неожиданная забота о безопасности Нэвила ей совсем не понравилась. Она не должна забывать об осторожности. Нэвил для нее — пустое место, ничто. Ничто!
Тарн Мэйтлэнд молча наблюдал за ними. Его жизненный опыт позволял ему разглядеть больше, чем видели глаза, и поединок характеров этих двух бескомпромиссных, непримиримых людей был для него очевиден.
Незадолго до этого леди Мириам рассказала ему все, что ей удалось выяснить об отношениях Нэвила и Колби, и Мэйтлэнд теперь видел, что старая леди не слишком ошибалась в своих оценках.
— Нам всем стоит еще немного подумать на эту тему, — сказал он своим низким властным баритоном. — Во всяком случае, до тех пор, пока не услышим что-нибудь о вашем разведчике, мы должны заставить Пэнэмана поверить, что это всего лишь милое, счастливое воссоединение семейства.
Такое предложение вполне устроило Нэвила и Колби, и на этом совет закончился.
В голове Пэнэмана рождалось множество планов, которые он тут же отбрасывал. Об очередном пожаре нечего было и думать: теперь, когда Кортнэйдж мертв и разлагается в пещере, ему никто не сможет помочь. Кроме того, повторение было ему не по нутру.
Выследить их всех поодиночке — слишком просто и недостаточно интересно для него. Однако у него не так уж много времени для достижения своих целей.
Он сидел в своей второй норе, которую вырыл и обустроил на случай, если кто-нибудь выследит пещеру, располагавшуюся в четверти мили отсюда. Как будто его, Пэнэмана, кто-то может застигнуть врасплох. Он выбил погасшую трубку, сделал большой глоток бренди из бутылки, которую украл во время своего последнего рейда в Моуртон. Пока он был управляющим, никто не смел украсть из поместья даже булавки, не говоря уж о тех запасах, которых он унес столько, сколько захотел. Они с Кортнэйджем грабили Моуртон много лет, и никому не было до этого дела.
Он никогда не был таким слабаком, как Эванс. За любой собственностью Браунингов, неважно, что это было, он следил так, как будто она принадлежала ему. И разве все это не было его по праву? Разве не благодаря ему из третьесортной господской усадьбы Моуртон превратился в богатое имение? Он получал удовольствие, добиваясь, чтобы его боялись больше чистилища, и становился сильнее, когда видел, как слуги и арендаторы содрогались при виде его. А потом эта дрянь взяла над ним верх, и его господству пришел конец.
Но теперь он не сдастся так легко. Пэнэман казался себе непобедимым. Для полноты жизни ему не хватало уничтожения Мэннерингов и Браунингов. Потом с деньгами, полученными от Кортнэйджа, он двинется дальше.
Пэнэман навострил уши. Птичий гомон вдруг поутих. Кто-то находился поблизости. Его слух, не менее острый, чем у зверя, много раз спасал его в сомнительных ситуациях. То же самое можно было сказать и о его зверином обонянии. Он взял свое длинное ружье, заткнул за ремень нож и дуэльный пистолет и выбрался из норы через запасной лаз. Он предусмотрительно не оставлял места случайностям.
Дождавшись, пока голоса птиц наберут прежнюю силу, он кружным путем прокрался к противоположному входу и на некотором расстоянии заметил бегущего пригнувшись человека. Его одежда была раскрашена под лесной ковер из листьев. Пэнэман знал, что этой уловкой пользуется Шэд Пирс. Ублюдок. Что завело его старого врага так далеко от дома?
Первое, что пришло Пэнэману в голову — остановить Пирса. Вполне вероятно, что Шэд наткнулся на него совершенно случайно, ничего не зная об этой его второй берлоге. Идти следом за Пирсом или, что еще хуже, упустить его — слишком опасно. Единственной возможностью выследить Пэнэмана был Дженни, маленький горный пони, который содержался на жалкой ферме слепой и глухой женщины. Женщину считали ведьмой и старались держаться от нее подальше. Поэтому он ее и выбрал. За несколько пенни она заботилась о лошади и пускала его к себе в постель, когда он этого хотел.
