— Надеюсь, они устроят ему хорошую трепку, которую он никогда не забудет. Подумать только — стрелять по своим!
Я поблагодарил добрую женщину и выскользнул на улицу.
Слева от себя я видел дорогу, идущую вдоль берега, и слабые лучи, пробивающиеся сквозь облака над водой. Я шел к причалу, намереваясь разыскать Хохотуна или Бегуна и вернуться на борт «Манооры». Мне уже надоели игры в прятки с военной полицией, которые к тому же стали слишком опасными. Я вышел на дорогу, увидел освещенную дверь ресторанчика и внимательно огляделся. Полицейских нигде не было видно. Я перешел дорогу и по деревянным ступенькам спустился на берег.
Хохотун должен был быть где-то здесь вместе со своей девушкой. В такой одежде ему просто некуда было больше пойти. Мягкий песок заглушал звук моих шагов, поэтому я громко свистнул, чтобы не наткнуться на парочку внезапно и не напугать. Продолжая насвистывать, я сел около вытянутой на берег лодки. Через десять минут Хохотун вынырнул из темноты и сел рядом.
— А где Хоуп? — спросил я.
— Уехала домой. Пошли, нам лучше поторопиться.
По пути к причалу мы наткнулись на Цыпленка. Заметив нас, он радостно заулыбался:
— Черт бы тебя побрал, Счастливчик, я бы мог поклясться, что полицейские сцапали твою задницу.
Я чуть не подавился, когда увидел, как ты улепетываешь вверх по лестнице. Я тоже побежал, но не мог удержаться от смеха. Знаешь, они поймали Бегуна.
— Бегуна?
— Точно. Они его первым схватили. Я сам видел.
Хохотун весело рассмеялся:
— Наконец и Бегун побывает на гауптвахте.
— Это точно. Теперь он станет членом нашего клуба.
К воротам мы приблизились молча. Перед ними прогуливался древний австралиец, этакий реликт, одетый в форму гражданской охраны. Он жестом подозвал нас к себе и прошептал:
— Даже не думайте. Дежурный офицер следит за воротами и арестовывает всех входящих.
Мы тепло поблагодарили старика и удалились на совет. Было решено перелезть через забор. Это нам удалось довольно быстро, но тут обнаружилось, что плавучий причал находится в десятках метрах от берега и добраться до него можно только в одной из маленьких шлюпок, стоявших на якоре здесь же.
Прячась в тени причала, мы подобрались к одной из свай, и Хохотун с Цыпленком сноровисто поползли вверх. Они двигались настолько бесшумно, что я слышал казавшийся мне очень громким плеск воды, бьющейся о сваю. Я потихоньку окликнул их, но ответа не получил. Опасаясь привлечь внимание часового, я больше не стал подавать голос, а привязал шлюпку и последовал за ними.
Когда моя голова показалась над причалом, глазам предстала странная картина. Хохотун и Цыпленок стояли рядом, высоко подняв руки над головой, а часовой в каске целился в них из винтовки. Я хотел было скрыться, но часовой меня уже заметил. Он повелительно махнул винтовкой, и я присоединился к товарищам, приняв аналогичную позу. Судя по поведению часового, он был новичком, только что прибывшим из Штатов. Ни один из ветеранов не стал бы вести себя так со своими товарищами. И уж тем более ветерану и в голову бы не пришло угрожать товарищам оружием. Хохотун примирительно заговорил с парнем:
— Ружье заряжено?
— Да, — ответил часовой, настороженно следя за нами.
— Патрон в патроннике?
— Нет.
Мы перевели дух, и я, успевший за время беседы придвинуться к нему, неожиданно бросился к темному корпусу судна. Я рассчитывал, что часовой или не станет стрелять, или повернется, чтобы прицелиться, дав возможность Хохотуну и Цыпленку сбить его с ног, сбросить в воду или хотя бы побежать в разные стороны, чтобы создать ему максимум трудностей.
Однако часовой оказался быстрее и сообразительнее, чем все мы.
Он отпрыгнул назад, чтобы держать в поле зрения Хохотуна и Цыпленка, и, вскинув винтовку на плечо, дослал патрон. Услышав характерный щелчок, я замер. Мы все замерли, уставившись на часового в недоумении и ужасе.
