ГЛABA 4 День офеней
В конце августа Голышевы объявили офенский день, — день, когда разом опустошаются сараи и кладовые от годового запаса товаров, когда офени отправляются в свое долгое путешествие по российским весям. День суетный, но и — праздничный, веселый, с застольем. Голышевы варили к этому дню столько же браги, сколько, бывало, к пасхе или масленице, то есть к самым большим годовым праздникам.
Богатые иконники, купцы, собирая офеней в дорогу, сперва выправляли каждому паспорт, оплачивали за них повинности, давали им денег на содержание оставшейся в зиму без кормильца семьи, на путевые издержки, покупали для офеней лошадь с подводой да еще снабжали его парой сапог русского покроя, с длинными голенищами, — для бездорожья. И товар давали в кредит, заводя на каждого офеню счет, потому этих мелких торговцев так и называли — «счетами», а еще — приказчиками.
Бывало, а в последнее время и частенько, офени-счета, набрав задарма товаров у разных хозяев, оседали где-то в дальнем краю и открывали свое дело.
Случилось такое спервоначалу и с Голышевыми. Потому теперь товары в кредит они не давали. Офени было отшатнулись от них к богатым питерским и московским купцам, наезжавшим сюда на ярмарки, да скоро приметили, что при всем ласкательстве к ним столичных торговцев, все ж таки выгоднее покупать более дешевые картинки Голышевых, торгующих ими к тому же круглый год, а не только на ярмарках.
Офени-бедняки принялись объединяться в артели вокруг разбогатевшего офени-хозяина, который сам давал им, купленные у Голышевых, товары в кредит, оплачивал дорогу и повинности, снабжал лошадью и телегой.
Зажиточный офеня Кондрат Потехин отправлял по России до пятидесяти коробейников с разными товарами. Вот и в офенский день, объявленный Голышевыми, он выстроил возле их дома три десятка подвод, еще ранее отправив двадцать. Офени, в зависимости от маршрута, ближнего или дальнего, уходили в два срока: в раннюю дорогу — с конца июля до масленицы, и в позднюю — с августа-сентября до пасхи, а то и до июля. Офеня — и торговец и землепашец — уходил, справив сенокос и убрав хлеба, и вернуться старался ко времени, когда огород-поле надобно пахать.
Двери дома, литографии, книжного склада Голышевых в офенский день были распахнуты с утра. Под окна вынесли длинные, грубо сколоченные, столы с лавками. Столы покрыли скатертью, выставили на них сладости и огромный фыркающий самовар. Татьяна Ивановна разливала чай и угощала легким завтраком собравшихся офеней перед загрузкой подвод.
Толпа любопытствующих мстерян, особенно ребятишек, грудилась вокруг табора офенских подвод, глазела на завтракающих приказчиков; кто побойчей — заглядывал в открытые сараи, а то и картинку завалящую помимо связок уволакивал.
Вылезая из-за стола, «счета» Кондрата Потехина принялись кидать жребий, кому какую лошадь и подводу брать. Потом так же разыграли нанятых им же подручных работников, начали таскать из литографии связки картинок, стопы книг и складывать их кучками возле подвод.
Кучи были разными, ибо разный кредит доверял Потехин приказчикам. Матвей Корягин, широкоплечий мужик с курчавой цыганской бородой, офенствовал уже лет десять, ходил в сибирский край, имел там свою лавку, дом и офеней-помощников. Ему Кондрат отпускал товары без боязни на любую сумму: надежный мужик. Петр Горячкин тоже был надежным «приказчиком», но, обремененный большой семьей, не всегда вовремя рассчитывался с хозяином. И, чтобы не растить долг, Потехин прижимал офеню, больше чем на сотню рублей товаров ему не отпускал.
Тимофею Ларичеву он давал и того меньше. Молод еще «приказчик», прошлый год и сезона не выдержал, соскучился по жене, явился домой середь года, едва покрыв путевые расходы. В этом году обещал исправиться, но хозяин уже осторожничал с ним.
Вся эта торговля в кредит держалась на риске, и, чтобы не ошерстили хозяина, важно было ему иметь надежный состав офеней, старались даже подбирать родственников, хоть и дальних. Нередко в помощники брали мальчиков, лет с восьми — десяти. Мальчик воз с товарами посторожит, пока офеня с покупателями толкует-торгуется, офенствовать приучается и заработок какой-никакой домой приносит. Чаще всего мальчики «шатались» с отцом, дядей или старшим братом, но случалось, особенно дети из бедных семей, нанимались и к чужим офеням.
