Жако поймал на ходу Лизетту Лампен и, кружась с ней, шепнул девушке на ухо:
— Скажи, это правда то, что говорят о Бэбэ?
Лизетта посмотрела на него своими ясными глазками и опустила ресницы, не переставая напевать:
— Но как же об этом узнали? — гневно спросил Жако.
— Очень просто, — ответила Лизетта, — ее видели в мэрии. Бэбэ хлопотала о получении пособия по беременности… А мамаша Жоли как раз пришла за своей пенсией. Она?то и рассказала обо всем в Гиблой слободе.
— Старая карга!
— Мамаша Жоли никогда не ошибается. Всегда все знает. Теперь всей Гиблой слободе известно об этом. Только, понимаешь, тебе избегали говорить, понимаешь…
Она умолкла. Жако вел партнершу мелкими, частыми шажками, закрыв глаза. Лизетта подхватила вместе со всеми слова припева:
Жако открыл глаза. На какую?то долю секунды он увидел Бэбэ, которая не танцевала. При каждом туре вальса она мелькала перед ним, но ритм танца был так быстр, что все эти видения сливались в одно. Бэбэ казалась нежнее, мягче. Она была теперь иной. Нежной и хрупкой, доступной. Жако споткнулся, зашатался.
Лизетта поддержала юношу и увлекла его за собой к краю танцевальной площадки.
— У меня голова кружится, — пробормотал он.
— Идем к стойке, выпьешь чего?нибудь. — И добавила шепотом: —Тебе станет легче.
Жако ухватился за край стойки.
— Что с тобой, Жако? Тебе плохо? Голова кружится?
Рядом стоял Ригон.
— Пустяки. Просто пить хочется. Канкан, белого вина, скорей!
— Правда, что мы покупаем машину?
Ритон отпил глоток из своего стакана, но тут же надрывно закашлялся, и вино пошло у него через нос. Он громко высморкался и проговорил в виде извинения:
— Не туда попало.
— А ты бы лучше к врачу сходил, вот что, — проворчал Жако. — А то, видно, придется тащить тебя силком.
Скрипнула дверь.
Тот, кто появился на пороге, выглядел несколько странно на этом балу. Одежда на нем была грязная, рваная: старая поношенная шинель землистого цвета, и стоптанные башмаки, на которые спадали слишком длинные вельветовые брюки, обтрепанные по краям. Грязный, лохматый, он весь зарос волосами, словно беглый каторжник, и казалось, лицо его поражено какой?то накожной болезнью. Он был маленький, даже крошечный, и просто утопал в своих отрепьях. Дверь осталась открытой, и налетавший порывами ветер раздувал лохмотья, в которые он был одет.
Он на мгновение застыл, ослепленный и оглушенный.
Потом, раскинув руки, разжал пальцы и показал черные засаленные ладони; открыл рот, но не издал ни единого звука: рот остался немой, круглой и темной дыркой на сером лице с беспрестанно мигающими глазами.
И вдруг ребята узнали Полэна.
Вальс закончился томными вздохами аккордеона. Иньяс растянул до предела мехи, чтобы выдохнуть последние ноты. Голоса мечтательно подхватили последние строчки припева:
Пары распались. Танцующие спокойно направились к столикам, и вдруг все заметили, что в зале царит необычная тишина.
— Это Полэн, — шепотом говорили одни.
— Что? Кто это? — тихо переспрашивали другие, и им отвечали: «Это Полэн».
Потом все умолкли.
Полэн сжал кулаки. Руки его задрожали. Неясные звуки вырвались из открытого рта. Какое?то бульканье, среди которого всплывали отдельные слова:
— Слушайте… девочка… малышка моя… замерзла… умирает… совсем синяя стала… малышка.
Руки Полэна бессильно повисли вдоль тела, он закрыл глаза, с трудом проглотил слюну, медленно повернулся к двери и, волоча ноги, вышел.
Ребята поспешили за ним.
На улице зима сразу обрушилась на них. У каждого перекрестка ветер, похохатывая, стегал их по лицу. Окна в Гиблой слободе открывались, и люди выглядывали на улицу, заслышав шум шагов в такой поздний час. Ребята свернули на улицу Сороки — Воровки, затем пошли по тропинке, ведущей в лес. Ветер прятался в кустарнике, камешки катились из?под ног, а луна над головой была совсем круглая.
Полэн открывал шествие, его поддерживали с двух сторон Милу и Шантелуб. Жако изо всех сил сжимал руками грудь. Он чувствовал, что рядом с ним идет Бэбэ; она шла, глядя прямо перед собой.
? * *
Как?то зимой, заготовляя дрова для Эсперандье, Полэи обнаружил на опушке леса старую дощатую хижину, совсем заброшенную, более того, забытую людьми. Некогда она, верно, принадлежала угольщику или сторожу. И теперь еще там стояли две койки и заржавевшая печь. Полэн немного прибрал внутри, и у них с братом вошло в привычку проводить гам воскресные дни после обеда. Они прилаживали отставшие
