— Вы не из бывших следователей случаем? — спросил он.
— Я не знаю, из кого я, но порядки жизни мне известны! — ответил Георгий. — Если не хотите этим заниматься, я обращусь к вашему начальству, пусть примут меры. Вы, кстати, оформили это как-то? Или в устном порядке все происходит?
— А что оформлять?
— На вашем участке обнаружен человек с потерей памяти. Вы это как-то зафиксировали? Расследование начали? Или только в порядке личной инициативы запросы посылаете? Без отчетности?
Харченко и злился, и недоумевал. Он впервые видел человека, который требовал, чтобы на него завели дело и расследовали его жизнь. Жизнь всякого человека, знал Харченко, не безгрешна, и, если копнуть, непременно до чего-нибудь докопаешься. Следовательно, либо Георгий чист, что невозможно, либо он — значительная личность, хоть и не помнит этого. Шут его знает, может, он какой-нибудь политик, миллионер или еще что-то в этом роде? Придет в память — так отомстит, что на всю жизнь хватит. С другой стороны, почему, если Георгий в самом деле значительная личность, его до сих пор не опознали? А потому, сам себе ответил Харченко, что запросы были по Москве и области, а страна большая. И еще вариант: исчезновение некоторых персон до поры до времени настолько не афишируется, что милиция получает указание от высокого руководства помалкивать. И на запросы не отвечать.
Пока Харченко собирался с мыслями, Георгий вдруг сменил гнев на милость.
— Я понимаю вас, конечно, — сказал он, оглядев скудно обставленный кабинет. — Служба трудная, финансирование плохое. У вас даже компьютера нет. Ты выйди-ка на минутку, — велел он Татьяне, — а мы тут побеседуем.
Беседа длилась около часа.
Наконец Георгий вышел.
— Подняли сводки пожаров по району, — сказал он. — Сейчас подадут машину, поедем смотреть. Может, что вспомню.
— Как ты его уговорил? — поразилась Татьяна.
— А я не уговаривал. Просто напомнил о должностных обязанностях.
И так Георгий это сказал, что Татьяна тоже вспомнила о своих должностных обязанностях: ей вечером на смену выходить, хорошо бы отдохнуть перед этим. Но очень хотелось поехать с Георгием, посмотреть. И на места пожаров, и на его реакцию. Поэтому она все-таки попросилась:
— Может, я с тобой?
— Зачем?
— Ну, как хочешь…
Вышел Харченко.
— Скоро там, Виталя? — спросил Георгий лейтенанта совершенно по-свойски.
— Шоферов нет.
— А сам не водишь машину разве?
— Вожу, конечно. Лишь бы в гараже свободная нашлась…
— Найдется! — уверенно сказал Георгий.
Татьяна пошла домой, дивясь.
Настроение было смутным.
Если перевести ее мысли в слова, то выразилось бы примерно следующее: что ж это такое? Доведешь мужика до ума, до кондиции — а он опять как бы исчезает! Опять все заново начинать! Надоест, пожалуй. А главное — ради чего? Чтобы он себя вспомнил? Ну — вспомнит. И уйдет. Как пить дать уйдет, вон у него какой настрой — сплошная энергия!
Весь день Харченко и Георгий ездили по местам пожаров, которые случились перед тем, как Георгий появился в Чихове. Осмотрели остов коровника в селе Жмыри, обугленную котельную в соседнем городе Кобельске, восстановленную уже почту в деревне Лиски, дачу в Коротаеве. Везде опрашивали людей. Безрезультатно. Ни Георгий ничего и никого там не вспомнил, ни его не вспомнили. Уже темнело, утомленный Харченко заскучал, запросился домой.
Георгий согласился, что за день все не осмотришь, договорились выехать завтра спозаранку.
И выехали — когда Татьяна еще не вернулась с ночной смены.
Объезжая сгоревшие объекты, все ближе подбирались к Москве. Выдохся Харченко, выдохся шофер, которого лейтенант взял сегодня, помня вчерашнее тяготы дороги, выдохся “уазик”, все тяжелее мучаясь мотором на подъемах, только Георгий был если не свеж, то по-прежнему тверд и смотрел вперед целеустремленным взглядом, словно готов был хоть всю жизнь ездить, отыскивая самого себя.
После одного из подъемов машина забастовала, пар повалил из-под капота, шофер, взяв ведро, пошел в низину, где кустились невысокие деревья и предполагался ручей или болотце. Харченко сел на траву в тени машины, разулся.
По дороге приближался всадник на коне. Нет, всадница, разглядел Харченко. С интересом дожидался приближения. С разочарованием увидел: на коне веснушчатая и не очень симпатичная девчушка лет четырнадцати, плотная, плечистая. Крикнул ей — просто так, лишь бы убить время:
— У вас тут пожара нигде не было?
— Был! — улыбнулась девчушка замечательной белозубой улыбкой.
И Харченко простил ее, подумав, что через пару лет из нее может получиться, пожалуй, девушка ничего себе. Он с этим уже сталкивался: бегает мимо соседка-школьница, платье болтается на ней — прильнуть не к чему, волосы пыльного цвета, опаленные солнцем блеклые ресницы глупо моргают… И вдруг из-за угла — девушка в расцвете прелести, со всем тем, что так дорого сердцу и темпераменту Виталия. “Ты кто?” — изумится он. “Настя”. — “Какая Настя?” — “Очень приятно, — девушка в обиде, — на соседней улице живу!”. — “Надо же!” — “А что?” — “Да ничего”, — отвечает Виталий, мысленно намечая новый объект — и душа дрожит от предвкушения и радости жизни.
— Был пожар? Где? — спросил Харченко, тоже улыбнувшись.
— А на конюшне у нас. Вон там.
Примерно в километре виднелись строения.
Виталий, крикнув шоферу, чтобы ехал за ними, когда приведет в чувство машину, пошел с Георгием к конюшне.
Девушка медленно ехала рядом и рассказывала:
— Меня самой еще не было, я тут только полтора месяца. Хотя мне уже Аргуса дают, — похвасталась она, — а он не всех на себя берет, надо, чтобы характер был, он и понести может. А эта вот тоже новенькая, как и я, — похлопала она по шее лошади, — мы с ней друг другу сразу понравились!
— Ты о пожаре расскажи, — напомнил Харченко.
— Я и говорю — ничего не знаю. Сама конюшня не горела, а сарай, где овес, хомуты, ну, упряжь всякая, он горел.
— Жертв не было?
— Вроде, нет. Подробностей я не знаю.
Дошли до конюшни.
Там было безлюдно, только какой-то старик чинил рессорную тарантайку, расписанную узорами и цветами.
— Это на свадьбу некоторые берут, — не преминула пояснить словоохотливая девчушка. — Для оригинальности. — И крикнула: — Дед Борис, тут про пожар спрашивают!
Старик разогнулся, обернулся, приставил ладонь ко лбу, осмотрел в первую очередь милиционера по вечной русской привычке обращать сперва внимание на власть и начальство (ожидая подвоха), а потом и на гражданского человека. И удивленно воскликнул:
— Горелый? Ты живой?
Стали расспрашивать старика.
Выяснилось: весной, в начале мая, пришел человек неизвестно откуда. Был растерян, напуган, одежда подпаленная. Ничего не помнил. Ну, приютили его. А до этого тут подвизался на общих работах некто Гоша, малый лет тридцати, веселый, глупый и пьющий. Он погиб: мучаясь с похмелья, пошел на
