забвение.
– Похоже, я так и не увижу тебя в пурпурном императорском плаще, – не без доли ехидства напутствовал комита Феофилакт.
– Ты только не умри раньше времени, старик, – усмехнулся Анастасий. – А уж я не оплошаю в нужный момент.
– За то время, которое ты проведешь в отъезде, здесь, в Византии, может многое поменяться, комит, – вздохнул евнух. – Другие мужи обретут необходимый вес и станут претендовать на божественное величие.
– Ошибаешься, Феофилакт, судьба империи будет решаться в Риме, а не в Константинополе. И будущим императором станет тот, кто сумеет обольстить не матрону Ариадну, а варварских рексов. Вот они и подсадят меня на трон, поскольку это будет в их интересах.
– Прежде ты думал иначе, – припомнил давний разговор евнух.
– Я становлюсь мудрее, старик. Предусмотрительнее и осторожнее. И то, что кажется в молодые годы простым и легким, в годы зрелые приобретает совсем другой смысл.
– Желаю тебе успеха, Анастасий, – уронил слезу Феофилакт. – Если рухнет Византия, то будет конец света. Гибель всего, чем я так дорожил.
– Жди своего императора, старик, – спокойно произнес комит. – И молись за мою удачу.
Весть о поражении магистра Сиагрия в битве при Суассоне епископу Орлеана Ремигию привез ничем не примечательный человек, кажется, из торговцев, причем торговцев византийских. Какой ветер занес этого далеко не старого человека на берега Роны, Ремигий не знал, а выяснять было недосуг. Орлеан, ставший резиденцией сначала сына божественного Авита Эгидия, а потом его внука Сиагрия, долгие годы оставался последним жалким островком некогда могущественной Римской империи в воистину безбрежном варварском и языческом море. Ремигий с ужасом ждал всесокрушающей волны, которая захлестнет последний оплот христианской веры в Галлии и уничтожит жалкие ростки благочестия, взращенные тяжкими трудами. Конечно, Ремигий мог бы бежать в Рим, где христиане чувствовали себя в относительной безопасности под рукой правителя Сара, или в Константинополь, где император Зинон с трудом, но удерживал власть слабеющими руками, однако для столь долгого путешествия требовались силы, не столько даже физические, сколько душевные. А главное, нужна была вера в торжество божественного учения, которому епископ посвятил всю свою жизнь. К сожалению, у Ремигия не было ни сил, ни веры, чтобы устоять под ударами злого рока. Сиятельный Сиагрий не оправдал надежд орлеанцев, а ведь противостоял ему двадцатилетний мальчишка, сын распутного князя Ладо и его не менее распутной супруги Васины. Впрочем, Ремигий был несправедлив к Сиагрию и сам это сознавал. Франки превосходили галло- римлян и числом и умением, а потому помочь сыну Эгидия могло только чудо. К сожалению, Богу угодно было послать орлеанцам не победу, а новое испытание.
– Богу виднее, – вздохнул вестник и перекрестился.
Ремигий вздрогнул от неожиданности и с возмущением посмотрел на посланца несчастного Сиагрия. Византийцы всегда славились несдержанностью на язык, но этому торговцу следовало бы знать свое место.
– Я не торговец, – произнес облаченный в дорожный плащ незнакомец и протянул Ремигию кусок пергамента. – И не вестник сиятельного Сиагрия.
Епископ быстро пробежал глазами послание, написанное на греческом языке, и с изумлением глянул на гостя. Плащ и лицо византийца были покрыты толстым слоем пыли, но глаза смотрели на мир насмешливо и даже вызывающе.
– Как мне тебя называть, комит? – спросил епископ севшим от напряжения голосом.
– Зови меня Анастасием, монсеньор, – спокойно отозвался патрикий. – И разреши мне сесть. Я буквально с ног валюсь от усталости.
– Я велю натопить баню, – спохватился епископ.
– Потом, – махнул рукой гость. – Сначала о главном. Ты должен организовать князю Ладиону пышную встречу, монсеньор. И ни в коем случае не закрывать перед ним ворота Орлеана. Город франки возьмут все равно, не осадой, так штурмом. И уж тогда они вволю попируют на ваших костях.
– Но ведь все кончено, патрикий, – печально вздохнул Ремигий. – И для Сиагрия, и для меня.
– Про Сиагрия не скажу, – усмехнулся Анастасий. – А для тебя, монсеньор, все еще только начинается. Считай, что Ладиона тебе послал сам Бог.
– Для чего? – нахмурился епископ.
– Для испытания, – холодно произнес комит. – Чего стоит твоя вера, монсеньор, если ты не сможешь спасти ради Христа всего одну заблудшую душу.
– Уж не твою ли, патрикий? – криво усмехнулся Ремигий, обиженный тоном гостя.
– Я христианин, монсеньор, – печально вздохнул Анастасий. – Мне очень жаль, что ты в этом усомнился. Речь я веду о князе, которого галлоримляне называют Ладионом, а франки Ладовицем. Именно его душа нужна Христу, а сила и воля – империи и церкви.
