Потом я долго сидел на пне, и ядра продолжали рваться вокруг. Но я был равнодушен, я знал, что они меня не тронут... к сожалению, ибо у меня другая участь... Бедные мои маршалы шепотом говорили друг другу: 'Он ищет смерти. Он хочет умереть в ореоле побед'. И, думаю, они молились, чтобы это случилось, - тогда они тотчас смогли бы заключить позорный мир и сохранить свое жалкое достояние и свою жизнь. Ибо их все больше пугало ожесточенное сопротивление врага. Даже пруссаки научились сражаться до конца, превращая в бойню поле боя... Мне нужны были новые и новые солдаты. Сенаторы безропотно согласились, они еще были покорны, я еще правил с прежней силой. Новый набор в армию и чудеса моих побед произвели впечатление, союзники вновь попросили перемирия. Они предложили мне вернуть Пруссии отвоеванные у нее земли, распустить Рейнский союз и остаться, как они это назвали, 'в почетных границах восемьсот первого года'. В границах завоеваний моей молодости. Они хотели отобрать у меня мои победы и загнать Францию в прошлое. Они не понимали меня...
В это время Пруссия и Россия поняли, что вдвоем им со мной не справиться, и попытались надавить на меня через 'дедушку Франца'. Австрия, подлая страна, вероломство которой я столько раз прощал, почувствовала возможность вернуть свои земли. Столько раз битые австрийцы посмели заговорить со мной языком угроз: если я не соглашусь на 'почетный мир', Франц разорвет наши соглашения и примкнет к коалиции моих врагов... Даже несмотря на брак с его дочерью! Как сказал тогда принц Шварценберг: 'Политики благословляют браки, но они же устраивают потом и разводы'.
В Дрезден, где я стоял с армией, приехал князь Меттерних. По трусости, изворотливости и хитрости он превосходил Фуше и Талейрана, вместе взятых. Еще вчера эта хитрющая лиса угодливо ловила мои желания и пребывала в восторге от моего брака с австрийской самкой. Но теперь обнаглевшая лисица решила держаться тигром. Мы разговаривали девять часов... Он посмел начать с угроз. И я понял: они уже решили предать меня. Он сказал, что Европа устала от войн и если я буду препятствовать миру... 'Какому миру?' - прервал его я. 'Справедливому миру в границах начала ваших завоеваний, сир. Это единственно возможный мир после ваших поражений в России'. - 'А после моих нынешних побед?' - 'Ваши победы временны, ваши силы на исходе, вы погубили стольких солдат. У Франции, как нам известно, воевать больше некому, а ваши союзники в Европе уже готовятся стать вашими врагами'. - 'И мой тесть, как я понял, решил стать первым в числе предателей?' - 'Его Величество прежде всего обязан думать о своем народе: Австрия - его семья'. - 'Я трижды оставлял на троне этого 'семьянина'. В четвертый раз я не совершу эту ошибку. И, как вам известно, мне не надо указывать путь на Вену - я его хорошо освоил!'
Он хотел возразить. Но я не дал ему раскрыть рта: 'Вы хотите войны? Вы ее получите! Под Люценом я уничтожил пруссаков, под Бауценом - русских, а с вами я увижусь в Вене! У меня есть все сведения о вашей армии... к вам засланы тучи шпионов. Я знаю про вас все! - И я бросил на стол ворох бумаг. Но он даже не потрудился на них взглянуть. - Вы хотите гусиным пером отнять у меня завоеванное кровью моих солдат. Но для этого, поверьте, маловато распоряжений из вашей чернильницы. Вам надо будет мобилизовать миллионы, как мобилизовал их я, и пролить столько же крови, сколько пролил ее я. Крови, а не чернил! Ваши короли рождены во дворцах и, потерпев хоть сотню поражений, преспокойно возвращаются в свои дворцы, а я... я - сын военного счастья, сын великих побед, и у меня нет ничего, кроме чести и славы... А их я вам не отдам! Я не могу вернуться униженным к своему народу!'
Но он опять затянул старую песню: 'Я проходил мимо ваших солдат. Вы уже набрали детей. Когда их убьют, кого вы призовете в армию? Младенцев?' В ответ я швырнул ему шляпу под ноги. Как в прежние времена, когда он приводил меня в ярость. Но тогда он тотчас бросался ее поднимать, а теперь остался недвижим. И смотрел на меня с иезуитской улыбкой. Я сказал презренному хитрецу: 'Вы не солдат. Вы не знаете, что такое душа солдата. И вам не понять, что такое привычка презирать человеческую жизнь, когда это нужно. И что для меня эти двести тысяч человек!'
