— Тогда… Тогда извините, — сказал Удочеренко Ренате.
— А что мне ваши извинения? Там порушено все.
Мартынов приговорил:
— Посылаешь туда людей и восстанавливаешь, как было! В течение срока двух дней! Понял?
— Два дня — это…
— Что? Много?
— Да нет, хватит…
После этого вернулись в отдел. Мартынов попросил Ренату подождать во дворе (соблюдал все-таки приватность внутренней милицейской жизни, думал о чести мундира), а через две-три минуты во дворе появился красный Харченко и сказал:
— Не могла прямо ко мне прийти? Свои же люди!
— Да? А ты своих людей обгаживаешь — это как?
— Может, я тебя к нему ревную? — попытался отшутиться Харченко.
Тут на крыльцо вышел Мартынов.
Харченко вытянулся и четко произнес:
— Гражданка Ледозарова, приношу вам свои извинения за необдуманные действия!
Мартынов удовлетворенно кивнул.
Рената уехала, а Мартынов, желая объяснить, что вынудил подчиненного унизиться для его же пользы, произнес небольшую задушевную речь:
— В жизни, Виталя, как в природе, естественный отбор. И если с зайцами или, допустим, с косулями все ясно — кто больной, слабый, того и съедят, то как, допустим, с волками, если их есть некому? С ними, Виталя, так: погибает тот, кто полез на добычу не по зубам. К лошади, допустим, подскочил, а она его копытом, или к быку, а он его рогом. Рассчитывать силы надо, Виталя, дружески тебе говорю! С этой Ренатой сам Тудыткин на Дне города под ручку прохаживался, ты соображай!
В обещанный срок работники, присланные Удочеренко, под руководством Георгия все исправили и восстановили.
— Ты могущественная женщина, я смотрю, — сказал Георгий Ренате.
— А то! Коктейль вечером выпьем — за здоровье могущественной женщины?
— Работы много.
Рената обиделась, но не подала вида. И вдруг предложила:
— А давай к моей маме заглянем? Она тоже хочет возле дома порядок навести. Посмотришь.
Мать ее, Ирина Сергеевна, действительно намеревалась последовать примеру дочери и что-то такое устроить возле своего небольшого дома, примыкающего к зданию ветлечебницы (само здание было городское, арендованное). Но Ренате еще хотелось просто их познакомить. Показать матери первого мужчину, вызвавшего ее интерес, и узнать ее мнение.
Мнение было самое положительное: Ирина Сергеевна, белокурая полная дама, показывая Георгию подворье и слушая его рассуждения, начала как-то по-особенному тоненько произносить шипящие звуки (это называют обычно неприятным и несправедливым словом “сюсюканье”), что бывало с ней крайне редко — она отличалась взыскательностью и придирчивостью, не меньшей, чем дочь, поэтому и прожила в браке всего три года и больше в эти эксперименты не пускалась.
— Как он тебе? — потихоньку спросила Рената.
— Годится, — сказала Ирина Сергеевна. И это было высшей похвалой в ее устах.
А Георгий, осматривая территорию и рассуждая, все к чему-то принюхивался.
— Это от клиники наносит, — объяснила Ирина Сергеевна, заметив его реакцию. — И зверинец тут небольшой у меня.
— Где? — заинтересовался Георгий.
Ирина Сергеевна рада была показать свой зверинец — деревянное строение в глубине двора. Вела туда и рассказывала:
— По случаю все образовалось. Сперва один чудак крокодила завел. Пока тот был маленький — играл с ним, а когда ему чуть руку не оттяпал, выбросил на улицу в феврале. Хорошо, что мне позвонили. Еле выходила. Потом лису ребята принесли, напуганную, раненую. Тоже оставила. Енот живет, удавчик, две мартышки. Сброд всякий. Но я их люблю.
— Это что, — сказала Рената, — я знаю в Москве одного: купил четыре этажа в обычном доме, то есть квартиры друг над другом, и устроил дельфинарий. Жильцы жалуются, боятся — дом рухнет. А ему пофигу. Говорит: нет такого закона, что я из своей личной жилплощади не могу дельфинарий сделать. Не протекает — и будьте довольны, а протечет — отвечу!
Георгий осматривал зоопарк со странной какой-то жадностью. Вдыхал запах, не очень приятный для постороннего человека, подолгу, как на давних друзей, с которыми давно не виделся, смотрел на удава, мартышек, лису. Особенно долго стоял у клетки с крокодилом. Крокодил, ставший уже матерой гадиной, неподвижно лежал в лохани с водой, закрыв глаза и сомкнув убийственные челюсти.
Он словно почувствовал взгляд Георгия: приоткрыл мертвые глаза, шевельнул слегка хвостом и начал приоткрывать пасть. Рената вскрикнула:
— Жуть какая! А чем ты кормишь его, мам?
— Куры, кролики.
— Никогда этого не понимала: держать одно животное, чтобы ему других скармливать.
— Природа так устроена, — улыбнулась Ирина Сергеевна.
Георгий тоже улыбался и бормотал:
— Красавец ты мой… Умница ты моя…
И даже начал тянуть руку сквозь прутья решетки, чтобы погладить крокодила. Тот замер и приготовился.
Рената испугалась и оттолкнула Георгия от клетки:
— Ты что? С ума сошел.
— Любите животных? — спросила Ирина Сергеевна.
— Не знаю… Похоже, да…
После этого они пошли пить чай. Георгий заинтересовано расспрашивал Ирину Сергеевну о животных, чем окончательно растопил ее сердце.
Уходили поздно.
Ирина Сергеевна, улучив момент, шепнула дочери:
— Не будь дурой, не упусти! Таких мужиков — один на миллион!
— Да сама знаю!
В машине Рената сказала Георгию:
— Ты, наверно, ветеринарный врач был. Или в цирке укротителем работал.
— Очень может быть…
Георгий был разнежен, почти умилен. Поэтому, когда Рената подвезла его к своему дому и предложила выпить по коктейлю, он не отказался.
И остался у Ренаты до утра.
И не то чтобы она ему очень нравилась. Сказать по правде, Татьяна ему нравилась больше. Он вообще к ней испытывал сложные чувства — близкие, возможно, прямо скажем, к любви. Но в том-то и дело, что людям такого необычного склада, как он, гораздо легче и проще переночевать с нелюбимой (или не вполне любимой) женщиной, чем с любимой. Потому что в первом случае это приключение, а во втором — поступок. К приключению Георгий чувствовал себя готовым, а поступков пока остерегался. Ответственности больше.
С утра он взялся за работу. Потом вознамерился идти к Татьяне.
— Это еще зачем? — спросила Рената, которая в этот день махнула рукой на все свои дела и либо отдыхала в доме, постоянно находясь у окон, чтобы не выпускать Георгия из вида, либо слонялась по двору, как бы контролируя ход работ (близившихся к завершению).
— Вещи взять, — сказал Георгий.
