мысли. И император сказал мне: 'Вам не просто понять меня, Коленкур. Есть большая разница между тем, что я чувствую, и что сейчас говорю. Как сносить поражение - этому я учусь впервые в жизни. И здесь главное: не сокрушаться (если ты задумал продолжить кампанию), а делать выводы. И что еще важнее - надо вернуть веселое чувство победителя, которое было со мной все эти годы и которое передается армии. Я собираюсь продолжать не оттого, что честолюбив. Бессонные ночи, бивуаки, жизнь в палатке, причуды погоды, которые надо терпеть, - все эти радости войны в моем возрасте уже тяжелы. Нет, Коленкур, больше всего я люблю покой и все-таки... хочу завершить свое дело. Постоянная агрессия всех правительств Европы заставила меня сделать Францию могущественной. Враги сами порождали и мои войны, и мои победы. Австрия вынудила меня к Аустерлицу, Пруссия - к Иене. Но за обоими глупыми монархами всегда стояла могущественнейшая Англия. Все коалиции против меня были созданы Англией. Глупые монархи заставляют своих солдат умирать за английское богатство! Однако могущество англичан доживает, оно обречено. Образование Соединенных Штатов в Америке - только начало... Это мое предсказание'.
А потом он начал мечтать о будущих победах с новой армией... Мне тогда показалось, что император несколько запамятовал, что армии у него пока нет и набрать ее после случившегося вряд ли возможно. Но я забыл: для этого человека не было ничего невозможного...
С неправдоподобной скоростью мы покинули Россию и устремились в Польшу. Увидев первого мирного крестьянина на поле, император вдруг сказал: 'Я завидую этому бедному крестьянину. В моем возрасте он уже выполнил свой долг перед родиной и может оставаться дома с женой и детьми. Мне же все только предстоит...'
В Варшаве он вызвал в гостиницу двух польских аристократов и устроил великолепное представление. Он долго рассказывал им о своей победе под Москвой (не распространяясь о дальнейшем) и сразу перешел к будущим победам... Потом он все-таки вынужден был рассказать о происшедшем, но весьма скупо: 'Я, к несчастью, оказался не властен над русскими морозами... десять тысяч лошадей гибли у меня каждый день.... Отсюда и многие беды, которые нас постигли. Но ничего - это прекрасное испытание для сильных духом! Настоящий солдат ценит испытания. И сейчас я чувствую себя великолепно. Если самому дьяволу удастся сесть мне на шею, я буду чувствовать себя так же... Я весел, господа, а нынче особенно, потому что обожаю преодолевать трудности! И оттого из всех своих великих побед я особенно ценю битву при Маренго, где сначала я вчистую проигрывал сражение, чтобы через два часа его выиграть! Через месяц я наберу триста тысяч резервистов, и вскоре ждите меня на Немане'. Когда он заговорил про триста тысяч, в глазах поляков было сомнение. Они, как и я, забыли, что для этого человека нет ничего невозможного...
И вот, наконец, мы в Париже. Была ночь, когда мы въехали в великий город, проехали под Триумфальной аркой, и, к моему удивлению, никто нас не задержал. Император постарался увидеть в этом не проявление беспорядка, а хорошую примету. Он предпочитал теперь видеть во всем только обещание будущих удач.
Часы на башне пробили третью четверть двенадцатого часа ночи, когда мы высадились у подъезда Тюильри. Швейцар, вышедший на стук, не узнал ни меня, ни императора. Он позвал жену, поднес фонарь к самому моему лицу... и только тогда, наконец, они меня узнали, так я зарос русской бородой. Они тотчас позвали дежурного лакея, и тот, увидев моего спутника, скромно стоящего в стороне, вскричал: 'Император! Ваше Величество!' Император расхохотался и сказал: 'Спокойной ночи, Коленкур. Вы нуждаетесь в отдыхе после такого пути... Впрочем, как и я'.
Император прочел мою запись рассказа Коленкура.
- Что ж, он все понял в меру своих возможностей. - И добавил: - Она уже спала. Она встретила меня сонным объятием, простодушной радостью... Женитесь на австриячках, Лас-Каз, они чужды интриг, ибо слишком глупы, чтобы в них участвовать, и подставляют свое тело со спокойной радостью исполненного долга, как будто исправно платят по векселю... В ту ночь я долго сидел у кровати малютки. Как я его любил! Моя мать - единственная женщина, которую я по-настоящему уважал... и это крохотное тельце - сын - два самых дорогих существа в этом мире...