Замысел византийцев не понравился Ремигию. Епископ Орлеанский происходил из всаднического рода, служившего Риму и империи на протяжении многих веков. Умом он понимал правоту императора Зинона и патриарха Ефимия, но сердце отказывалось принимать очевидное. Ремигий сердцем прикипел к Сиагрию и именно в нем, внуке божественного Авита, видел спасение империи. Увы, его надежды не оправдались. Надменный франк, победитель римского магистра, уже стучался в ворота Орлеана, последнего оплота христианства в этом краю.
– Если мы спасем христианскую церковь, то у нас появится шанс возродить империю, – продолжал соблазнять епископа византиец.
– Но это будет другая империя, во всем отличная от той, которую создали наши предки, – покачал головой Ремигий.
– Зато она будет христианской, – спокойно произнес Анастасий. – А это сейчас важнее всего.
– Патриарх Ефимий ставит передо мной непосильную задачу, – продолжал упорствовать Ремигий. – Обратить в христианскую веру закоренелого язычника – непосильный труд для меня.
– В таком случае тебя убьют, монсеньор, а храмы разрушат, – пожал плечами комит. – Варвары создадут свою империю и без нас, но она будет языческой. Боюсь, что в этом случае нам с тобой, монсеньop, придется держать ответ перед Богом за душевную слабость, проявленную в трудный час.
– Хорошо, – сверкнул глазами в сторону настойчивого византийца Ремигий. – Я сделаю все, что в человеческих силах.
Орлеан открыл ворота перед франками, более того, он выслал им навстречу целую процессию во главе с епископом Ремигием, дабы выразить почтение новому владыке и попросить о снисхождении. Комит Анастасий тоже участвовал в торжественной церемонии, хотя и не на первых ролях. Князь Ладион был молод и хорош собой, он уверенно держался в седле вороного коня и, судя по всему, был горд только что одержанной победой. Тем не менее он спешился, дабы выслушать просьбу делегации покоренного города, что было расценено многими как добрый знак. Орлеанцы в свою очередь порадовали князя франков благонравием и покорностью судьбе. Они без всяких оговорок признали власть сиятельного Ладиона, а епископ скрепил клятву, принесенную куриалами города, именем Христа. Пир для вождей франков куриалы тоже организовали на свои средства. Франки, не ожидавшие такого гостеприимства со стороны старых врагов, были слегка смущены радушным приемом, но от совместной трапезы с почтенными мужами Орлеана не отказались. Выпитое вино благотворно подействовало и на молодого князя, и на его советников. Во всяком случае, условия, которые они предложили куриалам, оказались гораздо более мягкими, чем это можно было ожидать. Франки явно не собирались разорять красивый и богатый город непомерными налогами, и орлеанцы это оценили.
– Надо признать, что князь Ладион оказался умнее, чем я думал, – вынужден был признать Ремигий. – Со временем из него может получиться мудрый правитель.
– С твоей помощью, монсеньор, – ласково улыбнулся епископу Анастасий.
– В таком случае, быть может, ты мне посоветуешь, комит, как подступиться к закоренелому язычнику.
– Одного моего знакомого рекса, тоже очень упрямого человека, в христианство обратила женщина. Кроткая и ласковая. Она завоевала его сердце со словом Христа на устах, и это стало спасением для обоих.
– Кроткая, говоришь, – задумчиво проговорил епископ.
– Именно, – подтвердил Анастасий. – Найди князю жену-христианку, и это станет первым шагом к возрождению империи и церкви.
– Князь Ладион примет тебя? – пристально посмотрел епископ на посланца божественного Зинона.
– Мы уже договорились о встрече, – усмехнулся Анастасий. – У тебя свои задачи, монсеньор, у меня свои, но мы служим одному делу. И да поможет нам Бог.
Князь Ладион с интересом изучал пергамент, переданный ему Анастасием, комиту даже показалось, что франк не умеет читать. Однако византиец ошибся. Князь без труда разобрался в каракулях божественного Зинона, несмотря на отвратительный почерк последнего. Послание было написано по-латыни, а Ладион, как вскоре выяснилось, владел этим языком в совершенстве.
– Император надеется, что христиане на твоих землях не будут подвергаться гонениям, сиятельный Ладион.
– И ради этого ты проделал столь долгий путь из Константинополя до Орлеана? – насмешливо полюбопытствовал князь.
– Не только, – покачал головой Анастасий. – Божественный Зинон хотел видеть в тебе не только защитника христиан, но и союзника империи.
– И какова же цель этого союза?
– Мне кажется, что правитель Сар мешает не только Константинополю, но и Паризию.
Князь Ладион был далеко не глуп, как уже успел отметить Анастасий. Наверняка он догадался, к чему его склоняют хитроумные византийцы, но не спешил припадать к их груди. У франков были свои интересы в Галлии, и они не собирались приносить их в жертву будущим союзникам.
– До меня дошли слухи, комит, что