— Ты что, сдурел, парень? Принял нас за проклятых япошек? Опусти немедленно свое ружье!
Несколько секунд часовой таращился на нас, разинув рот от удивления. Похоже, гневные слова Хохотуна упали на плодородную почву, о существовании которой парень даже не подозревал. Выражение его глаз изменилось — казалось, теперь он видел в нас совершенно других людей, не абстрактных нарушителей, которых ему было приказано задерживать, а обычных морских пехотинцев, таких же, как он сам, солдат одного батальона. Растерявшись, он начал опускать винтовку. Но было уже слишком поздно.
Из большой темной тени, отбрасываемой судном, вышел дежурный офицер.
Увидев, что это лейтенант Рысак, я непроизвольно напряг мускулы живота, словно готовился принять пулю. Дело в том, что Рысак был самым способным, самым уважаемым и в то же время самым кровожадным из командиров нашего батальона. Его боялись больше, чем кого бы то ни было другого. Я стоял с поднятыми руками и смотрел, как он приближается, как на ходу выхватывает пистолет и зовет охранника-капрала. Мне уже приходилось видеть его раньше, правда, издалека. Он шел по нашим позициям на Гуадалканале и практиковался в выхватывании пистолета, спрятанного за спиной. Он учился быстро выхватывать оружие и стрелять, причем, вполне возможно, с этим же пистолетом, который он сейчас держал в руке и дуло которого упиралось мне в живот.
Он взглянул на меня из-под каски, но никакие эмоции не отразились на его уверенном, бесстрастном лице с большим носом и маленькими, широко расставленными глазами.
— Обыщите их, — приказал он и сильнее вдавил пистолет в мой многострадальный живот.
— Зачем вы хотите меня обыскать? — спросил я. — Вы же меня знаете, лейтенант, я вовсе не из пятой колонны.
— Обыщите их, — повторил лейтенант, и охранник подчинился. Ему явно было стыдно.
— Дайте нам шанс, лейтенант, — заговорил Хохотун, чем чрезвычайно меня удивил. Но потом я вспомнил, что Рысак прошел весь путь от солдата до офицера, и предположил, что Хохотун взывает к нему именно по этой причине.
— Сегодня никаких шансов, — заявил Рысак. Его голос был строг и сух. — Вам следовало думать, когда вы сбегали с корабля на берег без увольнительной и без форменной одежды. — Он холодно оглядел нас и сказал: — Часовой, займите место позади этих людей и прикрывайте их.
— Да ладно, лейтенант. — Хохотун не терял надежды. — Мы не сделали ничего плохого. Сегодня ночью весь второй батальон был на берегу. Нам просто не повезло — вы нас застукали.
— Далеко не только вам. Я поймал дюжину ваших, решивших пройти через ворота. И всех отпустил. Но только не вас. Я наблюдал, сколько вы проявили изобретательности, чтобы остаться незамеченными. Вы, парни, слишком уж хитры. Если бы я был на месте часового, вы бы уже были мертвецами.
Он довел нас до «Манооры», вверх по сходням, потом в носовую часть судна и вниз по трапу, в дыру, освещенную единственной тусклой электрической лампочкой. Это было помещение для арестованных. Не каюта, а небольшой закуток, образованный в месте соединения правого и левого бортов «Манооры». Здесь были отлично видны шпангоуты — ребра судна. Здесь и одному человеку невозможно было повернуться, а троим и подавно. Нас буквально запихнули в эту дыру, а когда люк захлопнулся, мы увидели закрепленную на переборке табличку с надписью: «Это помещение сертифицировано для содержания одного матроса среднего телосложения». Мы переглянулись, пересчитав друг друга, и захохотали.
Потом мы заснули. Хохотун, как самый тяжелый, лег на палубу, я на него, а Цыпленок на меня.
Мы проснулись, почувствовав, что находимся в море. Нос корабля то взлетал вверх, то опять падал вниз. Мы, лежа друг на друге в тесной поре, ощущали эти чередующиеся взлеты и падения, наверное, лучше, чем кто-либо другой. Наша клетка содрогалась вместе с движениями «Манооры». Мы мерно вздымались и падали — иногда с головокружительной быстротой, иногда медленно, плавно. Резкое падение, когда все внутренности поднимаются вверх, было самым неприятным. Но мы не ощущали дискомфорта и
