расчетливую жизнь, — вспоминал Иван Александрович, — и хотя не имел денег, но имел душевное спокойствие. 1871-й год сразу избавил меня от двух тяжелых гнетов: крепостного и семейного».
ГЛАВА 7 Старинные пряничные доски
Тихо и спокойно стало в Голышевке по вечерам, когда затихал стук литографских станков и солнце большим багровым шаром скатывалось в болото за синим лесом.
Александр Кузьмич больше не надоедал сыну, зажил своим хозяйством. Татьяна Ивановна наведывалась и передавала мстёрские новости.
Голышевка обживалась. Рядом с домом разбили цветник, за ним насадили большой фруктовый сад, а вокруг него живую изгородь из боярышника. Из белой персидской сирени, шиповника и жасмина соорудили в саду «комнаты» — беседки. Три липово-кленовых аллеи спускались к реке, до самого заливного луга, а между ними полянки были сплошь засеяны анютиными глазками. Построили теплицы. Замечательной становилась усадьба, удовольствие для глаз, отрада для сердца, и доход уже давала неплохой.
Крестьянское хозяйство было небольшим: корова, лошадь, десяток овец да куры. Зато всяких нахлебников по-прежнему хоть отбавляй: собака Лайка, селезень с подбитым крылом, пара кошек и пернатая дичь, пресмыкающиеся твари.
Авдотья Ивановна так больше и не беременела. Это было настоящей трагедией для них обоих, очень любящих детей. В общем-то, в их доме всегда звучали детские голоса: заходили дети братьев и сестер, ученики рисовальной школы. Потом Авдотья Ивановна увлеклась обучением рукоделью девочек из училища, открытого при братстве.
«Детьми Бог меня не наградил, — писал Иван Александрович в «Воспоминаниях». — Я решился приблизить к себе посторонних лиц, чтобы направлять по своему пути и чтобы они заимствовали у меня полезное занятие». Сначала он взял на воспитание своего племянника
Ивана Тюлина, сына двоюродной сестры Анны, рано потерявшей мужа и обремененной большой семьей. Иван Тюлин помогал ему по литографии, писал под его руководством статьи в губернскую газету
Позднее Иван Александрович также покровительствовал крестьянскому мальчику из Холуя Коле Сивкову, делающему успехи в рисовании.
Авдотье Ивановне хотелось девочку, и Голышевы взяли в дом дочь сестры Ивана Александровича, Катерины, маленькую красавицу Симочку, Сеночку. Авдотья Ивановна полюбила девочку как родного ребенка.
Самыми счастливыми часами жизни молодых Голыше-вых были зимние вечера, когда они со своими воспитанниками собирались в столовой за большим обеденным столом.
Столовая была самой просторной комнатой в доме. Вдоль глухой стены ее тянулся большой, без стекол, книжный шкаф, который шел далее в кабинет Ивана Александровича. Над столом висели две гравюры «Распятие Христа» работы итальянского художника, которыми хозяин дома очень дорожил. Огромный маятник больших, в деревянном футляре, часов глухо отстукивал время, наполняя комнату уютом. А когда часы начинали бить, казалось, что со Мстёры доносится приглушенный колокольный звон.
В столовой было полно занимательных для молодых людей «снарядов»: барометров, измерительных приборов и других разных новинок, которые по-прежнему покупал всюду Иван Александрович.
Стол стоял посреди столовой в окружении десятка венских стульев. Собрав сюда все свечи, за столом работали и хозяева, и воспитанники.
Николай Сивков рисовал, Иван Тюлин писал очередную статью для губернской газеты о машинопрядильном производстве вязниковского купца Демидова, а Иван Александрович готовил к публикации грамоту 1721 года князя Ромодановского своему мстёрскому бурмистру «о поставке на государеву Московскую парусную фабрику равендуковой пряжи».
Переводя древнюю грамоту со старославянского, Иван Александрович поглядывал на своих воспитанников. Иван Тюлин уже опубликовал в газете очень любопытные статьи — о старых мстёрских обычаях подавать тайную милостыню, о средстве истребления мышей мальчиками, о семике — и считал себя опытным корреспондентом.
