Остроумный, веселый, Константин Никитич, где ни появлялся, вносил оживление.
19 июня, за четыре дня до ярмарки, в полдень, молодежь, во главе с Тихонравовым, резвилась и лакомилась созревшими ягодами в саду. Иван Александрович с рабочими литографии увязывал во дворе стопами картинки, собираясь отвезти их в свой небольшой склад в торговых рядах на базарной площади Мстёры.
День был яркий, солнечный, но сильно ветреный. Рабочие чуть зазевались, оставив без присмотра стопу картинок, налетевший ветер подхватил их, закружил в воздухе, часть картинок закинул на дворовые постройки, а другие унес за забор.
— Не приведи господи пожар в такую ветрину, — сказал Иван Александрович.
И вдруг ударил печальный колокол церкви Богоявления во Мстёре. Неужели все-таки пожар?!
Иван Александрович бросился во Мстёру. Было три часа пополудни, и, несмотря на сильный ветер, стояла жара. Она держалась уже с неделю, и сушь установилась такая, что искры было достаточно для вспышки.
Пылало уже несколько домов на Миллионной улице и на соседних. Огонь будто бегом бежал по Мстёре. Ветер легко перекидывал пламя с домов на дворовые постройки.
Люди выбрасывали под окна сундуки и домашнюю утварь, но огненный вихрь из тряпья и сена, метаясь по улице, вовлекал в огонь и выброшенные вещи.
Сущий ад был на улицах Мстёры.
Старый дом Голышевых стоял с не подветренной стороны, но огонь задел и его. Иван Александрович помог родителям вынести вещи на улицу и бросился обратно к себе. Пожар вполне мог захватить и Голышевку.
А в Голышевке давно таскали вещи из дома. Огненные галки и искры уже долетали до Татарова. Жители ближних к Мстёре домов залезли на крыши и поливали ведрами их.
Тихонравов по-хозяйски обходил дом Голышевых. Вынесли все сундуки, картинки, книги, великолепную коллекцию старинных деревянных крестов.
До Голышевки огонь не дошел, пожар угомонил внезапно налетевший дождь. Но за два часа во Мстёре сгорело 127 домов, среди них десять — каменных. Выгорела лучшая часть центральной улицы, сгорела одна женщина, и даже костей ее не нашли. Погибло в огне много приготовленного для ярмарки товара.
Вечером Иван Александрович, вместе с Тихонравовым, пошли во Мстёру навестить стариков Голышевых.
Вынесенное имущество было цело, а дом сгорел почти дотла.
Татьяна Ивановна молча и тихо бродила по пепелищу, а Александр Кузьмич разбирал при свете свечи во дворе свои бумаги.
— Слава богу, все спасено. Я привожу в порядок бумаги, — сказал он удивленным гостям.
Татьяна Ивановна перешла жить в Голышевку, а Александр Кузьмич не захотел кланяться сыну, ушел, пока отстраивается дом, жить к дочери Анне.
А Иван Александрович сел писать статью «Значительные пожары в ел. Мстёре в 1734, 1832 и 1874 годах» и, сравнивая их, анализировал причины и последствия.
«Бедняки не в силах перенести постигшее несчастье, — писал он о последнем пожаре, — и слобода Мстёра долго, да и едва ли, устроится как было… если не поможет благодетельная благотворительность».
Иван Александрович принялся за новую большую работу. Решил выпустить альбом старинных пряничных досок, а в предисловии описать прощеное воскресенье, в которое пряники до сих пор были в большом ходу.
Масленица всегда на Руси была неделей веселья, а в последний ее день, воскресенье, все, проведя в полном веселии масленицу, приготовлялись к великому посту, шли к родственникам прощаться с масленицей, просить прощения за обиды, мириться.
Даже обедня в прощеное воскресенье заканчивалась пораньше, чтобы больше осталось у людей свободного времени. И сразу после обеда начинались в этот день во Мстёре хождения. С гостинцами шли старшие в семействах к волостному или другому начальству, родители — к учителям своих детей, дочери, вышедшие на сторону, — к своим родителям, крестники — к восприемникам, младшие — к старшим, и вообще близкие — друг к другу.
И делалось это непременно с пряниками. А то несли и калачи по пять — восемь фунтов, конфеты, изюм, чернослив да винные ягоды. В ответ крестные давали детям гривенники, а взрослых дарителей угощали водкой и брагой. При этом младшие старшим в ноги кланялись и говорили: «Прости христа ради».
— Раньше, бывало, к прощеному воскресенью все пекарни пряничными заказами завалены, — говорила
Татьяна Ивановна, — всю масленицу только и пекли пряники, да какие! Да и вообще пряников было много. Бывало, заплачет ребенок, ему уж пряничек суют: «Ванечка, не дать ли тебе пряничка?» Парни девкам на свиданиях пряники с надписями дарили: «знак любви», «знак верности», «знак уважения», «знак дружбы», «знак памяти», «кого люблю, того дарю…». А девицы припевкой отвечали:
Пришел ко мне миленький, Приносил подарочек, Петербургский пряничек…
Теперь уж не то, разве это пряники теперь, вот ране на санях развозили пряники, такие большие были…
К вечеру в прощеное воскресенье расчищались от снега дорожки на кладбище, и все шли поклониться праху земному своих родственников, — если давно человек умер. А ежели два-три года назад помер — то с причетами и приговорами плакали на могилах:
Наслушавшись рассказов Татьяны Ивановны о «бывалошных» пряниках, Иван Александрович решил ими заняться.
Подтолкнула как-то находка. Слава о нем, как собирателе всяческой старины, уже и до Вязников дошла. Так, гостил Иван Александрович как-то у родственников жены, а тут сосед их зашел и, узнав, что в гостях у них тот самый Голышев, который старинные вещи собирает, предложил зайти посмотреть одну печатную доску.
Иван Александрович тут же пошел. Доска действительно была древняя, полусгнившая, явно пряничная, с незамысловатым рисунком.
— Гляньте, тут написано что-то, — говорил хозяин доски. — На чердаке я ее нашел, давно, видать, валялась.
По краю доски и вправду шли какие-то буквы. Голышев попытался прочитать, но получалась бессмыслица.
— Я тоже пробовал разобрать, да не вышло, — продолжал хозяин. — Можа, ключ какой потайной имеется.
Иван Александрович купил эту доску и долго потом пытался расшифровать надпись, но так и не сумел. Скорее всего это был просто орнамент из букв. Но с тех пор Голышев стал разыскивать и коллекционировать
