свою сестру Пелагею, сбросив на ее хрупкие плечи заботы по спасению империи. Надо отдать должное сестре императора – она сделала все, что было в ее силах, но, увы, ни твердость духа, ни горячие молитвы, возносимые к Богу, не могли спасти Византию, обреченную на заклание. Гунны Аттилы научились брать штурмом и измором хорошо укрепленные города, и это стало самым большим сюрпризом для византийцев. Взятие Константинополя теперь было лишь вопросом времени.
Для Маркиана, ставшего патрикием всего-то несколько месяцев назад, наступили горячие деньки. Он добился неслыханного возвышения, ибо почти официально был признан мужем сиятельной Пелагеи. Во всяком случае, он открыто поселился в ее покоях, к удивлению Феодосия.
– На все воля Божья, – отозвалась Пелагея на вопрос брата и больше к этой теме не возвращалась.
А божественному Феодосию, потерявшему в одночасье жену и империю, стало, похоже, все равно, как устаивают свои дела его родные и близкие.
Константинопольские патрикии, встретившие поначалу возвышение плебея гулом недовольства, вскоре примолкли, оглушенные неслыханным в истории империи поражением. Кому какое дело, в конце концов, с кем спит сиятельная Пелагея, если совсем скоро все византийские матроны и простолюдинки станут наложницами гуннов, этих жутких и ликом и душой выходцев из ада.
– Нам нужно вовлечь гуннов в переговоры, – настаивал комит финансов Хрисафий, толстый евнух с круглыми совиными глазами.
Сиятельная Пелагея терпеть его не могла и наверняка бы отправила в изгнание, если бы не свалившаяся на империю беда. Для сведения личных счетов время сейчас было не самым подходящим. Это, между прочим, понимали и магистр двора Евтапий, и его «сынок» Маркиан, и магистр пехоты Аспар, а потому они не просто терпели коварного комита финансов, но даже готовы были выслушать его совет. Совет, впрочем, оказался не слишком удачным. Каган Аттила, ставший, по сути, полным хозяином империи, не торопился заключать не только мир, но даже перемирие с поверженными врагами.
– Я не вижу иного пути, как только обратиться за помощью к божественному Валентиниану, – вздохнул Аспар и зло скосил глаза на своего бывшего секретаря, сидевшего ныне по правую руку от Пелагеи.
– Валентиниан не настолько глуп, чтобы таскать для нас каштаны из огня, – криво усмехнулся Хрисафий.
– Зато он зять божественного Феодосия, – напомнил Аспар, – и в нынешней ситуации было бы правильно именно его объявить наследником императора Византии. Только объединив Запад и Восток, мы способны будем противостоять варварам.
Предложение магистра пехоты было разумным, но его осуществление ставило крест на честолюбивых замыслах патрикия Маркиана, о которых догадывались все чиновники, собравшиеся в покоях сиятельной Пелагеи. Аспар и Хрисафий были бы просто счастливы, если бы этот выскочка канул в небытие навечно, но вслух они свои пожелания не произносили, боясь обидеть сестру императора. Оба сейчас отлично понимали, что во многом судьба Маркиана зависит от магистра двора Евтапия, с помощью которого бывший нотарий вознесся до неслыханных высот. И надо отдать должное хитроумному евнуху, он не разочаровал высших сановников Византии, поставив интересы империи выше своих собственных чаяний.
– Я согласен с сиятельным Аспаром, – произнес Евтапий негромко, – хотя и не уверен, что божественный Валентиниан ринется нам на помощь в нынешней сложной ситуации.
– Даже если Рим не даст нам легионов, но произнесет веское слово в защиту Константинополя, то это сделает сговорчивым кагана Аттилу, – не согласился с магистром двора Хрисафий. – Я бы послал в Медиолан для переговоров сиятельного Аспара, но он нужен нам здесь, в Константинополе, на случай, если гунны решатся на штурм. Поэтому обращаю внимание сиятельной Пелагеи на дукса Марпиалия – он красноречив, знает ситуацию и, надеюсь, сумеет склонить Плацидию и Валентиниана к союзу с Византией.
Марпиалий был выдвиженцем императрицы Евдокии, ныне изгнанной в далекий Иерусалим. К сожалению, он не проявил ни ума, ни доблести в противоборстве с гуннами, зато являлся ярым врагом патрикия Маркиана и вслух неоднократно называл его выскочкой. Не приходилось сомневаться, что дукс Фракии вылезет из кожи, но сделает все от него зависящее, чтобы похоронить надежды Маркиана на императорскую власть. Конечно, сиятельная Пелагея могла одним мановением руки разрушить планы заговорщиков в отношении собственного мужа, но сестра божественного Феодосия не торопилась с окончательным решением. Из чего сановники заключили, что слухи о горячей любви немолодой Пелагеи к бывшему нотарию сильно преувеличены. Косвенно их сомнения подтверждались тем, что до сих пор о браке Пелагеи и Маркиана не было объявлено официально, следовательно, все еще можно было отыграть назад. Скажем, в случае смерти Маркиана или его внезапного исчезновения. И, уж разумеется, лучше всех это понимал сам новоявленный патрикий. Видимо, именно поэтому он не стал дожидаться решения Пелагеи и предложил себя в качестве спутника высокородного Марпиалия. Ход был настолько неожиданным, что Аспар с Хрисафием не сразу нашлись с ответом. Их опередила сиятельная Пелагея:
– Что ж, патрикии, если это ваше общее мнение, значит, быть посему.
