против. Ведь жил?
— Жил…
— Кстати, помыться можно где?
— Баня есть.
Татьяна истопила баню, Георгий, напоив коня, дав ему сена и привязав у столба под крышей сарая, намылся от души, выпил чаю со смородиновым листом.
— Я тебя звал, — сказал он Татьяне, — а ты не слышала, что ли?
— Это зачем?
— Попарить веничком.
— Ага. Чужого мужчину?
— Минутку! Мы жили как муж и жена, сама сказала. То есть — до деталей, так ведь?
— Детали ему подавай, — проворчала Татьяна, холодея руками и горячея животом — как бывает, когда водки выпьешь, особенно если натощак. — Не так все просто. Раньше я к тебе привыкла, ты был уже свой. А теперь опять как чужой. Непонятно разве? А с чужим я не могу с первого раза.
— Так надо опять привыкать.
Георгий говорил это мягко, без хамства, с улыбкой, в которой Татьяна при всем желании не могла разглядеть пошлости, а видела только обещание нежности.
Но — как? Дети же за стенкой…
— Дети дома, — сказала она вслух.
— А раньше как?
— Ну… Там… Где ты спишь.
— В сарае? Тоже неплохо — там уютно.
— Перестань, даже обсуждать не хочу!
— Жаль!
— Охота вам, мужикам, вечно все обговаривать! — с досадой сказала Татьяна.
— А как еще? Мы же люди. Не в охапку же тебя брать и волочь. А то могу.
— Нет уж, спасибо, — отказалась Татьяна, думая, что в охапку взять и уволочь было бы предпочтительней. Ну, не уволочь, а как-нибудь… С посторонним разговором зайти в сарай, там как бы случайно обняться, потом ненарочно присесть, потом будто бы для удобства прилечь… А дальше как бы само собой…
Теперь поздно — Георгий упустил момент. Теперь ее в сарай не заманишь.
— Ладно, — сказал Георгий. — Ты только, если не трудно, выдай мне чистую простынку и прочее. После бани — сама понимаешь.
— Я и так собиралась, — сказала Татьяна.
Пошла в свою спаленку за постельным бельем.
Вышла — Георгия нет.
Она что, прислуга ему? Сам бы взял и отнес.
Хотела крикнуть, но вспомнила, что дети уже спят.
Понесла белье в сарай. Но и там Георгия нет.
Стала стелить.
Услышала негромкий голос: Георгий что-то говорил коню.
Потом стало тихо. Так тихо, как не бывает.
Татьяна поняла, что это не вокруг нее такая тишина, а у нее просто заложило уши — то ли от страха, то ли от ожидания.
Георгий обнял сзади за плечи, задышал в шею:
— Таня…
Она рванулась. Думала — чтобы высвободиться. На самом деле — чтобы повернуться и обнять Георгия так крепко, что тот даже тихо охнул. И засмеялся.
…
— Вспомнил! — говорил он под утро. — Всю я тебя вспомнил!
— Не ври, — шептала Татьяна. — Не ври, ты не можешь ничего помнить.
— Почему это?
— Потому что не было у нас ничего!
— Врешь! — в свою очередь не верил Георгий.
Так они и говорили — веря, не веря, какая разница? Дело-то не в этом.
У нас так повелось, что отсутствие начальника есть повод для праздника.
К тому же Абдрыков вспомнил, что остался жив, Кумилкин спохватился, не стал ли он, честный почти вор почти в законе, полным мужиком, достойным лишь презрения за свой мужицкий низкооплачиваемый труд, а Одутловатов всегда был готов соответствовать настроению той компании, в которой находился.
Пили по месту работы. И она же, работа, была предметом обсуждения.
— Я бы не так сделал, — говорил Абдрыков. — Места сколько пропадает, земли! Я бы сад тут посадил — яблони, вишни, груши!
— У нее детей нет, зачем ей сад? — не согласился Одутловатов. — Себе она фрукты и на базаре купит, деньги есть. Сад для детей нужен. Чтобы яблочко с дерева сорвать, вишенку. Приучаться к природе.
— Она сюда и не выходит, ей некогда. Лучше бы тут карусель поставить, всякие аттракционы, — выдвинул деловое предложение Кумилкин. — И деньги зарабатывать. Вот, кстати, — сказал он дяде. — Зачем нам с гостиницей возиться? Снести все к чертовой матери, благоустроить — и сделать маленький детский парк! А?
Идея понравилась, стали ее обсуждать.
Через час распределили роли: Кумилкин составит бизнес-план, займется подготовкой и планировкой территории, Абдрыков пойдет в местные мастерские и там собственноручно сварит необходимые металлические конструкции, а Одутловатова пошлют по городу агитировать детей, чтобы не носились по улицам перед машинами, а шли бы в культурный парк культурно отдыхать.
Появившиеся Георгий и Татьяна разрушили их мечтания. Татьяна заранее сказала Георгию, кто есть кто, чтобы не возникало лишних вопросов.
Георгий оглядел территорию, развернул проектные листы, которые взял из дома.
— Наворочали черт знает что… — сказал он, имея в виду и проект, и его реализацию, но бригада приняла его замечание только на свой счет.
— Как сказали, так и наворочали! — отрезал Кумилкин.
— И ты не очень-то тут вообще! — поддержал Абдрыков. — В моем доме живешь, забыл?
Одутловатов промолчал, он единственный чувствовал себя виноватым. Мужики да, выпивают, но они тут и работают, а он тут не работает, следовательно, и выпивать не имеет права.
Рената увидела Георгия из окна. Она в эти дни, отложив все дела, сидела дома — караулила.
Бросилась к зеркалу, осмотрела себя.
Вышла из дома, дав себе слово не кричать, не повышать голоса.
И, подойдя к Георгию (кивнув при этом Татьяне — сухо и коротко, но вежливо), сказала:
— Что там у вас с памятью — ваша проблема. Но рабочие пьют, дело стоит, договорные обязательства не выполняются. Штрафными санкциями пахнет.
— Можно договор посмотреть?
— Конечно!
Рената мигом принесла договор. Прежний Георгий, составляя его, подписал, не глядя, суммы были обозначены символические, а неустойка за невыполнение — значительная. Рената рассчитывала, что Георгий напугается, тут же возьмется за работу, а Татьяна не будет же тут стоять, надсматривать — уйдет. И рано или поздно Георгий опять заглянет к ней вечерком, выпьют коктейля… И все повторится, но на этот раз она так просто его не отпустит. На три замка запрет, свяжет, а не отпустит. Впрочем, замков не понадобится: кто с нею хоть раз был, тот ее не забудет!
И не смущало Ренату то, что хватало в ее жизни примеров, когда бывшие с нею мужчины забывали ее