Потом он будет спекулировать этой фразой. Запишите, Лас-Каз: она вырвалась... это был гнев... я хотел любой ценой его разозлить... Но ничто не могло пробить его спокойствия. Он был в себе уверен. И я сказал тогда: 'Единственная ошибка, которую я совершил, - это женитьба на вашей эрцгерцогине. Я попытался влить молодое вино в старые мехи... Но берегитесь: если эта ошибка будет стоить мне империи, то под ее развалинами погибнет весь мир!'
Я посмотрел на шляпу на полу. Он так и не поднял ее. Я понял - это война! И преспокойно сам поднял свою шляпу. Комедия окончилась.
Уже уходя, он сказал: 'Да, вы не изменились, сир... Европа и вы никогда не придут к взаимопониманию. Ваши мирные договоры всегда оказывались лишь перемириями, а неудачи только с новой силой толкают вас к войне. Теперь с вами будет воевать вся Европа'.
'Только не забудьте, если вы и вправду решили со мной воевать, что мне от Дрездена куда ближе до Вены, чем вашему императору до Парижа'.
Он молча поклонился. В приемной он сказал Бертье - сказал громко, чтобы я услышал: 'Ваш повелитель попросту сошел с ума'.
И тесть вступил в войну против меня. Первые двести тысяч австрийских войск присоединились к коалиции. Счастье, как говорят на моей родине, 'не уставало показывать мне свою задницу'.
Собираясь проучить 'дедушку Франца', я хотел быть спокоен за тыл. В этой ситуации мог ли я оставить у себя за спиной самого великого интригана? Присутствие Фуше в Париже стало невозможным. Я велел привезти его ко мне в Дрезден. 'Поручаю вам генерал-губернаторство в Пруссии - я принял окончательное решение упразднить это гнусное королевство, как только его разгромлю'. В глазах мерзавца было написано: 'Но для этого вам надо его разгромить, во что я не очень верю... да и вы тоже!' После чего он поблагодарил меня за оказанную честь и удалился.
Вскоре я узнал, что убрал его из Парижа вовремя. Оказалось, по дороге ко мне он остановился в лагере у Ожеро, и оба будущих предателя имели беседу, о которой мне донес осведомитель. 'К несчастью, мы хорошо научили сражаться наших врагов, теперь они умеют нас бить, - сказал Фуше. - Боюсь, что эта война покончит со всеми нами'. А позже я узнал, что осведомитель передал мне эти слова... по приказу Фуше! Он все надеялся меня образумить. Призывал отказаться от войны и заключить унизительный мир!.. Его бледно-голубые, начисто лишенные блеска, глубоко посаженные мертвенные глаза... я буду помнить их до могилы...
Я разбил русско-австрийскую армию при Дрездене. Насмешка судьбы: на моей стороне сражались три немецких короля, а против меня - два бывших французских генерала, Бернадот и Моро. Моро был блестящий генерал. Он приехал из Америки и по представлению предателя Бернадота стал советником у русского царя... И как только началось сражение - первым ядром он был смертельно ранен. Ему ампутировали обе ноги, но спасти его не удалось... Так что Моро совершил длинное путешествие за своей смертью. И я тогда подумал: 'Моя звезда! Опять?..' Но вскоре я буду завидовать даже его мучительной смерти, ибо он нашел ее на поле чести...
Однако тогда, во время Дрезденской битвы, я имел право вновь поверить в свою судьбу. На рассвете князь Шварценберг, еще недавно воевавший со мной против русских, а ныне командовавший войсками моих врагов, дал сигнал к началу сражения. Закончилось оно только к девяти вечера. Тридцать тысяч австрийцев и русских было убито, новые союзники потеряли большую часть артиллерии, весь обоз. Я разгромил их!
Погода в тот день была ужасная - шел чудовищный ливень! Когда я вернулся во дворец, на мне не было сухой нитки. Саксонский король рискнул заключить меня в благодарные объятия, и в ответ на него обрушился целый поток воды. Вода была всюду - в мундире, в сапогах. Моя треуголка превратилась в бесформенное месиво. 'Человек, упавший в реку, был бы куда суше', - сказал мой камердинер. Я страшно продрог и чувствовал себя настолько истощенным, что не смог принять даже любимой ванны. Я рухнул в постель и велел не будить меня, что бы ни случилось...
На следующий день надо было преследовать врага и добить его, но я не мог! Началась какая-то странная болезнь. Мучительно болело все тело, я совершенно обессилел, даже начал думать, что меня отравили... С трудом я вернулся к жизни... Уже тогда я должен был окончательно понять: судьба стала преследовать меня повсюду, она лишила меня даже результатов завоеванной мною победы...
Едва оправившись от этой странной болезни, я должен был... спасать своих маршалов! Они вдруг стали совершенно беспомощны... Макдональд был разбит в Силезии, и я избавил его от гибели, примчавшись из Дрездена на помощь. Удино потерпел поражение на пути в Берлин, я заменил его Неем... Но и Ней был разбит изменником Бернадотом, и я должен был спасать уже его... Союзники прозвали меня 'Бауценский
