первом камне!
— Так, — остановился Костя. — Мы что пришли покупать — велосипед или игрушку?
— Велосипеды, — уточнил Толик. — Два.
— Почему два-то? Лучше один, говорю тебе, но чтобы уж велосипед!
— А кто ездить будет? — ощетинился Толик, почуявший, чем все может обернуться.
— По очереди!
— Ага! Знаю я твою очередь! Тебе весь день, а мне полчаса!
— Гад буду, поровну! — клялся Костя.
Но Толик ему не верил.
Да Костя и сам себе не верил. Знал: стоит только сесть на такую красоту — силой не сгонишь. Придется обидеть брата, а не хочется: он его любит все-таки, несмотря на несомненную вредность его характера.
Помог продавец, молодой человек, который, услышав разговор братьев, сказал:
— Мелкие, не загоняйтесь. Я вам так скажу: вот у меня был велик три на девять, двадцать семь скоростей. И толку? Я заметил: на трех скоростях гоняю, аж звездочки на них съело, а на остальные даже не переключаюсь.
— Три — это как-то совсем мало, — засомневался Костя.
— А вот, смотрите, пять. Девать некуда. Рама отечественная, на тракторном заводе делают, отличный металл, втулки из хорошего сплава, ободья на кочках не восьмерят — если только с разгону о стенку не стукаться.
Братья переглянулись. Цена указанных двух велосипедов была как раз такая, что денег хватало. И даже остаток намечался: взять большую бутыль сладкой шипучки и отметить.
…И вот они ворвались в дом, крича, радуясь, схватили Татьяну за руку, потащили на крыльцо — смотреть.
Татьяна вышла. Они вскочили на велосипеды и начали кружить, петлять, вставать на дыбы — хвастались.
— Спасибо, дядя Гоша! — закричал Костя.
Татьяна оглянулась. Георгий с улыбкой смотрел на пацанов.
— Мне-то за что? — спросил он.
— А они с тобой работали. Помогали. Ты им и заплатил.
— Да? Говоришь — ландшафтный дизайн? Ничего в этом не понимаю. Ладно, хватит лирики, пойдем разбираться.
У Татьяны было ощущение, что не она ведет Георгия, а он ее ведет. То есть идут рядом, вместе, Татьяна показывает дорогу, но при этом направляющая сила исходит от него.
Захватив из дома деньги, Георгий разменял пару сотен в первом же обменнике.
— Не люблю без наличности ходить.
После этого купил сигарет — самых дорогих.
Почувствовав жажду, купил бутылку пива — тоже самого дорогого. Впрочем, сделав два глотка, больше не стал:
— Теплое.
И сунул бутылку в урну.
И вот они опять в кабинете Кобеницына. Татьяна взяла на себя рассказ о случившемся.
— Как вы помните, у нас уже все стало налаживаться, жили, работали, все нормально, — начала она. Кобеницын не помнил этих подробностей, но кивнул. — И вот опять — случайно огонь я на него направила, лампу паяльную чинила, ну и…
— Синдром Феникса! — радостно воскликнул Кобеницын. — То есть опять ничего не помните, Георгий?
— Нет.
— Что ж, придется по новому кругу. Задавать вопросы и приближаться к истине. Заодно сравним с вашими предыдущими ответами.
Кобеницын раскрыл историю болезни, которую он держал у себя, не отдавая в регистратуру.
Но Георгий не стал дожидаться вопросов, протянул руку:
— Разрешите?
Взял папку, внимательно читал.
Вернул:
— Ничего определенного. Синдром Феникса какой-то… А лечили как?
— Собственно, лечения как такового в подобных случаях не предусмотрено. Если бы у вас были нарушены, к примеру, вазомоторные реакции или…
— Что значит не предусмотрено? — перебил Георгий. — Есть же какие-то лекарства для стимуляции памяти! Потом — снимок сделать головного мозга, эту… магнитно-резонансную томографию. Обследовать вообще. Вы это делали?
— У нас нет такого оборудования. И потом обычно в таких случаях никаких патологий и нарушений нет, так что…
— Короче, лечения не было, — поднялся Георгий. — До свидания!
Он вышел, а Татьяна, задержавшись, торопливо сказала:
— Вы не обижайтесь, сами понимаете, кому понравится то и дело память терять. Вы как думаете, он когда больше настоящий был? Сейчас или раньше?
— Не знаю, — хмуро сказал уязвленный Кобеницын. — И он не знает. Кроме “эго” у человека есть “суперэго”.
— Это как?
— Ну, есть человек как он есть, и есть человек как идеальное представление о самом себе.
— Ясно, — сказала Татьяна, ничего не поняв. Но переспрашивать не захотела — побоялась еще больше запутаться.
После этого пошли к Харченко.
— Ты вот что, — советовала по дороге Татьяна. — Ты лучше не говори, что снова память терял. Просто: как, мол, дела, как идет розыск? А если он начнет без доказательств тебе что-то предъявлять, ты с ним строже.
Но Георгий не нуждался в инструкциях насчет строгости, и без того вел себя вполне уверенно.
— Вы куда запросы разослали? — спросил он Виталия.
Харченко удивился:
— Даже так? Я еще и отчитываться должен?
— Не отчитываться, а информировать. Не собака потерялась, а человек. И что у вас за информация о моей якобы преступной деятельности?
Недюжинное чутье Харченко всегда подсказывало ему (практически безошибочно), когда человек, разговаривающий с ним, имеет право требовать, а когда попусту хорохорится. Теперь он видел: Георгий не хорохорится, чувствует за собой правоту и силу (неизвестно, правда, откуда эти правота и сила взялись и чем подтверждены). Однако сдаваться лейтенант не собирался:
— Есть данные вообще-то.
— Какие?
— Проверяем.
— Значит, конкретных данных нет, — сделал вывод Георгий. — А подозревать можно кого угодно в чем угодно. — (Харченко не мог не согласиться с этим.) — Вы сами-то сделали что-нибудь по установлению моей личности? Женщина вот рассказала: я пришел пешком, обгоревший. Вы хотя бы узнали, может, где-то пожар был поблизости?
Татьяна насторожилась: произнесенное Георгием постороннее по отношению к ней слово “женщина” могло вызвать у Харченко ненужные сомнения.
Но тот не обратил внимания: задели его профессиональную честь.
