя рукой по земле. Галка подошла, отдала бутылку и сдачу и, не удержавшись, поинтересовалась:
- А что это Вы здесь? Потеряли что-нибудь?
- Потерял? – переспросил Владимир Осипович, как-то хитро улыбаясь, - Да нет, Галочка, я никогда ничего не теряю. У меня здесь, знаешь, секретики… секретики…
- Какие секретики? – озадачилась Галка. Ну, вот, такой вполне вменяемый старик всегда был, не мог же он в одночасье в маразм впасть! Или мог?
- А это меня бабка научила, в детстве ещё. У меня, знаешь, бабка была – ух, что за бабка! Первая на всё село ведьма: и молоко у коров отнимала, и чёрной собакой перекидывалась – все её боялись. Отец её, бывало, стыдил, дескать, Советская власть за атеизм и против мракобесия, партийный отец был-то, а ей хоть бы хны, только хохочет. Вот она-то и научила. Я бы и показал тебе, да только это тайна. А ты тайны-то хранить умеешь? – прищурился он.
- Не знаю, - растерялась Галка. Никаких особенных тайн ей никто никогда не доверял, разве что подруги о мужиках натреплются. А этот, того гляди, в Первый отдел потащит, подписку о неразглашении брать!
- Ну да ладно, - внезапно смягчился пенсионер, - ты девушка хорошая, я знаю, сохранишь. А проговоришься, так сама же первая пожалеешь, а и не поверит никто. Вот, смотри, - и широкой, твёрдой от палки ладонью он принялся отгребать в сторону рыхлую почву.
Галке не слишком-то хотелось, но пришлось – не обижать же! – встать на колени, благо, джинсы были старые, домашние, и склониться почти к самой земле.
Поначалу «секретик» показался ей вполне обычным, детским, сама такие когда-то делала: вкопана коробочка, в коробочке – пупсик, сверху – стёклышко, верхний слой земли откопал – и смотри. Только вот пупсик оказался какой-то странный, не пупсик даже, а крошечная, с указательный палец длинной куколка с каштановыми кудряшками, обряженная в подобие костюма-джерси, которые носили в семидесятых. Черты лица были отлиты очень тщательно – вплоть до процарапанных тончайшей иголочкой лучиков морщин возле глаз и у губ, ноготки миниатюрных ручек покрыты лаком, в приоткрывшемся ушке поблёскивает что-то похожее на серёжку… да не бывает же таких кукол!
- Что это?! – испуганно выпалила Галка.
Владимир Осипович сипло рассмеялся, и ей, никогда прежде не слышавшей его смеха, стало окончательно жутко.
- А это, Галочка, Лидия Петровна, супруга моя. Уйти от меня, знаешь,
