– Давайте!
– Сами знаете, никакая работа не протекает гладко,- начал свой рассказ Морозов. – Так получилось, что пока мы не придумали 'утяжелители' из местных материалов для наших машин, а это случилось позже, на каком-то этапе работы приемочная комиссия забраковала наши разработки. Опять по причине их большого веса. Комиссия заседала два дня, устал я как собака, обругали меня и сроки для улучшения технических решений дали небольшие. Короче, пришел я на второй день с работы не в лучшем настроении, буркнул что-то невразумительное сыну и сел за стол на свое место. Санька обед разогрел, подал, а сам все ходит вокруг меня, изучает. Потом сел напротив, посмотрел, как я ем без всякого аппетита, и говорит:
– Папа, а у нас сегодня Тамерлан грохнулся.
Тамерланом звали учителя истории, у которого одна нога была искусственная и немного короче другой. Они его не любили и боялись. Хотя Саньке с его памятью и неподвижностью на уроках жаловаться было не на что.
– Как же это случилось? – спрашиваю.
– А он слушал ответы; встал так, – Санька показал, как, опершись задом о парту и перекинув ногу через ногу, стоял историк. – Стоял-то он на здоровой ноге, а перекинул через нее больную. А потом решил их поменять и чебурах-нулся! – он засмеялся.
– Васька Быков рассказал сегодня, что читал в журнале 'Вокруг света', как где-то в Мали, на полянке маленький негритенок играл с надувным поросенком. В это время из джунглей выполз здоровый удав. Негритенок заверещал и полез к дому, а удав обвил кольцами поросенка, 'задушил' его и проглотил. Вот обед-то получился калорийный.
В школе часто пользовались его легковерием и отсутствием юмора и рассказывали ему самые невероятные байки.
– Нюшка Величко принесла сегодня в школу песню одну. Про батальонного разведчика. Хочешь, спою? – и, не дожидаясь ответа, он запел:
Я был батальенный разведчик, А он писаришка штабной.
Я был за Россию ответчик, А он жил с моею женой.
Он пел неважно. Если вообще можно говорить о слухе кибернетического мальчишки, то слуха у него не было. Не сделали ему слуха. Голос же был беден модуляциями и какой-то металлический. Песня была смешная, но удовольствия мне доставила мало.
Затем он рассказал мне пару свеженьких анекдотов, которые тоже черпал в школе.
– Послушай, Саня, – сказал я ему раздраженно. – Никак не могу понять твоей логики. Ну, скажи, пожалуйста, чем связаны твои истории, какие между ними логические связи?
– Какие связи? – переспросил он. – А вот какие. Ты пришел домой усталый и огорченный.
– Откуда ты взял?
– Ты сказал: 'здравствуй Александр', вместо 'здравствуй Санька' или 'Сашка'. Потом долго молчал, ел без аппетита.
– Ну, и что дальше? – я был сердит и говорил довольно грубо.
– А дальше я решил, что тебя надо отвлечь от грустных* мыслей; лучше всего развеселить. И я вспомнил несколько смешных случаев и историй, которые тебе и рассказал. Вот такая логика связывает мои рассказы. И еще, ты сам говорил, что хорошая шутка снимает усталость.
– Интересно, откуда ты узнал, что это хорошие шутки? – уже по инерции спросил я. Наверное, не надо было спрашивать. Мы оба знали, что. он начисто лишен юмора.
– Они за последнее время вызывали самый громкий смех в классе.
Я все понимаю – он перебрал варианты и рассчитал оптимальный, наиболее, что ли, выгодный для себя. Это все укладывается в рамки машинной логики и расчетов оптимальных режимов. А с дурным настроением я для него менее полезен, с точки зрения получения информации. Но тогда мне перехватило горло. Тогда мне показалось, да и позже тоже…, что его поступком в тот момент двигала любовь ко мне. Хоть убейте меня! Сыновья любовь! – закончил Морозов дрогнувшим голосом.