Пока подносили товар к телегам, подошел полдень, началось столованье офеней, уже с водкой.
Вынесли и образа, Александр Кузьмич положил под них черный хлеб, в маленькой чашке — соль, а в большой — овес. По обычаю.
После обеда зажгли свечку пред образами, и офени, Потехин и все Голышевы помолились владимирским угодникам. Потом черный хлеб из-под образов Александр Кузьмич разделил на кусочки, на столько, сколько телег собралось в путь. «Приказчики» посыпали свои ломти хлеба солью, а хозяева — Потехин и Голышевы — овсом, и все отправились к телегам.
Ломоть с хлебом-солью каждый положил на дно телеги, а уж на него принялся укладывать свои тюки и коробки с книгами, посыпая их овсом. С обеденного стола ничего не убиралось, пока возы не будут увязаны.
Все это, по давно сложившимся обычаям, делалось для успеха в торговле и счастливого возвращения.
Стаи воробьев кружились над рассыпанным овсом, над телегами и толпой любопытствующих.
Снабжали Голышевы товаром и офеней-ходебщиков, топающих по дорогам с ручной тележкой, санками или просто с коробом за спиной. Такой офеня-коробейник — сам себе хозяин, хоть и малый капиталист. Некоторые из них и вовсе без кредита неспособны были в дорогу уйти. Таких снабжали ссудами разбогатевшие офени-ростовщики или офени-домоседы. Последние торговали своим именем. Малонадежному, пьющему коробейнику они ссужали за десять — двадцать процентов будущего барыша свое письменное ручательство, в котором точно указывалась сумма, на которую можно отпустить товару офене-бедолаге, согласно шаткой его репутации.
Якимка Хлыстов, маленький, кругленький офеня лет тридцати, уже не раз возвращался домой из похода, спустивши и лошадь и телегу, пропив всю выручку. Но он не мог сидеть дома. Тут его считали за пустого человека. Даже жена, рябая Марфа, в грош не ставила, а пьяненького и бивала.
Офенихи-жены, видевшие мужей в году месяца три-четыре, оставаясь на долгую, холодную, а бывало, и голодную зиму с оравой ребятишек, принимали, случалось, по ночам состоятельных односельчан или постояльцев.
Вот и Якимкина Марфа во время его торгового скитальчества открыто ходила в баню к вдовому заводчику Семену Иванову, а однажды осталась у него насовсем. Не захотела вертаться и тогда, когда Якимка пришел домой.
С тех пор Якимка жил один и все, что зарабатывал офенством, пропивал. И когда приходил новый срок набирать товару, в карманах Якимки и копейки было не сыскать. В кредит товару ему Потехин уже не давал. И Якимка закладывал заготовленные еще при Марфе дрова, заложил давно и лошадь и ходил теперь с коробом, отдавая Голы-шеву под товар грибы, которые собирал летом в заклязь-минских лесах.
На пятерку рублей он брал сто картинок простовика крашеного, по шестьдесят копеек за сотню, двадцать пять штук литографии листовой — на рубль двадцать пять, два с половиной десятка полулистовой литографии на шестьдесят две копейки, сто божественных и светских дешевых тонких книжек на полтора рубля да еще на рубль с небольшим азбук, поминаний, гадальных книжонок и другой бумажной мелочи.
Сумел бы офеня заработать такие малые деньги и дома. А вот прожить на них дома не смог бы. В пути для коробейника всякая изба — постоялый двор и харчевня, а то и кабак. Каждый мужик офене рад. В красный угол сажает, обедом накормит, чарку поднесет и спать уложит. Толпа ребятишек обычно приклеивалась к офене, как только он входил в деревню. Бабам, девкам, детям нет ве-сельше дела, как товар своими руками пощупать, все картинки, книжки переглядеть, ленты к себе приложить. И целый вечер Якимка рта не закрывает, новости рассказывает, его слушают, удивляются его историям, ахают.
«Шатание» с малолетства создавало особый человеческий облик офени. Даже безграмотный коробейник был более развит, смышлен, расторопен и обходителен в сравнении со своими оседлыми