Прежде, еще до цензуры, картина лубочная такая была. А потом указ Синода прекратил ее существование. Иконы такие до сих пор по заказу пишут, и они в большом ходу. И это изображение — старое. Есть несколько вариантов заговоров к нему. Послушай, как звучит один из них:
«При море Черном стоит столп каменн; в столпе сидит святой великий апостол Сисиний и видит, возмутилось море до облаков и выходят из него двенадцать жен простоволосых — окаянное дьявольское видение. И говорили те жены: „Мы трясавицы, дщери Ирода царя'. И спросил их святой Сисиний: „Окаянные дьяволы! Зачем вы пришли сюда?' Они же отвечали: „Мы пришли мучить род человеческий; кто нас перепьет, к тому мы и привьемся, помучим его, и кто заутреню просыпает, Богу не молится, праздники не чтет и, вставая, пьет и ест рано, — тот наш угодник'». А лихорадки сии имена имеют. Огнея тело человеческое распаляет, как печь смоляными дровами. Ледея, словно лед студеный, род человеческий знобит, не согреться от нее и в печи жаркой. Глухея уши закладывает. Ломея кости и спину человека ломает. Пухнея отек пускает. Глядея в ночи человеку спать не дает. Когда я в детстве лихорадкой тяжело заболел, мать молилась: «Во имя отца и сына и святого духа, окаянные трясавицы, побегите от раба божия Ванечки за три дня, за три поприща» — и давала воду с креста пить.
Голышев публикует еще одно исследование: «Изображение икон св. Флора, Лавра, Модеста и Власия и значение этих образов в народе».
Материал для него собирался давно и постепенно. Среди людей, особенно придерживающихся раскола, ходили списки с указанием, какой иконе надо поклониться при той или иной болезни. Иван Александрович изучал их. Пытал свою мать, она рассказывала:
— О прозрении твоем я молилась в восьмой день июля пресвятой богородице Казанской. От зубной боли священномученику Антипе надо молиться, в одиннадцатый день апреля, а женщине от трудного рождения — пресвятой богородице Феодоровской, в шестнадцатый день августа. А ежели возненавидит муж жену неповинно — святым мученикам Гурию, Самну и Авиву, в пятнадцатый день ноября. В Ильин день молятся, чтоб грозой не убило, а о бездождии и о вёдре просят святого пророка Илию, в двенадцатый день июля.
Подробнейшим образом Голышев изучает вопрос. В маленьком исследовании у него ссылки почти на десяток разных трудов. Среди них народные календари, серьезные работы об иконописании и совсем новые публикации художника Д. Струкова. Струков бывал во мстёрской литографии, поддерживал связь с Иваном Александровичем и подарил ему свои книги по иконописи.
В марте 1873 года умер Осип Осипович Сеньков. «Жаль этого полезного мануфактурного деятеля, — писал Иван Александрович В. П. Безобразову, знакомому с Сеньковым, — и, к сожалению, не осталось после него мужского потомства, остался только один сын после умершего же брата, еще молодой человек».
Голышев написал большой некролог о Сенькове, опубликовал его в губернских и епархиальных ведомостях и, сделав оттиск, выпустил отдельной брошюрой.
Он буквально забросал «Губернские ведомости» своими статьями, так что Тихонравов умолял его подождать: «Всего вдруг нельзя же…»
Писал Иван Александрович о производстве фольговых икон во Мстёре и о медно-отливных образах, о вязни-ковской гостинице и о поимке осетра в реке Клязьме, продолжал публиковать древние акты, наблюдения за погодой, отчеты о действиях местного почтового отделения, о пожарах…
В июне 1874 года Мстёра готовилась к престольному празднику Владимирской Божьей Матери и к ярмарке, которая должна была открыться 23 июня. Мстёрцы к ней приготовили тысячи икон для офеней.
Иван Александрович тоже готовил к ярмарке свой картинный товар. В доме Голышевых было шумно. Приехал Константин Никитич Тихонравов с дочерьми Лизонькой и Варенькой. Константин Никитич последнее время прихварывал и теперь надеялся немножко отдохнуть во Мстёре. Девочки и до того уже гостили у Голышевых и очень подружились с Авдотьей Ивановной и Иваном Александровичем.