Чугуев молчал. Может быть, он, тоже отец, примеривал поведение кибернетического мальчишки к своим детям? Может быть, он пришел к радостным выводам в пользу человеческих детенышей? Но тогда почему он молчал?
А он молчал.
На ракете стюардесс не было, вместо них можно было привезти на Луну килограммов сто – сто двадцать приборов или материалов. Вечером к ним заглянул штурман, по-видимому дежурный по кораблю. Борис Алексеевич выпросил две чашки великолепного чая, который команда втайне от начальства (аккумуляторы нужно было беречь) заваривала для себя в комнате дежурных. Еще им дали по две желейных мармеладины, зеленую и черносмородиновую. Он прихлебывал ароматный, какой-то домашний напиток и мысленно опять вернулся к своей неудачной семейной жизни.
Семейное счастье выдавалось ему квантами, и частота излучения этих квантов была невелика. Санька, неожиданно увлекшийся теорией семейной жизни, прочитал массу книг с названиями: 'Любовь, брак и семья', 'Семья и быт' и так далее.
– У вас, людей, семью укрепляют общие дети, – изрек он как-то. – Вам нужно родить ребенка. Вы родите, а я воспитаю. Люди не умеют воспитывать своих детей.
Уже второй раз он не счел честью относиться к роду человеческому. Что-то ему не нравилось.
К этому времени происхождение Сашки, которое Морозов скрывал, как скрывают протершийся палец шерстяной перчатки, зажимая его в кулаке, было Милочкой обнародовано. Что со странностью, присущей женской логике, тоже привело к снижению морозовского авторитета. Наверное, ему не могли простить длительного сочувствия, которое он вызывал в роли отца-одиночки. Теперь же в глазах окружающих он стал владельцем технического средства, более сложного, но принципиально не отличающегося от радиоприемника или мотороллера.
В этот период неустойчивого семейного счастья как-то неожиданно возобновилась дружба с Варварой Николаевной. После долгого перерыва она зашла к нему с просьбой посмотреть телевизор. Морозов провозился два часа, назавтра принес кое-какие детали, и телевизор заработал.
– Как новый! – обрадовалась старуха. – Молодец, Алек-сеич! Я всегда говорила, что голова у тебя золотая. И руки золотые! Садись со мной обедать! – Она не обратила внимания на дорогую домашнюю куртку и шикарные шлепанцы Морозова.
Неожиданно для себя он согласился. Он почему-то не чувствовал той стесненности, которая сковывала его в прежние годы всякий раз, как его приглашали поесть.
– Смотрю я на твоего Саньку, выправился парень, жених прямо! Учится? – Морозов полыценно кивнул головой.- Ну, авось, удачливей отца-то будет. Давай чокнемся, Алек-сеич, за его здоровье… Да ты ешь, ешь, пока горячее!
– Спасибо, Варвара Николаевна, я ем. Только насчет удачи-то, я теперь тоже не жалуюсь.
– А кем ты сейчас, Боря?
– Начальником отдела в научно-исследовательском институте.
– Ты? – она посмотрела на него с сомнением. – Начальником?- Однако подвергать его слова проверке с помощью дополнительных вопросов она не решилась и плавно перешла на другую тему. – А молодая, твоя жена? – полуутвердительно спросила она. Наверное, эта животрепещущая тема уже не раз обсуждалась старухами дома.
– Жена, – отозвался он.
– И как живете? Нормально?
– По-всякому.
– Молодая еще, – сказала старуха. – Приноровится!
Они, действительно, к этому времени жили по-всякому. Милочка перешла в другую проектную организацию, и он не протестовал – главное дело от этого выиграло. Беременность у нее еще была не видна, и, похоже, она перестала о ней думать. Теперь она приходила домой поздно – то задерживалась на работе, то забегала к маме. После таких визитов к маме глаза ее на два-три дня делались прозрачны, а взгляд русалочно-безмятежен.
Но однажды, выехав в местную командировку и пересаживаясь в трамвай у Литейного проспекта, он увидел Милочку на остановке. Она стояла тесно прижавшись к какому-то высокому мужчине. Время от
