Помню, я засмеялся и сказал:
— Ерунда! Монархия кончена! Не поняли? Победная Революция — это идея, мобилизовавшая штыки. В первую Революцию штыков у нас не было. Теперь они с нами. Завтра и мужичок проснется. Он у нас огонь любит. Да как начнет палить господские усадьбы. Как петуха красного запустит!..
Молотов молча слушал. Наконец ему надоело, и он начал говорить. Я впервые услышал, как он сильно заикается. (Вот почему был такой молчаливый. Самое удивительное — это заикание и привычка больше молчать в будущем спасут его. Только молчальники сумеют пережить и Революцию, и времена Кобы. Сам Коба подозрительно относился к ораторам, он не любил много говорить из-за акцента.)
— Все это пустые разговоры, — сказал Молотов. — Надо, во-первых, снова наладить выпуск «Правды!»
(Это была наша главная партийная газета.)
— По-моему, хочешь быть ее редактором? Будь! — щедро распорядился Шляпников.
— Во-вторых, нам нужно достойное помещение для партии, — продолжил Молотов.
— Если монархия и вправду падет, можно будет занять какой-нибудь дворец великих князей, — предложил Залуцкий.
— Это не выйдет, — сказал я. — Великие князья наверняка перейдут на сторону новой власти, все они не любят царя. Новая власть их дворцы вряд ли тронет. Но помещение, и как можно пошикарнее, нам нужно немедля, здесь товарищ прав. Вот его и получим.
Все уставились на меня.
— Прогоним царскую блядь. Особняк Кшесинской — воистину дворец и стоит в хорошем месте.
— Мысль здравая, — согласился Шляпников. — У нас есть свои люди в броневом дивизионе. Они помогут.
— Дивизион не беспокойте. Дворец она освободит сама, — заверил я.
Уставились:
— Как это?
— Объясню потом. Нынче важно другое. Завтра начнется дележ власти в Совете. Нам надо потребовать участия большевиков в его руководстве…
На следующий день с утра мы были в Таврическом дворце. У дворца та же картина — тысячи у входа… В Екатерининском зале — плотная толпа, через нее мы вчетвером протиснулись в помещение Совета, в комнату номер двенадцать.
Во всю величину комнаты — бескрайний, крытый сукном стол.
В зале человек двести: сидят, стоят, ходят, переговариваются. Шум, гам. Идут выборы. Как и положено подпольщикам, вся троица кроме имен имела партийные клички: Залуцкий — Петров, Скрябин — Молотов, Шляпников — Беленин… Оказалось очень удобно. Предлагают в бюро Молотова, а за Молотова среди прочих голосует весь аккуратненький с аккуратненьким носиком аккуратно постриженный Скрябин… Шляпников и Залуцкий выкрикивают: «Беленин!» И зал, жаждущий поорать, кричит: «Беленин!»
Под псевдонимом Беленин избран Шляпников… Далее все то же — троица выкрикнула: «Петров!» — и избрали Залуцкого. А потом всю троицу избрали уже под собственными фамилиями. И меня тоже дважды. Так что в Совете оказалось восемь большевиков. Мы много тогда смеялись.
Веселившихся, счастливых Залуцкого-Петрова и Шляпникова-Беленина через двадцать лет расстреляет мой друг Коба, который ехал в это время в поезде из Туруханска в Петроград. И вместе с Кобой подпишет расстрельный список их нынешний самый близкий дружок, аккуратненький Молотов- Скрябин.
Помню, как в дверях вдруг появились солдаты. Серые шинели, тесня собравшихся у стола президиума, грозно орали. Сначала за столом президиума испугались. Но выяснилось: солдатики не угрожают. Просто хотят участвовать в Совете.
— Мы тоже желаем советоваться! Почему обижаете?
И тогда мы вчетвером хором прокричали:
— Солдат в Совет! Солдат принять!
В тот день он родился — Совет рабочих и солдатских депутатов.
Помню восхищенное лицо Керенского за столом президиума. Он сразу оценил: теперь под началом Совета есть самая грозная сила в столице — солдатня. Та, слонявшаяся по улицам без офицеров, серая бритоголовая вооруженная толпа.
После выборов Совета состоялись выборы Исполкома. Молотов, по предложению все тех же Залуцкого-Петрова, Шляпникова-Беленина, Скрябина и Фудзи-меня, был избран в его состав.
Про меня, мобилизовавшего всю троицу участвовать в выборах, троица как-то забыла. Забыл и мой родственник Чхеидзе, ставший председателем Исполкома, той самой грозной новой власти. И так будет всегда. Я никогда не буду на вершинах. Возможно, потому я и остался в живых.
Уцелеет и Молотов. Но если по роду дальнейшей деятельности я всегда находился за занавесом, он оказывался перед ним. В свете юпитеров, на страницах учебников. Однако старательно заботился при этом не играть самой главной роли. Он в чем-то — мой двойник. Ибо мы оба с ним были прислужники: я — тайный, он — явный. Но если на Страшном суде нас спросят: «Чем вы занимались?» — думаю, оба ответим Всевышнему одинаково:
Уже на следующий день Исполком Совета начал контролировать все действия Думы. Совет тотчас стал второй властью. Точнее, главной властью.
Действовать жестоко и грубо под защитой власти Молотов умел. Он быстро организовал постановление Исполкома Совета, в котором предписывалось: освободить огромное здание на Мойке, принадлежавшее какой-то монархической организации, для большевистской газеты «Правда». Молотов стал ее редактором. У дверей редакции появилась вооруженная охрана — восемь солдат, согласно постановлению Исполкома.
Пора было действовать и мне.
Большевистский дворец блудницы
Днем я пришел к особняку Кшесинской. Через ограду был виден безупречный английский газон. На этом стриженом лужку гуляла маленькая козочка. Эту козочку выводили на сцену, когда Кшесинская танцевала Эсмеральду. В саду резвился сынок балерины — мальчик в кудряшках. Незаконный сын кого-то из великих князей. Он играл с фокстерьером и козочкой. За ним наблюдала весьма нужная мне молодая девица.
Эта была любимая служанка балерины. Неделю назад я сумел с ней познакомиться и вступить в самые близкие отношения. От нее я и узнал, что больше всего на свете она ненавидит свою госпожу! Это бывает с любимыми слугами.
Теперь я был в курсе всего, что происходило во дворце. Балерина последние дни очень нервничала, боялась нападения толпы на дворец.
Я передал служанке записку, которую она будто бы нашла на лужайке. В ней я написал: «Скоро наступит твой Судный день. Берегись, царская блудница!»
На следующий день очередная гигантская толпа вышла на улицу. Покрытая красным кумачом, она, как обычно, двинулась к Думе мимо дворца Кшесинской.
Из редакции «Правды» я позвонил во дворец и попросил хозяйку.
Испуганный женский голос:
— Алло.
— Добрый день, госпожа Кшесинская. Хотя сегодня он не очень добрый для всех нас. Я звоню вам из кабинета Александра Павловича… — (градоначальника Петрограда Балка), — по просьбе его превосходительства. Не сочтите за труд, Матильда Феликсовна, подойти к окну. Вы их видите? Эту бесконечную толпу?
