ДЕТИ КИТЕЖА. АНТОН (продолжение) Антон в пятнадцать лет написал стихи: Порок дает нам жизнь среди порогов, А жизнь дает нам шанс, споткнувшись, снова встать. По-моему, здорово, даже если и непрофессионально. Он не стал красавцем, но зато приобрел уверенность в себе. В начале девятого класса он пришел на собрание наставников и магистров и буквально потребовал для себя испытания. Скоро он стал членом Малого Совета, бросил курить и начал получать пятерки в школе. Вот так бы эффектно и закончить эту историю, но я пишу не роман, а в реальной жизни никто не отменял закона борьбы противоположностей и отрицания. Антон достиг нового этапа развития и, естественно, вошел в новый кризис. Он начал пересмотр своей системы ценностей, целей и ожиданий. И все это снова, но уже почти по-взрослому излилось в форму претензий к окружающему миру. Если маленький мальчик еще не знал о своем праве на обиду, хотя и пользовался им инстинктивно, то выросший Антон начал поговаривать: «Я сирота, у меня было трудное детство, поэтому и учиться мне трудно и вам, взрослым, никому не верю!» Так, по-родственному, он па рировал наши усилия заставить его лучше учиться или бросить курить. Впрочем, то же самое он говорил, когда кто-то пытался в душевной беседе уговорить его поработать над своим дурным характером, не хамить друзьям и вообще перестать быть таким откровенным эгоистом. Мы знаем, что байроновское отношение к окружающим, которые «не способны понять», свойственно всем молодым поэтам в возрасте шестнадцати лет, но в условиях китежского социума Антон являл собой дурной пример для более юных учеников, пока еще склонных выполнять домашние задания, верить взрослым и уважать ровесников. Антон обиделся на «батю», который не проявлял душевной чуткости и заставлял учиться, потом на учителей — за то же самое. Ему хотелось любви и свободы, а мы насиловали его волю подготовкой к экзаменам. Мы развили в нем способность творить в сознании миры. Вот он и творил их, отрываясь от обыденности, отказываясь признавать реальность. Теперь он сам, не слушая советов, создавал модели желаемого будущего: «У меня дом в деревне, я вернусь туда и займусь бизнесом. Разбогатею и буду независимым!» И через неделю: «Я решил поступать в милицейское училище. Там много платят». Потом: «Я буду поэтом»… И тут же с обидой: «Вам мои стихи не нравятся, но я докажу…» Редко, кто из детей, попав в кризисную ситуацию, воздерживался от соблазна пойти по простейшему пути: принять свои мечты и желания за «меру всех вещей», путая мыслеобраз мира с реальностью. Мы, взрослые, знаем, что обида — далеко не лучший способ воздействовать на окружающих. Состояние обиды съедает внутреннюю энергию, отвлекает силы от борьбы. Человек уже не стремится получать удовольствие от победы, а значит, он и не будет стремиться побеждать. Мы пытаемся показывать каждому ребенку, начавшему использовать право обидеться, что это плохой инструмент для достижения цели. Но если он не знает других инструментов воздействия на мир взрослых? В благополучных семьях дети, проверяя мир на прочность, тоже бьются о тех, кто ближе всего к ним, но они подсознательно, как правило, считают себя внутренне едиными со своими родителями. Они привыкли к любви с грудного возраста, она заложена в подсознание и позволяет при конфликтах не терять связующую нить, по которой можно уходя вернуться. Этого иррационального чувства связи с родителями у детей-сирот нет. Этот файл отсутствует. Поэтому они рвут отношения без сожаления — «все и навсегда». Поэтому так резки их замечания по отношению к окружающим: «Они меня достали», «Опять заставляют», «Родные родители мне бы это купили» и т. д. Если мы пытались развеять их иллюзии, они начинали сражаться с нами, как с врагами, покусившимися на их мечту. — Я все равно горжусь своим отцом. Он был гадом, он бил меня, но это мой отец. Он был сильным! — сказал один из моих приемных детей, объясняя, что в нем борются мои объяснения и совершенно нерациональное, но по-человечески понятное желание быть похожим на отца.
Мы в Китеже давно заметили, что будь то пятилетний ребенок или шестнадцатилетняя девушка, они с одинаковой силой сопротивляются любой попытке взрослого развеять их иллюзии, отождествляя свои детские заблуждения
с собственным Я. Соответственно, человек, пытающийся таким образом вмешаться в их внутренний мир, становится врагом.
Программа настоящих — биологических — родителей остается очень притягательной, потому что именно их образ действий был первым, заложенным в основу единого ОБРАЗА МИРА. Но в этой программе есть существенный изъян: в ней есть отчаяние проигрыша, горькое очарование неприкаянности, но не содержится понятия дисциплины, запретов, табу, свойственных любому цивилизованному человеку (не убий и не укради).
Именно поэтому выпускники детских домов часто прямо из школы попадают в колонии или тюрьму. Они не смогли унаследовать нравственные ориентиры, а жизнь в социальном учреждении не учит нюансам межличностных отношений, не позволяет различать невидимые социальные границы. Эти вызовы не всегда удается сформатировать и в Терапевтическом сообществе.
Нельзя насильно удерживать созревших для жизни юношей и девушек в лоне семьи или безопасного мира.
Мы поняли, что, сами того не желая, стали препятствием на пути развития Антона. Все зачатки талантов теперь могли развиваться только в реальных жизненных столкновениях.
Мы уже понимали, что словами не стереть жизненную программу, даже построенную на юношеских фантазиях и обидах. Только столкновение с реальностью может заставить юную личность внести в нее изменения. Научить человека быть разумным против его воли еще никому не удавалось.
Жизнь талантливее нас. Только столкновение с реальностью могло заставить Антона пересмотреть свои взгляды и начать подстраиваться под взрослую систему договоров. Только попытка достичь СОБСТВЕННЫЕ ЦЕЛИ могла заставить юношу развиваться, задействуя все свои резервы.
Антон к семнадцати годам был уже достаточно развитой и творческой натурой, что, по нашему мнению, давало ему не плохой шанс в борьбе за существование в реальном мире.
По решению педсовета Антон был отправлен в специальное техническое училище в Калуге. Ну а мы, взрослые, сохранили за собой право негласного контроля за происходящим. Мы помогали ему деньгами,
