нибудь в углу или за узким деревянным столом поднимается какой-либо важный вопрос, аграрный или какой-либо другой. Кто-то задал вопрос, другие ожидают ответа, назревает дискуссия.
— Я хотел бы, чтобы вы разъяснили нам…
— Ну, простите, не перебивайте меня. Я еще раз говорю: в этом направлении было много разговоров, нужно было поднимать тяжелую индустрию, для этого были созданы реальные возможности. Но нет дисциплины, нет порядка. У нас очень много непорядка. Вот человек пахал себе землю, а жизнь большое и серьезное дело. Мне представляется, что Вавилов прав…
Со всей конкретностью встали вопросы крупного специализированного сельскохозяйственного производства. Мы раскрываем здесь более глубокие проблемы: проблемы планового государственного районирования сельского хозяйства, проблемы государственной организации сортового семеноводства, массового введения новых культур…
— Вот что растолкуйте мне…
— Я еще раз прошу не перебивать меня. Вы все знаете точку зрения Вавилова. Вот и считайте: сейчас произошли коренные изменения: мы только что приступили к развитию зерновых фабрик и мгновенно возникли вопросы, на которые не дает ответа современный уровень наших сельскохозяйственных знаний. Во всяком случае, мы должны знать, что какую бы отрасль мы ни взяли, будь то зерновое хозяйство, животноводство, хлопководство, культура риса или субтропических растений, организация борьбы с вредителями полей, для нас ясно, что прикосновение к ним в широком масштабе обнаружило несоответствие наших знаний и запросов сегодняшнего дня. Как мне известно из той же заметки Вавилова, 94 процента всей территории нашей страны находится вне земледелия. Уже в ближайшее пятилетие мы должны довести культурную площадь вместо ста пятидесяти миллионов га до двухсот двадцати. Однако, мы не знаем, куда наиболее правильно направить внимание.
— Ах вы, мои хорошие! Послушаешь вас, сердце радуется. И зачем только вас, посадили… Чудеса, право, чудеса!
Но вот подползает вечер, и вдруг хлопает дверь… Снова к Котелкову. Терзает до утра, тянет свою нуду. Пока почему-то воздерживается от более сильных средств, но и нуду не всякий долго выдерживает.
Пытливый неморгающий котелковский глаз. Потом целую ночь в углу. Надо стоять прямо и неподвижно. Это называется'стоять на конвейере'. А Котелков созерцает мою спину, и вдруг со свирепостью накидывается со своей нудой. В углу можно обо многом думать, а вообще — нудно. Но все-таки за это время я кажется кое-чему научился. После вечернего черпачка каши сидим у стола и слушаем 'всепонимающего, всезнающего' Иванова-Разумника. Залежи воспоминаний: 'Самого Георгия Валентиновича Плеханова называл Брехановым'… Тут же, конечно, разгорается спор. И тут ко всему прочему Разумник Васильевич повторяет свою лекцию, прочитанную им ровно тридцать лет тому назад в Петербурге в зале Тенишевского училища. Тема лекции: 'Леонид Андреев — вопрос о смысле жизни н современной русской литературе'. Рывок куда-то в прошлое. И Разумник Васильевич, привалясь к нарам, откашлялся: 'Итак, если Федор Соллогуб с ужасом останавливается перед проблемой жизни с ее перидоновщиной, а Лев Шестов не в силах был мириться с фактом необходимости жизни и смерти, то Леонид Андреев с мучительным страхом и отчаянным ужасом останавливается перед проблемой смерти. Никто из этих троих не мог найти точки опоры в том или ином решении: все они блуждали в бесконечном искании и страдании'. У самого же Разумника Васильевича такой тон, что именно он-то и есть тот человек, который, с трудом, правда, но добыл все-таки основную истину. А однажды слушали мы 'отца русской микробиологии' академика Надсона. Мне как-то тоскливо сделалось, когда я представил себе, каково было тихому старичку в следственном корпусе. Молодчики, притоптывая ногами, рвали в клочки рукописи ученого, а потом посадили старого человека на шкаф и харкали ему в лицо. И он после этого написал, что занимался вредительством, готовил отравление водохранилищ Советского Союза. И вот мы тесно сдвинулись к нему и слушаем лекцию но микробиологии. Этот человек всю жизнь прозанимался своей наукой, почти целый век промыслил об отвлеченных причинах и следствиях и, очевидно, меньше всего знал, что такое жизнь. Не знает и теперь.