Первым, кого Пэнэман после Колби Браунинг ненавидел и опасался, был Пирс — единственный человек, который мог взять над ним верх в лесу, единственный человек, который имел наглость назвать его трусом и не поплатился за это.
В больном воображении Пэнэмана его враги объединились, заключив договор, чтобы убить его. Одно из двух: или Колби нашла Пирса, или он — у ее. Их общая ненависть к нему была достаточным поводом. Возможно, что все дело в исчезновении Кортнэйджа.
Ощущение опасности заставляло Пэнэмана метаться в поисках ответа. Чувствуя необходимость сбросить накопившееся напряжение, он со всего размаху шарахнул ружьем по деревцу, расколов его, как голову Кортнэйджа.
Глава 42
С утра Колби ходила смотреть, насколько продвинулись дела у строителей, и вернулась в прекрасном расположении духа, смеясь и держа за руку Марка.
Со свойственной ей энергией она исправляла упущение последних нескольких дней. Вскоре после приезда Нэвила она вдруг осознала, что ее младший брат совершенно заброшен и лишен ее внимания. Увидев, что он отчаянно крутится вокруг Нэвила, ловя каждое его слово, она постаралась как можно быстрее положить этому конец, и теперь Марк редко покидал ее.
o Походка Колби стала легче, а ее лицо порозовело и светилось здоровьем. Впервые за долгое время у нее появился повод быть довольной. Нога Мэтью пошла на поправку, жар спал. Доктор Лоуренс действительно оказался настоящим волшебником, как и обещала леди Мириам. Дом приобретал уют и ухоженность, становясь тем воплощением великолепия, которое она воображала себе, когда отец рассказывал ей о своем идиллическом детстве в Броули.
Однако ее радость омрачалась некоторыми обстоятельствами. Пэнэман все еще был на свободе и вне досягаемости, а о Пирсе до сих пор никто ничего не слышал.
Да еще Нэвил. Он больше не пытался с ней разговаривать и держался подальше, больше не подвергая сомнению ее самостоятельность или какие-нибудь из ее идей, по большей части проводя время в обстоятельных совещаниях с Джоном Лиром или Тарном Мэйтлэндом. За трапезой — в Броули или Моуртоне — он сидел молча, нахохлившись в конце стола.
Она могла бы быть довольной, что добилась того, чего хотела, но это совершенно не радовало ее. Будет ли она вообще когда-нибудь довольна? Правда заключалась в том, что каждый раз при виде Нэвила она вспоминала день его возвращения, когда сердце чуть не вырвалось у нее из груди, а он, казалось, раскрыл ей свои объятия, и она почувствовала переполняющую до краев потребность потеряться там и спрятаться у его сердца. Это было так близко, буквально подать рукой. В тот день ей было тяжелее, чем когда-либо, и она разделила бы с ним свои несчастья, если бы он все не испортил и не стал снова властным, недоступным Нэвилом Браунингом, каким был при их первой встрече. Ей пришло в голову, что молчание — действительно золото, и если бы люди поменьше болтали, жизнь была бы куда как приятней.
Ей не понравились собственные мысли, и она пошла проведать Мэтью. Он играл с Нэвилом в карты. У него был ясный, живой взгляд, и он явно выглядел гораздо лучше, чем до визита доктора Лоуренса.
— Колби, Нэвил показывает мне, как играть в карты, — воскликнул он.
Колби была вне себя от ярости.
— Я полагала, милорд, что кто-кто, а уж вы-то не захотите увековечить проклятье Мэннерингов, — взорвалась она. — А тебе. Мэтью, известно мое отношение к игре.
Нэвил и Мэтью выглядели сконфуженными, но это не произвело на нее совершенно никакого впечатления.
— Лорд Нэвил предложил послать меня и Марка в школу, которую он основал для детей солдат и офицеров, воевавших в Пиренеях под командованием Веллингтона.
Колби сверкнула глазами.
— Вы будете учиться в Итоне. Папа говорил, что всю свою жизнь жалел об отсутствии у него классического образования, и не хотел, чтобы вы с Марком повторили его ошибку.