Как вы поняли, все это записывать не надо... Ну а теперь беритесь за перо. Перед приездом я послал в столицу откровенный бюллетень, где сообщил правду о гибели армии, но в конце обратился к нации с важными словами: 'Люди, недостаточно закаленные, чтобы подняться над изменчивостью судьбы и военной удачи, утратили силу духа и бодрость. Но тот, кто выше этого, увидел в новых трудностях лишь новую славу'. И чтобы у народа не было сомнений в этом, я приписал: 'Здоровье Его Величества лучше, чем когда-либо...'
Но в столице, которую я отучил от несчастий и трудностей, эти слова вызвали злорадство врагов. Савари передал мне полицейское донесение с гнусной фразой Шатобриана, которая тотчас начала гулять по салонам: 'Сироты без числа, утрите слезы - ваш император здоров!'
И все-таки я рассчитал правильно. Появившись в Париже невредимым и полным энергии сразу после того, как страна прочла опасный бюллетень, я вселил уверенность во многие слабые души.
Остатки Великой армии, оставленной мною Мюрату, сильно поредели. Мюрат и Ней своими бездарными действиями докончили ее разгром. Нет людей решительнее и храбрее на поле битвы, чем Ней и Мюрат, и нет нерешительнее и трусливее их, когда надо самим принять решение. Меньше двадцати тысяч солдат они вывели из России...
Я набрал новую армию. Это было нелегко. Я, конечно же, знал о страхах, которые сеяли в деревнях уцелевшие калеки, рассказывая об ужасах русской кампании. Так что немало малодушных уклонялось от набора. Но триста тысяч солдат я все-таки получил. Большинство из них - необстрелянные юнцы. Весной они прошли весьма упрощенную военную подготовку, и я выступил навстречу противнику.
Все дальнейшее мне видится как в тумане... и похоже на сон, где предательство сменялось предательством. Дедушка Франц, мой родственник... Я могу только презирать его. Интересы дочерей, внуков - плевать на них! В жилах европейских монархов не кровь, а замороженная политика. И первым предателем стал Бернадот, которому я дал всё - славу, богатство, возможность стать шведским королем. И вот он, француз и вчерашний якобинец - гонитель королей, сражается вместе с этими королями против Франции... Впрочем, вычеркните весь этот жалостливый абзац.
Но Рейнский союз оставался верен. Пока. И прислал мне солдат. Правда, тоже юнцов. И вот с этими жалкими новобранцами я начал кампанию великолепно: разбил русских и прусаков под командованием Блюхера при Люцене - напомнил им, что звезда Франции еще не погасла! В воззвании к армии я написал: 'Вы показали, на что способны французы. И ваша победа достойна Аустерлица и Фридланда'. Эти слова должны были укрепить их дух. Но я знал, что неприятель всего лишь отброшен и отнюдь не разгромлен, как в тех великих битвах. А я теряю драгоценных солдат, которые сейчас так нужны мне! Я уже чувствовал биться придется против всей Европы. Но я был готов.
Я вновь овладел Дрезденом, и саксонский король вернулся в отвоеванный мною город... Я основательно напугал союзников - они заговорили о перемирии. Я решил не торопиться. Чтобы заключить нужное мне перемирие, я продолжал наказывать их кровью. Но мои маршалы... стали так робки. Они страшились потерять свое... Свое богатство, свою жизнь. Они забыли, что смерть в бою великая честь для истинного воина. Впрочем, честь многие из них уже потеряли, ибо теперь они жаждали только одного - жалкого мира любой ценой! Даже лучший из них, мой верный Дюрок, с ужасом говорил: 'Вот теперь и надо воспользоваться нашими победами и заключить выгодный мир. Но император прежний, он не изменился, он ненасытно ищет боя - там его жизнь. Конец будет ужасен'. Как выяснилось вскоре, это была опасная фраза. Но и в глазах начальника полиции (который доносил мне об этих разговорах) была та же мольба: 'Заключите мир! Любой ценой!' Никто меня не понимал...
Я продолжал преследовать союзников и разгромил их в новой битве - при Бауцене. Тысячи убитых! И только отсутствие кавалерии, погибшей в России, не позволило добить врага. Но и я дорого заплатил за эту победу. Я лишился Дюрока. Отчасти он сам виноват: нельзя думать о мире во время боев... Бог войны был обижен. И ядро... я все видел, я стоял рядом... оно летело в меня, и я подумал: мечта сбылась, вот она - смерть на поле чести во время победы! Но, как и прежде бывало много раз, в меня ядро не попало. Проклятье! Оно встретило на пути дерево и, отлетев рикошетом, разорвало несчастного Дюрока... Умирая, он молил меня уйти из палатки, чтобы вид его страданий не измучил меня. И, уходя, я сказал ему: 'Прощай... может, мы скоро встретимся'. А он ответил: 'Не ранее, чем через много лет, сир, после того как вы их всех победите'. И поручил мне свою дочь...