Проводив озабоченных сановников империи, Пелагея насмешливо глянула на своего мужа. Похоже, готовилась сказать ему гадость, но вовремя опамятовалась и тут же придала лицу обычное благочестивое выражение. Маркиан, разумеется, не питал иллюзий по поводу чувств своей жены, но все же не отказал себе в удовольствии подразнить лицемерку:
– У меня создалось впечатление, сиятельная Пелагея, что ты отправляешь меня в Рим, дабы предаться блуду с каким-нибудь гвардейцем из дворцовой схолы.
Однако Пелагея на провокацию не поддалась и ответила патрикию строго и сухо:
– Пока что ты мой муж только перед Богом, патрикий Маркиан, а Византия признает тебя таковым в одном случае: если ты привезешь ей мир с гуннами. Обещаю тебе, что за спасение Константинополя я отдам тебе все, что у меня есть, включая собственную плоть. Я публично назову себя твоей женой, служанкой и рабыней.
Сиятельная Пелагея всерьез считала, что именно ее преступная слабость стала причиной несчастий, обрушившихся на Византию. Бог отвернулся и от нее, и от империи в тот момент, когда она возлегла на ложе с мужчиной. В своем падении она винила только себя и ни разу не упрекнула Маркиана в принуждении к этой преступной, по ее мнению, связи. Трудно сказать, чего здесь было больше – смирения или гордыни, но патрикий почти восхищался женщиной, у которой хватило сил не лукавить с собой в столь сложных обстоятельствах. Он попробовал разубедить Пелагею, ибо не числил ни за ней, ни за собой вины, но сестра божественного Феодосия отмахнулась от его слов. Как ни странно, но только в эту минуту, когда его жизнь повисла на волоске, Маркиан вдруг осознал, что в определенных обстоятельствах действительно может рассчитывать на место под солнцем, о котором он всерьез даже не мечтал. Божественный Маркиан – это звучало почти глупо, но, тем не менее, так могло быть!
– Ты меня огорчил, патрикий Маркиан, – усмехнулся Евтапий, завидев «сына» на пороге. – Я буду очень удивлен, если ты вернешься живым из Рима. Надо полагать, божественному Валентиниану объяснят, кто является единственной помехой на его пути к величию.
– Положим, главной помехой являюсь не я, а каган Аттила, – возразил патрикий, без приглашения присаживаясь к столу. – Что же касается моей скорой смерти, то в Риме я буду чувствовать себя в большей безопасности, чем в Константинополе. Сиятельная Пелагея пообещала, что публично объявит меня своим мужем, если я вернусь к ней с оливковой ветвью в зубах.
– Ты очень высоко взлетел, Маркиан, – покачал головой Евтапий. – Впрочем, твое грядущее падение ничто по сравнению с крахом великой империи. Я не верю, что Валентиниан настолько безумен, чтобы бросить вызов всесильному кагану, который долгое время был его покровителем. Со стороны Валентиниана такой шаг будет выглядеть черной неблагодарностью. Надо полагать, Плацидия и Аэций объяснят это при случае молодому императору.
– Положим, он не так молод, – возразил Маркиан. – Если мне не изменяет память, ему уже исполнилось двадцать пять.
– И что с того? К сожалению, Валентиниан до сих пор не стал мужчиной и продолжает жить по указке своей властной матушки.
– Меня интересует не Валентиниан, а его старшая сестра Гонория, – пояснил Маркиан. – Она ведь до сих пор девственница.
– Ты меня пугаешь, Маркиан, – притворно ужаснулся евнух, – неужели ты решил изнасиловать еще одну сиятельную девицу?
– Я оценил твой юмор, дорогой папа, – усмехнулся патрикий. – Но в данном случае я собираюсь выступить в роли свата. Ты знаком с высокородным Туррибием?
– Припоминаю, – наморщил лоб Евтапий. – Он был, если не ошибаюсь, комитом агентов у божественного Гонория.
– Сейчас он служит Гусирексу, – кивнул Маркиан и протянул пергамент евнуху: – Прочти, что он пишет.
Евтапий был сбит с толку. До сих пор он считал, что неплохо разбирается в людях, но это в основном касалось мужчин. А вот женщины порой удивляли евнуха. Он никак не мог понять, как у распутной язычницы Галлы Плацидии могла родиться дочь, одержимая святостью.
– Она что же, всерьез считает, что может обратить варвара в Христову веру? – спросил потрясенный Евтапий.
– Попытка – не пытка, – пожал плечами Маркиан. – Туррибий сейчас находится в Медиолане, думаю, вдвоем нам удастся сотворить чудо, способное изменить судьбу мира.
Евтапий глянул на патрикия с восхищением – каков, однако, подлец! Стравить Рим с гуннами,