А профессор Саркисян на свой лад знает. Он весь высох от чахотки, все время кашляет, но такой он живой, такой деловитый; в высшей степени с практической складкой. Например, лук, чеснок, сахар, конфеты-подушечки— ведь все это выдают в лавочке оптом, одним весом на всю камеру И тогда профессор Саркисян моет руки над парашей, тщательно протирает очки и делит на каждого в любом весе с исключительной точностью.
— Что вы делали до революции? — спрашиваю я его.
И он рассказывает о своей работе на Бакинских нефтепромыслах:
— Что вам сказать? Все вращалось своим чередом… братья Нобиль, Монташев и даже Тагиев…
— Почему 'даже'?
— Лучше бы вы меня не спрашивали. Вы уж сами сообразите. Очевидно, профессор не в духе, а когда он в духе 'охотно растолкует все подробнейшим образом.
А тоска не проходит. Она как-то засела глубоко. Да что поделать? Ничего! Подумаешь, почитаешь, полежишь и опять кого-нибудь послушаешь. Сидит на нарах парторг завода 'Треугольник' Волков и шпарит нараспев по памяти чапыгинского 'Разина Степана', шпарит текстуально, слово в слово. Лицо у него, как у врубелевского 'Демона'. Вот остановился, подобрал огневые космы, голову свесил, тяжело вздохнул:
— Кому какое дело, как все было… Как-нибудь в другой раз доскажу.
А в кругу слушателей, приподнявшись на локте, вглядывается в парторга Волкова полярник Шольц: лицо строгое, впалые щеки, мысок седеющих волос, подбородок слегка выдается. Кажется, в свое время был не то начальником, не то заместителем начальника Главсевморпути. Молчун. Слова лишнего от него не услышишь. То ли дело старик Пучков-Безродный. Не даст дух перевести — все новые и новые факты:
— А теперь скажите, слышали про профессора Плетнева? — спрашивает он меня.
— Как же я мог не слышать?.. Читал стенографический отчет процесса, а за год или два до. этого статью — 'профессор-садист'.
— Ну, уж дудки!.. Шалишь!.. Знаем, что за садист… Гнусная инсинуация!.. Можно написать черт знает что, любую фигню… Вы же представьте: 'груди кусал', а?.. Умрешь прямо! А что вы от этих мерзавцев хотите? В арсенале масса каверз… И, главное, всегда найдется всякая мерзость подслужиться… Мне посчастливилось здесь в пересылке встретиться с Дмитрий Дмитриевичем Плетневым… побеседовали… Уж он мне все рассказал. И про процесс, и про статью. Правда, не успел всего расспросить, всего одна ночь, наутро его увели. Короче, бесстыжие мерзавцы! Подтасовка!.. Подбросили работенку шантажистке — перед процессом выкинули специальный трюк. Видите, что делается. Мне только хочется сказать, что я был на воле его пациентом. Крайне редко в медицине удавалось кому-нибудь то, что ему. Вы подумайте, — смешали с дерьмом!
— Как же, собственно, светила медицины подписались под клеветнической статьей? — спрашиваю я у Пучкова-Безродного.
— А что вы хотите?.. Сволочи!.. Да, сволочи!.. Хотя я не виню их в этом…
— Вы-то не вините, а как Плетнев?
'Я для людей все делал, — говорил Дмитрий Дмитриевич, — а что люди сделали? Все друзья-врачи поставили подписи, что я садист'. Вспомните, как поступили с Енукидзе. Прекраснейший человек был. Это вызывало раздражение. Что же мы видим дальше? Созывается пленум и начинается обливание грязью. Выступает Ежов — каждый преследует свою цель — этот сгорал желанием показать свою принципиальность, не взирая на лица. Для него раздолье — делает карьеру. Между тем, русло проложено, дело подвигается вперед, можно уже ставить к стенке. От морально разложившегося до врага народа один шаг. Вот какая штука-то!
— Что ж, кое-что я уже начинаю понимать, но не все. Вы знаете про процессы?
— Погодите, сейчас, — Пучков захватил пятерней свою бороду и еще ближе придвинулся ко мне. — Не разжевав, не проглотишь, тут бесполезно возмущаться — нужны только факты, последующим поколениям пригодятся. Но я ведь стар, мне уже не вернуться туда, а вы молоды, и мое право рассказать вам…
— Если вы мне верите…
— Ух ты черт! Если бы я не верил, зачем бы я стал время попусту тратить? Я должен предупредить ради вас же — держите язык за зубами… Вы еще очень молоды… Сердитесь?
